— Сенсацию? — переспросил Виктор.

— Бомбу. Газетную бомбу. Нашли женщину-палача, что в Локте расстреляла уйму людей при немцах. Антонина, как ее там...

— Гинзбург.

— Да. Кто бы мог подумать... Кстати, мое письмо еще не получили?

— Так это ваше письмо? — И Виктор вынул из кармана конверт со странным адресом.

— Нет, конечно. Там чей адрес?

— Там некая Жанна указала адресом школу. Может, это и не "она", а "он".

— А само письмо что, анонимка?

— Вот письмо. Можете читать, там ничего личного.

Журналист быстро перелистал серые листки и даже понюхал их.

— Аммиак уже выветрился... Это глава из рукописи нового романа Юрия Мытника. Есть такой в Брянске писатель-фантаст. Роман выходит в Приокском издательстве. Точнее, он послан туда, но его мурыжат, знаете, после Шпанова у некоторых идиосинкразия на военную фантастику. Ну а пока суть да дело, рукопись начала гулять по Брянску в эракопиях. И это для вас... не хочу огорчать, но вам грозят серьезные неприятности со стороны компетентных органов.

— Могут обвинить в распространении антисоветчины?

— Да что вы, — усмехнулся Вочинников. Просто тот, кто вам отправил это письмо, убежден, что убийство Незнамовой и труп на переезде — ваших рук дело.

23. Вариант "Омега-68".

— Если убежден, пусть обратится в УГБ, это по их части, — равнодушно ответил Виктор. — Он вам сам сказал об этом?

— Мне никто ничего не говорил, — медленно произнес Вочинников. — Это следует из содержания главы. Железная дорога, труп. Намек прозрачный.

"Странный ход мыслей. Странный для обычного корреспондента. Но если Вочинников — агентура УГБ, то это проверка. Даже если в УГБ стопудово уверены, что Незнамову убил связник, все равно будут проверять, не был ли я организатором убийства. Со связником я мог общаться через тайник. Через те же ячейки на вокзале. Если УГБ не знало про ячейку, значит, постоянной слежки за мной не было. И в ночь убийства связника у меня нет стопудового алиби. Бабушки имеют привычку спать на вахте. Корин сам намекал. Правда, проверка глуповатая, но если Вочинников просто заурядный осведомитель..."

— "Грузите апельсины в бочках", — улыбнулся Виктор.

— Я понял, — ответил журналист. — Но у автора письма, видимо, есть какие-то основания считать, что вам есть что скрывать. У меня есть кое-какие мысли, но об этом лучше не здесь. Вы куда сейчас?

— Как все. По магазинам, потом домой.

— Будем считать, что нам по пути.

На фасаде здания рабочие в люльке растягивали кумачовую перетяжку с белыми буквами "Слава Великому Октябрю!". На столбах по Ульянова зябли под хмурым вечерним небом флажки — утром их еще не было, а сейчас их трепал свежий ветер, отдающий прелым листом, болотной пойменной водой и дровяным дымом. Город начинал готовиться к празднику.

— Что вам говорит фамилия "Тарбовский"? — спросил Вочинников, когда они поравнялись с мебельным на Институтской.

— Тарковский? Это вроде режиссер? Хотя я могу путать.

— Тарбовский. Тоже разыскиваемый военный преступник, участвовал в карательных акциях в Польше и Чехословакии. Для палача личность незаурядная. Ухитрился сделать при немцах неплохую карьеру, как хороший знаток войны с партизанами, считалось, что он сбежал в Аргентину, но вот недавно появилась информация о нахождении его в СССР. Естественно, органы работают.

— Погибший на переезде и есть Тарбовский?

— Да ну что вы. Тарбовский, семнадцатого года рождения, рост сто семьдесят пять... описание сходно с вашим.

— Меня уже путали с другим полицаем.

— Да, ребята из ДНД описали ваше появление здесь. Согласитесь, тут у любого возникнут вопросы.

— Ну, хорошо, что с вами этого не случилось.

