- Как?

- По татуировке на руке. Мама рассказывала про нее. Заплатила денег медсестре, сделали анализ на отцовство по слюне и волосам. Все равно он в коме лежал.

- Ого... А с вашим начальником, что дальше случилось?

- Моему любимому дали пять лет. Я навещала его в колонии несколько раз. Возила передачи, но он там начал меняться. Видимо, эти смерти на него как-то подействовали сильно. Там ведь в другой машине ребенок погиб. А потом я узнала, что, пока он сидел в колонии, познакомился по переписке с бабой одной из Воронежа, верующей. К ней потом и уехал жить, все продав в Москве. Так закончилось мое счастье.

- Да уж.

- Но я ему была благодарна, потому что по его знакомству меня взяли работать руководителем, после слияния двух компаний. У него было много идей и проектов, но не все ему позволяли осуществить, вот он меня и продвинул к своей однокурснице для их реализации. Все эти планы начали обговариваться еще до болезни мужа. Я тогда думала, что прилечу с тренинга и все ему расскажу, а получилось вон как.

- А как же вы могли от мужа отвернуться? Разве вы его не любили?

- Любила, не любила. Это все красивые слова для романтически настроенных юнцов. Конечно, любила, иначе бы замуж не вышла, но в двадцать лет взвалить на себя такую ношу. Я ему даже благодарна была, что он сам предложил развестись. Подумала - это знак. За последние месяцы нашей совместной жизни это был единственный с его стороны мужской поступок. Сама не ожидала и очень удивилась. Думала, опять будет сопли жевать и просить не бросать его. Брак наш и так трещал по швам.

- Как-то жестоко с вашей стороны получилось. А клятва верности как же?

- Не читай мне морали, сынок. Даже если я и была виновата, то заплатила за это сполна своей жизнью.

- Вы потом с ним встречались?

- Нет, ни разу. Я тебе говорю, что это было так давно, что подробностей уже и не помню. Как уехала на учебу по работе, так больше его и не видела. Пару раз созванивались, попрощались и все. Помню последние его мне слова: "Я тебя прощаю, и ты меня прости. Я очень хочу, чтобы ты жила счастливо, чтобы ты любила и была любима, только больше никогда так не поступай ни с кем, иначе не отмоешься".

Как не поступать, он не объяснил. Повесил трубку. Вот и все. Кстати, мы как раз разговаривали, если не соврать, перед тем, как случилась та трагедия. А еще, когда мать привезли в реанимацию, меня пустили в бокс. И вот, вся в слезах, ссадинах и порезах, собравшись уже на выход, я бросила взгляд на зеркало по привычке, посмотреть, не размазалась ли тушь.

- И что?

- И чуть не упала от неожиданности. Вместо себя в отражении я увидела Максима, который смотрел на меня. Мне стало дурно, меня вывели под руки, напоили какой-то пахучей жидкостью и отпустили домой. Через день, когда я вновь приехала к матери, то поняла, что это было не зеркало, а стекло, но на сканировании головы даже сотрясения не нашли. Видимо, эмоции.

- Вы ни о чем не жалеете?

- О чем я могу жалеть? Мне уже за шестьдесят. Для меня мои отношения с сыном остались самым важным. А муж для меня фантом. Фантом молодости и беспечности. А сын, вот он, живой, рядом. Это мое настоящее, а прошлое - это пыль, вызывающее разве что аллергию.

- Ну, я имею в виду, что, может быть, нужно было как-то побороться за свое счастье. Раз любили.

- Пустое это все. Как было, так было. Меня в те дни саму нужно было класть в Кащенко на лечение.

- И что с ним сейчас вы не знаете?

- Нет. Первое время мои родители еще говорили, мол, видели сегодня, видели вчера, а потом я запретила о нем упоминать. Зачем? Разошлись и ладно. Он своей дорогой пошел, я своею. Жизнь, как говорят в народе, не поле перейти.

- Это Пастернак говорил в своих стихах.

- Кто?

- Писатель такой русский был. "Доктор Живаго" написал.

- Не знаю такого.

- И вам за все время даже не захотелось его найти и поговорить? Вас вообще не тянуло к нему?

