В недавнем прошлом, когда церковь пользовалась преобладающим влиянием в духовной жизни общества и не считала нужным набрасывать на свои нравственные принципы более привлекательные одежды, она высказывала эту антигуманную мысль с предельной откровенностью. В католическом катехизисе, изданном в начале нашего века, но имеющем хождение среди верующих Белоруссии и в настоящее время, говорится: «Разрешается (?!) также любовь для тварей (т. е. всех живых существ. — Д. М.), но только ради Бога и в отношении к Богу… Творца должны любить в созданиях, а не создания как таковые… Бог называет себя Богом ревнителем (Исх. 20,5), потому что не терпит, чтобы любили что-нибудь, кроме Него»[10]. И в современных зарубежных богословских работах в полном соответствии с духом Библии любовь к богу нередко открыто превозносится над любовью к человеку. Один из крупнейших католических богословов Генри де Любак пишет: «Бог по своему существу является тем, кто не терпит разделения: если Его не любят исключительно, то Его вообще не любят»[11]. В приведенном высказывании легко просматривается созвучие мысли с положением католического катехизиса, изданного в начале столетия.

В условиях же победившего социализма церковь не может столь пренебрежительно относить человека просто к «тварям», к «созданиям», любовь к которым всего-навсего лишь «разрешается». Она находит более привлекательные слова, соответствующие изменившемуся отношению верующих к самим себе, их возросшему чувству личного достоинства. Но суть учения остается неизменной. Все верующие— дети божьи, рассуждает православный богослов, т. е. братья и сестры между собой. «Таким образом, смотря на ближнего светлым оком евангельской веры, мы видим в нем образ Божий, дитя Божье, брата нашего во Христе, Самого Христа Бога, и мы любим уже ближнего в Боге и ради Бога, во Христе и ради Христа…»[12] «Любя своего ближнего, — утверждает другой православный богослов, — через любовь к нему простираем нашу любовь к Богу»[13].

По мысли авторов, такое понимание говорит о высшем типе христианской «любви к ближнему», поскольку она поднимается до уровня любви к самому богу, видит в ближнем не просто человека, но образ божий, даже самого бога. На самом же деле здесь проповедуется не любовь к людям, а только любовь к образу божьему в них. Тем самым заповедь «любви к ближнему» теряет свое самостоятельное значение и выполняет чисто служебную, подчиненную роль по отношению к «первой и наибольшей заповеди» — заповеди любви к богу.

В баптизме этот принцип отстаивается с особой категоричностью: «Иногда наше сердце начинает привязываться к чему-то в этом мире — может быть, это какой-то человек, может быть, это какое-то сокровище, — тогда Дух Святой опять указывает на Христа, в терновом венке, в ранах и кровию облитого, и говорит: „Ты хочешь полюбить кого-то или что-то больше, чем этого Страдальца?!“»[14] Баптизм боится даже соперничества простой человеческой любви, любви мужа и жены. Вот как наставлял молодоженов во время бракосочетания баптистский проповедник: «В первое время вы будете часто смотреть друг на друга. Но при этом не забывайте как можно больше смотреть на Христа. Сидите у Его ног и почаще любуйтесь Его светлым образом… Чтобы вы, брат, и вы, сестра, не сделались друг для друга кумиром, Христос пусть будет всегда у вас на первом месте»[15].

Значит, и вторая важнейшая в христианстве заповедь, требующая по форме любить ближнего человека, сводится по сути к требованию любить опять-таки только бога, но уже не прямо, а косвенно, через его «творения», запечатлевшие в себе «его образ». В старательно возводимом богословами своеобразном единстве противоположностей — бога и человека— при ближайшем рассмотрении оказывается один и тот же объект любви — бог.

Согласно христианскому вероучений, бог — это всемогущее, вечно существующее начало всего видимого и невидимого, он — источник и средоточие человеческой жизни, а также ее конечная цель. Человек же по сравнению с богом значит меньше, чем песчинка во Вселенной. В баптистской песне говорится:

Так можно ли любить бесконечно всемогущее существо и еще какую-то песчинку? Человек, полностью отдавшийся беспрекословному служению богу, уродует свой духовный мир, он уже не может отдавать свои лучшие чувства другим людям.

Само понимание нравственности христианство неразрывно связывает с богом. То, что угодно богу, согласуется с его волей, объявляется нравственным. И наоборот, что противоречит воле бога, то греховно, безнравственно.

Из такой постановки вопроса о сущности нравственного и безнравственного, о необходимости для верующего отдавать всего себя богу, и лишь через него — людям, вытекает возможность спекуляции на религиозных чувствах верующих, возможность использования этих чувств для самых антигуманных дел. Ведь, согласно христианскому учению, истинный верующий не только сам должен сообразовать всю свою деятельность с волею бога, не только сам должен благоугождать ему, но и стремиться к тому, чтобы и все другие люди правильно познавали, истинно любили и достойно прославляли его. «Прямая обязанность христианина, — требовал дореволюционный православный богослов, — ревностно восстать на защиту имени Божия и на врагов веры, обличить их и предать законному суду»[16].

Христианский писатель IV–V вв. Августин (католическая церковь считает его святым, православная — блаженным) ревностно отстаивал право церкви на принуждение в делах веры на том основании, что принуждение к «истине» вовсе не есть насилие, а забота о благе принуждаемого. Это учение в последующем было практически реализовано печально известной средневековой инквизицией католической церкви. В полном соответствии с требованием христианской «любви» к богу и к ближнему считалось, что так как еретик, то есть верующий в бога иначе, чем учит официальная церковь, будет вечно мучиться в загробной жизни, то лучше ему претерпеть наказание на земле и обрести тем самым надежду избежать посмертных мук. Поэтому обвиненного в ереси суд инквизиции обычно передавал светской власти для наказания «по возможности милосердно и без пролития крови» (как гласила формула осуждения), т. е. для сожжения живым.

Можно не сомневаться, что любой, читающий эти строки, будь то верующий или неверующий, воспринимает деяния инквизиции как черную страницу в истории европейских народов, как преступление против человечности, сопоставимое по своим ужасам и масштабам разве что с фашистскими преступлениями периода второй мировой войны. Но трагизм тех, уже далеких от нас, событий усугублялся тем, что сами судьи, выносившие суровые приговоры, искренне верили, что творят доброе, святое дело по очищению общества от греховности. Этой же верой были проникнуты и широкие массы верующих, чьи знакомые, близкие и родные обвинялись в грехах перед богом и церковью.

В наше время подобные преступления под прикрытием христианства невозможны. Прогресс, достигнутый человечеством в социальной, политической и духовной областях, лишил церковь былого могущества и покончил с массовыми физическими преследованиями людей на почве религиозных верований. В Конституции СССР законодательно запрещено возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями. Разительно изменились взгляды и настроения самих верующих. Поэтому церкви видоизменяют свое учение, по-новому толкуют библейские тексты, постановления вселенских соборов и другие документы, приспосабливая религию к духу времени, и прежде всего к гуманизму социалистического общества.