— Мне проще, я тут почти абориген. Короче, в Союзе просто не осталось живых свидетелей, кто помнит Тарбовского. Он работал на абвер, занимался подготовкой агентов для засылки в партизанские лагеря и антифашистское подполье, и уничтожал тех, кто потом мог бы опознать его, как прислужника немцев. Те, что остались, живут за рубежом. А сейчас, знаете, в Европе советских не очень любят. Могут и похожего опознать.

— Разберутся, кому надо.

— Вы же знаете, что в нашем мире правда может всплыть уже без признаков жизни. Или вы выросли в другой стране?

— А что, есть страны сплошного торжества справедливости? Ошибку могут совершить и в отношении вас. И что, теперь не жить?

— Да, я тоже не защищен от роковой ошибки. Никто не защищен. Просто, насколько я в курсе, у вас намного больше шансов попасть в жернова. Другие могут рассказать, где они были с сорок первого по сорок пятый, представить подтверждения. Сколько ветеранов на заводах работает... А для органов такой соблазн отчитаться, тем более, после успеха с Тонькой-пулеметчицей. Будет жаль, если такой разносторонний и способный человек так глупо исчезнет.

"Значит, проверка основана на провокации... Поведение должно быть естественным."

— У вас есть какой-то план?

— Пока только мысли. Есть связи, есть знакомые, есть... Надо подумать, пока есть время.

— А может, не стоит? Вдруг я все-таки пособник фашистов. А вам неприятности.

— Впервые вижу честного и принципиального "пособника". Обычно они другие.

— От меня что-то потребуется?

— Думаете, я ради выгоды? Нет. Просто хочу быть порядочным. А быть порядочным — это значит не только шагать в единых рядах, но, если надо, бороться с системой.

— Вас не устраивает система? — воскликнул Виктор. — Для шестьдесят восьмого весьма неплохо. Жилье доступно, очередей нет, продукты свободно, инженеры с руками требуются. Компьютеры — мы могли только мечтать в эти годы. Бытовка, электроника... битлы свободно... Да что битлы? Посмотрите, какие люди вокруг! Общество нормальных, адекватных людей. В нем просто отдыхаешь. Нет вот этой накопленной злобы, ненависти на власть от бессилия, выпендрежа нет, жажды идти по головам...

— Идти по головам... К сожалению, есть, как и многое другое.

— Ну не так, чтобы это все было нагло, так чтобы люди чувствовали себя рабами... В этой системе веришь в справедливость, потому что видишь вокруг много адекватных людей. Вот оказались вы вдруг в незнакомом городе без всего — вы не пропадете, у вас будут заработки, крыша, еда. Главное в этой системе — вы сможете всегда своим трудом построить себе жизнь.

— Я вас понимаю. Первое время на новом месте, когда все быстро устроилось, даже, простите, больше чем устроилось, хочется верить в жизнь, хочется верить в людей, хочется верить в прекрасную страну. Потом, после медового месяца с этой новой жизнью начинаются будни, вроде нашей негласной цензуры печати.

— Ну, я не журналист, мне немного трудно это понять.

— Менее чем за месяц вас дважды чуть не арестовывали. Невежество — демоническая сила.

Он ждет вопроса "Что же мне делать?", подумал Виктор.

— Что же мне делать?

— Думаю, мы попозже встретимся и переговорим.

— Во всяком случае, спасибо за искреннее и бескорыстное желание помочь.

Проверка будет продолжаться, подумал Виктор, шагая уже один по Куйбышева. Старая вывеска "Спорттовары" из гнутых газосветных трубок уже загорелась лиловым сиянием; одна из трубок тревожно моргала в опускающихся сырых сумерках. Начал накрапывать мелкий, почти незаметный дождик. Из ближнего двора доносилась веселая музыка: проходя мимо арки, Виктор заметил, что во дворе, на месте, свободном от палисадников, столбов для бельевых веревок и качелек стоит старый автобус, раскрашенный яркими цветами, с огромной надписью "ЗАЙКА" и чуть пониже — "Мультфильмы за 50 коп". Передвижное кино для детей.