До вечера Марк просидел над рекой. Сквозь траву поблескивал серебристый цветок, уже смятый чьей-то неосторожной ногой.
Интересно, следит за ним этот рыжий прохвост? Какая разница! Если даже и следит, это уже не важно. Возможно, в семь часов он увидит кое-что интересное! Марка охватила волна саморазрушения. Как было бы хорошо поскорее умереть!
Послышались голоса брата Карена и брата Валентина и, избегая встречи с монахами, Марк ринулся в заросли. Он вышел к источнику Николы Угодника и, увидев тех самых девушек, замер за толстым стволом дерева. Они сидели спиной к нему. На одной, девушке без цветка в волосах, было маленькое черное платье, на другой — длинное белое.
— Он сумасшедший! Он пытался меня изнасиловать!
— Он не мог… Он похож на ангела…
— Сатана тоже был ангелом!
Пауза и «Ты пойдешь сегодня к нему?»
Смех и «К кому? К Сатане?»
— Ты сумасшедшая! Оставь его в покое!
— Завтра оставлю. Ты нанялась к нему в ангелы-хранители?
— Кристина, пожалуйста, не делай этого. Ты сама потом будешь жалеть!
— Я никогда ни о чем не жалею. Что ты так волнуешься? Может быть, ничего и не будет. Если, конечно, он опять не набросится на меня. Он не в моем вкусе. Просто мне нравится быть искушением.
— Ты сумасшедшая! — девушка в белом вскочила со скамьи.
— Ты куда?
— На то место!
— Хочешь все испортить?
— Ты угадала!
— Подожди! — та, которую звали Кристина, поймала за руку девушку в белом. — Я твоя лучшая подруга! Зачем тебе это нужно?
— Я не позволю тебе!..
— Подожди… — девушка в черном рассмеялась. — Ты сумасшедшая! Или… Ты влюблена в него? Если да, я, конечно, оставлю его в покое…
— Да!
— Да?! Неожиданный поворот. А впрочем, я знала, что это случится, — самоуверенный тон черной девушки вселил в Марка пронзительное ощущение обреченности. Пьянящей неизбежности. Когда- то это уже было. А еще — кроваво- розовый закат на неровном горизонте и жернова мельницы на ветру… — Замечательно! Значит, сегодня ты пойдешь к реке вместо меня.
— Я не позволю тебе играть им!
— Ты сказала, что любишь его…
— Да. Но он монах…
— Ты в этом уверена? — девушка в черном посмотрела на часы и лукаво добавила. — Без пяти семь…
— Зачем тебе это нужно?
— Это нужно тебе!
Вот она — эйфория августа! Август!.. Он так похож на весну! В каждом темно-зеленом листке и предосеннее-прохладной воде — эйфория!
Почти бегом Марк направился к реке, на то самое место. Здравствуй, эйфория! На изгибе тропинки почти нос к носу столкнулся с братом Владимиром, который, захлопав желтыми ресницами, шмыгнул в противоположную сторону. Наверняка, он скоро вернется и будет выглядывать откуда-нибудь из-за дерева. Да уж, этому рыжему сплетнику будет о чем рассказать братьям.
Марк опустился на землю. Серебристого цветка уже не было. В каждой дрожащей травинке, в каждом лучике заходящего солнца — неизбежность. Обреченность?.. Нет, он, Марк, не может быть монахом, он всегда будет жалеть о том, что осталось там, за пределами монастыря. Иисус, я не достоин тебя! Нет! Я не предаю тебя! Не Бог ли дал мне свободу? Жить без сомнений и раздумий!
Сзади послышались легкие шаги. Марк обернулся и встретился взглядом с девушкой в белом. Да, он любим! Глаза не могут так лгать.
— Почему ты не удивлен, что пришла я? — девушка опустила ресницы и слегка покраснела.
— Я все слышал.
Обиженное:
«И то, что я люблю тебя?»
Насмешливое:
«А ты любишь меня?»
Укоризненное:
«Ты станешь монахом!»
Марк усмехнулся и поднялся с земли:
— Нет, я ухожу из монастыря.
— Тогда я буду ждать тебя у ворот, — и Ангелина робко приблизила свой маленький кукольный рот к по-детски очерченным, немного пухлым губам Марка.