- Нет. Врать не буду. Вспоминала. Плакала в подушку первое время, но с годами боль притупляется. Он дал понять, что видеть меня не хочет больше. Я особенно не противилась. Я понимала, что с ним теперь так жить, как я мечтала в молодости уже не смогу.

- На широкую ногу?

- Типа того. На пенсию его, что ли, жить? Пришлось бы на себя все взвалить, а я девушка тогда была, и мне еще хотелось погулять, для себя пожить.

- Понятно, - сказал я, вставая с табуретки.

- Ты пойми, парень, что судить людей сложно, у всех рыльце в пушку. Проживи жизнь сначала, а потом суди кого-то. Я уже говорила, что когда ты молод, то видишь мир в ином цвете. Мы с ним были очень разные. У нас все равно не было общего будущего. Так что хорошо, что так все разрешилось.

- Да я и не сужу. Спасибо за разговор.

- Ты обещал с сыном поговорить, помнишь?

- Помню.

Я осмотрел себя. Ущипнул себя со всей силы до боли.

- Это не сон, - сказал я себе. - Боль настоящая. Это просто кошмар наяву.

Глава 9

- Дочь, я тебе говорю, что ты не обязана приходить ко мне каждый день.

- Пап, я сама этого хочу. Ты не можешь мне запретить.

Валера обнял Катю.

- Я понимаю, что не могу, но зачем же каждый день приходить. Тебе ведь приходится каждый день стоять по три часа в пробках, чтобы добраться сюда после работы. У тебя из-за меня совсем нет времени на личную жизнь.

- У меня есть дома муж, кошка и попугай. За ними смотрит домработница. Чего еще желать для полного счастья? Вот ребенок на подходе.

- У тебя есть домработница?

- Да. Что в этом такого?

- Ну, это же дорого, Катенька.

- Не дороже денег, пап. Я могу себе это позволить.

- Не спорю, дорогая. Можешь.

- А куда твой сосед, Максим, ушел? - спросила Катя. - Так, кажется, его зовут?

- Максим. Все верно. Он, видимо, прогуливается по коридору. Молодой. Это мы все лежим и лежим.

- Понятно. Ну ладно, пап. Ешь роллы, угости соседа, а я побежала. Мне еще сегодня отчеты кропать.

- Давай, беги, дорогая.

Валера ее поцеловал в щеку. Катя встала, взяла сумку и, помахав отцу рукой, вышла за дверь.

Я стоял у лифта, прислонившись к холодной стене, решив, что подожду дочь Валеры здесь. Делать было нечего. Оставалось только ждать. Через некоторое время я услышал, как по полу застучали каблуки. Катя приближалась. Сердце начало стучать все сильней. Это уже была не пожилая Екатерина Валерьевна за шестьдесят, в которой мало что осталось от прежней Кати, которую я знал, это была тридцатилетняя девушка.

Кроме нескольких мимических морщинок на лице и шее, да пары лишних килограммов в талии, время почти ничего в ней еще не изменило. Она выглядела еще даже лучше, чем та, на которой я был женат. Дорогая, со вкусом подобранная одежда, туфли на высоком каблуке и грудь. У нее была грудь больше, чем у моей Кати. "Что ж, - подумал я. - Она всегда хотела иной размер".

Увидев меня в сумерках коридора, она остановилась.

- Добрый вечер, - сказал я, улыбаясь. - Извините за бестактность, но мне хотелось с вами немного поговорить.

- О чем? - спросила она, ускорившись к лифту.

- Понимаете, Екатерина Валерьевна, я человек молодой. Тут сами видите - не Иваново. Хочется с кем-нибудь поболтать. А вы единственная в своем роде сюда приходите, хотя не понимаю, как. Медсестра говорит, что сюда проход закрыт, и в списках посещений никого нет.

- Медсестра? Никогда тут не видела медсестры. Я только с врачом общаюсь. Да и, если есть тут медсестра, то она, видимо, головой рехнулась, вот и мелет всякую чепуху.

Она попыталась зайти в кабину лифта, но я заградил ей путь рукой.

- Что вы себе позволяете?!

- Успокойтесь. Что вы так нервничаете. Я лишь хотел, что бы вы со мной поговорили.