– Отец Василий, если мы с княжнами не сможем прийти на похороны, помолитесь за нас о покойнице.

– Хорошо, ваше сиятельство, я всё сделаю. Не волнуйтесь! – пообещал батюшка.

Вытерев слёзы, графиня простилась с ним и поехала домой. Нужно было что-то решать с Еленой…

В комнате Елены горели свечи, а повеселевшая Марфа бросилась навстречу хозяйке.

– Ваше сиятельство, барышня в себя пришла!

И впрямь, Елена сидела в постели. Кожа на её скулах и лбу была рассечена, губы разбиты, но оба глаза уцелели. Обычно темно-голубые, скорее даже синие, сейчас они казались совсем светлыми на фоне лилово-чёрных синяков, полностью заливших глазницы.

– Элен, скажи, где у тебя болит, – попросила графиня. – Нам нужно понять, есть ли переломы.

– Может, если только в ребрах – их тронуть нельзя, но руки и ноги целы. – Елена говорила хрипло: язык её от запекшейся крови распух и еле двигался.

– А зубы? – графиня приподняла девушке голову и, осмотрев рот, обрадовалась: – Слава богу…

Из глаз старушки вдруг закапали слёзы:

– Няня сохранила тебе жизнь, отдав взамен свою.

Вслед за хозяйкой заплакала и горничная, и лишь глаза Елены остались сухими, теперь в них полыхала ненависть.

– Убийца поплатится! Тётя, я не успокоюсь, пока не отомщу, – пообещала княжна.

– Дорогая, это будет потом, а нам нужно подумать о том, что делать сейчас. Защитить нас может лишь государь, для всех остальных князь Василий – хозяин имения и ваш опекун. В губернии никто не полезет в семейные дела Черкасских – побоятся. Я написала письмо императору, но как его передать? – графиня расстроенно вздохнула.

– Я поеду в столицу и напомню государю, что наш брат был крестником его великой бабушки и его другом детства, а жизнь свою отдал за Отечество на поле брани! – воскликнула Елена.

– Но ты даже не можешь встать…

– Давайте попробуем, – предложила княжна и поднялась на ноги.

Оторвав руки от спинки кровати, она покачнулась, и Апраксина охнула:

– Больно?

– Это не важно. – Стиснув зубы, Елена прошлась по комнате, сначала медленно, потом всё уверенней. Наконец она попыталась коснуться ребер и сразу вскрикнула: – Ой! Больно… Здесь, наверное, трещины.

Старая графиня развела руками – её план оказался невыполнимым.

– Как ты поедешь? Василий проследит за тобой по почтовым станциям и силой привезёт домой, потом объявит умалишённой, а там… Даже подумать страшно… Ведь если ты умрёшь, и приданое, и наследство достанутся ему.

– Тётя, я одного не пойму: если князь Василий договорился с этим стариком на тех условиях, что сам нам изложил, зачем так меня уродовать? Ведь теперь князь Захар не согласится на этот брак, раз он хотел красивую. Здесь что-то не так…

Графиня явно смутилась, но всё-таки ответила:

– Не знаю, вправе ли я говорить такое молодой девушке, но пусть Бог простит меня. Про князя Захара плохие слухи ходят, в свете шепчут, что он любит истязать и насиловать очень молоденьких девушек. Боюсь, что с самого начала договорённость была не о тебе (у подобных извращенцев восемнадцатилетние не в чести), а о Долли или, не дай бог, о младших. Избивая тебя, Василий запугивал их.

У Елены от ужаса затряслись руки.

– Нужно немедленно увезти девочек. Только куда можно уехать, если всё теперь принадлежит дяде, да к тому же, как вы говорите, на почтовых станциях нам показываться нельзя?

– Я уже думала об этом, – с сомнением признала Апраксина, – но, боюсь, дело слишком уж рискованное! У меня есть подруга юности Мари Опекушина. Она живёт в ста пятидесяти верстах отсюда по дороге на Киев. Я знаю, что Мари жива и здорова, поскольку регулярно получаю от неё письма. Опекушина мне не родственница, и никому в голову не придёт искать нас в её имении. Мы могли бы выехать на столичный тракт, привлечь на почтовых станциях внимание, чтобы нас запомнили, а потом через просёлки свернуть на Киев. Ночевать можно в деревенских избах.

