Отсюда возникала потребность дополнить ветхозаветную заповедь принципиально новым нравственным положением, которое позволило бы сделать христианскую мораль приемлемой для представителей разных племен и народов, разных классов и социальных групп и способствовало бы их сплочению внутри одной церкви. И такое новшество ко времени написания евангелий было найдено. В Нагорной проповеди, являющейся по сути моральным кодексом христианства, евангельский Христос, сопоставляя мораль Ветхого и Нового заветов, говорит: «Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (Мат. 5, 38–41). И далее; «Вы слышали, что сказано: „люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего“. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мат. 5, 43–44).
С чисто религиозно-догматической точки зрения такая постановка вопроса совершенно недопустима: бог-сын изменяет повеления бога-отца, а по существу и свои собственные, так как он столь же вечен, как и отец, они — единое существо и вместе «есть любовь». Но такого изменения требовали условия времени, с чем не могли не считаться идеологи новой религии. В итоге заповедь «любви к врагам» стала неотъемлемой частью христианской морали, провозгласившей любовь всеобщим принципом человеческих отношений.
Современное христианство в полном соответствии с новозаветными поучениями воспевает любовь к врагам как более высокий род любви по сравнению с любовью к чем-то приятным людям. Один из проповедников Минской баптистской общины, призывая верующих во всем брать пример со «всепобеждающей любви Христа», говорил: «Если кто сделал нам зло, оскорбил нас, неприятен нам, то мы питаем вражду к нему. Но господь оценит нас по тому, как мы относимся именно к этому человеку, а не к друзьям. Сказано же в евангелии: „Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?“» (Мат. 5, 46).
Каждый человек еще поймет евангельский призыв «да любите друг друга», т. е. любите тех, кто вас любит. По форме и содержанию этот отдельно взятый призыв глубоко человечен. Он сформировался в далекой древности внутри отдельных общин как призыв к единению, сплочению членов одной общины, рода, племени, людей, близких между собой по происхождению и по положению. Следы его мы находим задолго до возникновения христианства. Но как можно любить врагов, любить людей, приносящих тебе зло? Понимание противоестественности такого положения проскальзывает порой в религиозной печати и проповеднической деятельности церковников. Один из баптистских авторов писал: «Как трудно любить вообще. Так много гадкого в людях, как много людей, похожих на мусорные ящики! Легко любить вазу с красивыми цветами, но любить урну с мусором… А Христос повелевает любить именно „урну с мусором“. Человека со всеми гадкими для нас качествами! Да еще человека, нас ненавидящего!»[38]
Действительно, проявление человеческих чувств, его симпатий и антипатий осуществляется по чисто человеческим законам. Как говорит народная пословица: сердцу не прикажешь. Поэтому религия, тысячелетиями господствующая над сознанием людей, все же не в силах полностью подчинить их своему влиянию. В реальной жизни, а не в писаниях церковников мы не встречаем верующих, которые бы на все обиды, оскорбления, страдания, причиняемые им, отвечали искренней любовью в человеческом понимании этого слова. И сам евангельский Христос, призывавший подставлять левую щеку, когда ударят по правой, на практике не всегда придерживался собственного учения. В евангелии рассказывается, что, когда один из служителей первосвященника ударил Христа по щеке, тот не поспешил подставить другую, а сказал: «…если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Иоан. 18, 23), т. е. он требовал справедливости. Даже в евангелиях проявляются зерна чисто человеческого понимания взаимоотношения людей!
Значительный интерес в этом плане представляет эпизод из романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы». Вспомним беседу Ивана с братом Алешей, монастырским послушником, глубоко верующим человеком. Братья ведут речь о мировой гармонии, о смысле страданий людей в планах творца мира, о любви к человечеству. В ходе беседы Иван рассказывает Алеше о случае, произошедшем в начале XIX века в крепостном поместье генерала-отставника, любителя псовой охоты. Как-то маленький дворовый мальчик, лет всего восьми, играя, пустил камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей. Узнав об этом, генерал приказал взять мальчика, посадить в кутузку, а назавтра на глазах у всей дворни и матери ребенка учинил над ним жестокую расправу. «Выводят мальчика из кутузки, — рассказывает Иван. — Мрачный, холодный, туманный осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть… „Гони его!“ — командует генерал, „беги, беги!“ — кричат ему псари, мальчик бежит… „Ату его!“ — вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!.. Генерала, кажется, в опеку взяли. Ну… что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!
— Расстрелять! — тихо проговорил потрясенный Алеша».
Имея в виду христианское учение о всепрощении и наступлении абсолютной гармонии в мире после всеобщего воскресения людей, когда мать, все простив, обнимется с мучителем своего дитяти, герой Достоевского с проникновенной силой высказывает глубоко человечное восприятие проблемы: «Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил ему! А если так, если они не смеют простить, где же гармония?.. Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу».
Признавая невозможность любить приносящего зло, христианство, особенно баптизм, мистифицирует это естественное свойство человеческой натуры, объясняет его прирожденной порочностью. Проявить такую любовь, оказывается, верующий может только при помощи свыше. «Чтобы побеждать зло добром, необходимо в сердце иметь любовь. Но чтобы иметь ее, мы должны получить ее от Бога через Духа Святого, плодом которого и является любовь»[39]. Только после того как человек воспримет в себя божественную любовь, он, по мысли богословов, подобно Христу, полюбит всех без исключения: «…и больного, и фарисея, и разбойника, и предателя, и тех, кто нас распинает»[40].
Бросается в глаза прежде всего то, что баптистский проповедник преднамеренно объединяет под общим знаменателем и больных, к которым мы действительно должны проявить сочувствие и внимание, как к людям, нуждающимся в человеческом сострадании и помощи, и фарисеев, т. е. лицемеров, ханжей, на которых можно влиять мерами общественного воздействия, и открытых врагов общества — разбойников, предателей и даже распинателей (не фашистских ли извергов?), лучшее средство борьбы с которыми — это надежная изоляция их от общества. Уже в самом подходе к определению объекта любви проявляется характерная черта христианского человеколюбия — его абстрактность, крайняя неопределенность. Христианство заповедует любить всех вообще и никого конкретно, любить в равной мере и разбойника и его жертву, и распинателя и распинаемого. Такую «любовь» мог бы питать только абстрактный человек, живущий вне времени и пространства, а не конкретный, принадлежащий к определенному классу определенного общества, с его конкретными нравственными принципами, симпатиями и антипатиями. С точки зрения реального, а не абстрактного гуманизма нельзя любить человека и в то же время не защитить его от преступника, тем более питать к последнему такие же или даже большие чувства любви, как и к пострадавшему от его рук; нельзя любить свой коллектив, свой народ и в такой же мере любить предателя, по чьей вине нанесен непоправимый вред коллективу, всему народу.