Через полчаса весь монастырь знал о том, что Марк тайно встречается с любовницами. Брат Владимир, конечно, как мог, постарался приукрасить то, что открылось его проницательным глазам и ушам. По рассказам монаха выходило, что у послушника Марка целых пять баб, да все такого бесовского вида с огромными сиськами и задницами, как корыта. А уж тем, что они проделывали на берегу, стыдно заниматься не только в монастыре, но даже в самом развратном борделе.
Марк вошел в келью и скинул рясу, сразу почувствовав облегчение от окончательно принятого решения, достал из-под кровати свою мирскую одежду: синие джинсы и такую же жилетку. Когда он уже почти закончил переодевание, послышался осторожный стук в дверь.
— Да, — отозвался Марк.
На пороге стоял отец Георгий. Бросив скорбный взгляд на сброшенную рясу, священник подошел к бывшему послушнику и сел рядом с ним.
— Хочешь вернуться в мир?
Марк кивнул.
— Еще не поздно передумать, Марк. Никто не будет попрекать тебя этим проступком, если впредь ты будешь вести праведную жизнь. Все мы порой делаем ужасные ошибки, но нет такого человека, которого нельзя было бы простить. Бог учит любви. А любви не может быть без прощения.
— Не может быть любви без свободы, — возразил Марк, завязывая шнурок на ботинке. — А прощение больше похоже на сострадание, скорее даже на жалость. Или любви достойны даже убийцы и насильники?
— Раскаявшийся убийца — уже не убийца, — кротко парировал священник.
— А как же возмездие? Справедливость?
— Справедливость нужно искать не на земле, а на небе. Но выше справедливости — милосердие.
— Отец Георгий, но если Бог учит всех прощать, почему он сам не простит дьявола, почему не полюбит его?
— Потому что дьявола больше нет, — с тоской в бездонных глазах ответил настоятель монастыря.
— Из меня получился бы плохой монах, — помолчав, сказал Марк. — До свидания, отец Георгий. И… простите меня.
И вышел из кельи.
Глава 17
Девушка под синим зонтиком
Когда загорелись звезды, Марк снова вошел в дом с позолоченным ангелом на крыше. Бывший послушник боялся холодного презрения и злых насмешек отца, которого не видел больше года, но опасения оказались напрасными: Вячеслав очень обрадовался возвращению сына, сказал, что с того самого дня, а, вернее, утра, как Марк ушел в монастырь, Мария совсем замкнулась в себе и почти все время молчит.
Как же Марк соскучился по ней! Когда он вошел в комнату матери, она сидела на постели и бессмысленно смотрела в пустоту.
Это была уже другая Мария. Ее растрепанные волосы, в которых теперь искрилась седина, спускались на мятый халатик, на лице проступали горестные морщины, в безумных глазах навсегда застыло чувство вины.
Марк медленно подошел к матери:
— Я твой сын… Марк… Ты не узнаешь меня?
Женщина недоверчиво посмотрела на сына и уверенно помотала головой:
— Нет. Мой сын стал ангелом и улетел туда…
Она показала пальцем и взглядом на глянцево-белый потолок, над которым бесстрастно сияло ночное предосеннее небо…
А потом была сумасшедшая неделя любви. За ней последовала другая. О, пьянящая эйфория августа!..
Марк рисовал Ангелину в парках и у реки, злясь на непослушную кисть за то, что она не может передать всю красоту его музы и всю его любовь к ней.
Но одним портретом Марк все-таки остался доволен: он рисовал Ангелину сидящей на скамейке в парке на фоне каштанов, чуть тронутых желтизной. Вдруг пошел дождь. Марк хотел собрать краски, но девушка продолжала позировать, только, смеясь, раскрыла синий зонтик. Вода, стекая по нему, закрывала лицо Ангелины струящейся вуалью. Она была особенно прекрасна в этот день, в голубом платье, в ожерелье из черного фианита, подчеркивающем почти прозрачную белизну кожи, и с сияющими любовью глазами.
Вдохновенные, порывистые мазки ложились на холст, и дождь оставлял на нем мокрые следы. Когда тучи иссякли, картина была уже готова. В ней было все: любовь Марка к Ангелине, любовь Ангелины к Марку, счастливые слезы дождя и что-то еще, чему нет названия.