– Тётя, какая же вы умница! Только сделать нужно ещё хитрее: я переоденусь пареньком, тогда моему разбитому лицу никто не удивится – буду говорить, что пьяный отец избил, и поеду в Петербург к императору, а вы завтра же уедете к вашей подруге.

– Да разве ты доедешь до столицы в таком состоянии?

– Обязательно доеду! – пообещала Елена и распорядилась: – Ждите меня здесь.

С трудом натянув на избитое тело халат, княжна пошла в кабинет брата. Алексей, уезжая, отдал ей ключ от потайного ящика, вмонтированного в стену за портретом бабушки. Брат заказал этот ящик лишь год назад, и князь Василий не мог знать о существовании тайника.

Сняв портрет, Елена вставила ключ в замочную скважину, повернула его, как учил Алексей, три раза налево, а потом, протолкнув вперёд до основания, ещё два раза направо. Замок щелкнул, и дверца открылась. В ящике лежали драгоценности и деньги. Елена сложила всё в подол халата, закрыла ящик, вернула портрет на место и, захватив из стола шкатулку с дуэльными пистолетами, вернулась к себе в спальню.

– Вот, тётя, забирайте всё с собой, я возьму лишь оружие и немного денег, – сказала княжна и поторопила: – давайте собираться, вам надо уехать на заре, а я должна ускакать не позднее чем через час.

– Хорошо, дорогая, мы возьмём лишь самое необходимое, – решила графиня. – Пошлём Марфу подобрать тебе что-нибудь из вещей Алексея, а я пока напишу письмо к старшей сестре Мари Опекушиной, графине Савранской, та живёт в Петербурге одна и с удовольствием приютит тебя.

Елена отсчитала из принесённых денег жалованье английской гувернантке за год вперёд и написала ей рекомендательное письмо, а потом вернулась к зеркалу. Чёрное, распухшее лицо княжну не испугало. Подумаешь, красоты лишилась! Какое это имеет значение, если убили няню? Елена взяла ножницы и отрезала свои золотистые локоны до длины, подходящей мужчине – чуть ниже ушей. Вьющиеся пряди тут же закрутились в крупные кольца. По крайней мере, причёска её больше не выдаст.

Марфа принесла и вывалила на кровать кучу плащей, сюртуков и панталон, оставшихся в поместье от юности брата Алексея. Елена выбрала из них самые заношенные и примерила на себя. Одежда оказалась широка, что было даже к лучшему – высокая девичья грудь под мешковатым сюртучком не привлекала внимания. Сапоги княжна надела собственные, а простую шляпу с широкими полями и низкой мягкой тульей позаимствовала у Ивана Фёдоровича.

Марфа предложила забинтовать рёбра куском сурового полотна и поверх него застегнуть широкий пояс с металлической пряжкой.

– Так и повязка не соскользнёт, и кости будут плотно сжаты, – объяснила она.

– Забинтуй, только под холст положи, пожалуйста, вот это, – попросила Елена.

Она подала горничной плотный кожаный мешок, где уже разложила деньги, письма, написанные графиней, и сапфировые серьги, подаренные когда-то бабушкой. Марфа примотала мешок к груди Елены, потом стянула ей ребра поясом. Боль сразу притупилась и стало легче дышать. Кроме того, повязка скрыла грудь княжны, сделав ее совсем незаметной.

Положив в седельную сумку пистолеты, две пары мужского белья и немного еды, Елена сочла, что готова. Сёстры спали, и она не стала их будить. Поцеловав старую графиню, беглянка взяла сумку и пробралась в конюшню, где уже ждал Иван Фёдорович, оседлавший для неё любимца покойного брата – орловского рысака Ганнибала. Елена забралась в седло.

– Спасибо вам за всё, Иван Фёдорович! – крикнула она, ударила каблуками в бока коня и выехала в ночь.

Покойная няня сказала чистую правду: теперь Елена стала старшей и её жизнь целиком принадлежала сёстрам. Княжна знала, что расшибётся в лепёшку, себя не пощадит, но для блага семьи сделает всё возможное.

Безумная храбрость – это зло или благо? Или разумная осторожность приносит больше выгоды?.. За последние две недели Елена часто задавала себе этот вопрос, уже не зная, выживет ли она или погибнет под холодным октябрьским дождём на пустынных дорогах воюющей России.