Он положил стебельки, которые держал в руке, обратно на поднос и начал ритуал сначала: взмах руки, разделение на две части, счет. И все это время он не смотрел на меня — я стала подобна бесформенным теням, наполнявшим комнату, — он смотрел на рисунки, образованные стеблями тысячелистника.

— Семь для второго места, — сказал он. — Линия ян.

Я вывела на бумаге новую линию выше уже нарисованной — длинную прямую линию. Ян, мужская, такая же ослепительная, как солнце, такая же прямая, как стрела времени.

Когда стебли тысячелистника снова иссякли, он велел мне нанести линию инь выше линии ян.

— Первая триграмма, — сказал он.

— Что она означает? — спросила я, потому что мне показалось, что его руки дрожали, когда он собирал палочки.

— Это Кан, Бездна, — сказал он. — Видишь? Ломаные линии — это скалы, а прямая линия в центре — река на дне глубокой пропасти.

Я посмотрела на три нарисованные мною линии. Для меня они не имели никакого смысла. Однако я понимала, что он мог видеть в них живые сцены: острые скалы, головокружительное падение, быстрые потоки вод, текущих из ниоткуда в никуда.

Это было название гексаграммы, которая пугала меня, — и название ее, и выражение его лица одновременно. Должно быть, он почувствовал мой страх, потому что поднял на меня взгляд и улыбнулся.

— Она не такая зловещая, как кажется. У нее много значений. Теперь мы должны начертить вторую триграмму.

Мы на полпути, объяснил он. Нужно расположить три последние линии поверх первых. Это похоже на строительство башни, сказал он: следующая линия накладывается на предыдущую. Мы закончили первый ярус, сейчас строим второй. Только тогда, когда будут объединены оба яруса, значение прояснится.

Я закрыла глаза, прислушалась к сухому шелесту стеблей и вспоминала о том, как лежала на его спине, и между нами ничего не было.

Фитиль почти догорел, я слышала крик совы в саду. У меня пересохло во рту, но я не осмеливалась попросить чаю, не желая нарушать ритм его действий.

Что я буду делать, если значение гексаграммы окажется неблагоприятным? Как смогу я жить, зная о невозможности для нас счастья? Может быть, мне солгать и сказать, что я задала неправильный вопрос?

Как можно было позволить себе стать такой суеверной? Почему я смотрела на эту древнюю черную книгу, на ее изъеденные жучком страницы, чтобы найти выход из своих затруднений?

Я постаралась успокоиться и стала наблюдать за его руками, как будто это были женские руки, занятые своим обычным, простым делом: шитьем, тканьем полотна, вышиванием.

Он еще дважды произвел все действия со стеблями. Первый результат — восемь и ломаная линия; второй — семь и прямая линия.

Перед тем как зарисовать последнюю линию, он колебался.

— Я не уверен, что сосчитал правильно, — сказал он. — Возможно, придется начать сначала.

Что такое он увидел, что сделало его таким неуверенным? Это было на него не похоже. Страшился ли он чего-то в будущем?

— Наверное, тебе следует остановиться и отдохнуть, — предложила я.

Он покачал головой.

— Нет. Нужно пересчитать сразу. Но тебе не следует слишком верить всему этому. Я мог ошибиться.

Итак, я предоставила ему возможность определять его линию, и она оказалась ломаной.

— Шесть для последней позиции, — сказал он. — Линия инь — линия движения. Нанеси ее, и я буду объяснять.

Я нарисовала ломаную линию над другими и тогда увидела, чего он боялся: вторая триграмма была такой же, что и первая. Кан, Бездна. Я прикрыла рисунок листком бумаги, как будто это могло защитить меня от этого послания. Затем я вздохнула и попросила его:

— Скажи мне, что это значит?

Он пристально посмотрел на меня:

— Это зависит от твоего вопроса. А так как только ты знаешь, что именно ты спросила, то только ты и сможешь истолковать значение гексаграммы. Все, что я могу, это прочитать для тебя текст. Ты должна извлечь из него смысл.

Он взял книгу и перевернул страницы.

— Гексаграмма Двадцать девять, — прочел он. — Кан, Бездна. Это текст для всех шести линий, — сказал он мягко. — Слушай, а потом я объясню то, что касается последней линии.

Я положила руки на колени и закрыла глаза. Сквозь окутывавший меня мрак ужаса я слышала его голос.

— Бездна над бездной — смертельная опасность! Все будет хорошо, если удастся достичь доверия и держать ум в строгой узде. Посмотри на меня, — сказал он. — Давай я попробую объяснить. — Он рассказал мне, что Кан похожа на сердце, заключенное в тело, или на душу, запертую внутри собственных пределов. Она похожа на высокогорный поток, Который в стремительном падении с высоты создает опасность для самого себя.

— Но какую опасность? — вопрошала я. — Откуда она придет — извне или изнутри?

— Сейчас я прочту тебе комментарий к шестой линии, — сказал он. — Так как это линия движения, она имеет самое важное значение.

Я посмотрела на ломаную линию вверху гексаграммы. Она была похожа на все остальные. Она не изгибалась, однако для него двигалась, подобно льву Манджушри, бока которого вздымались, как у живого, хотя и были отлиты из бронзы.

— Когда я начну читать значение этих линий, — говорил он, — ты не должна беспокоиться. Потому что за ними стоит другая гексаграмма, и ее значение не столь зловеще, как у этой. Шесть для верхнего места, — прочел он. — Связанный черными канатами, в оковах в течение трех лет некто терпит неудачу в своих поисках.

Кем была я, чтобы заслужить такой ужасный приговор? Неужели ему и мне предназначено страдать в течение такого длительного времени?

— Три года, — сказала я, и из глаз у меня потекли слезы.

Он отложил книгу, подошел ко мне и, опустившись на колени, взял в руки мое лицо.

— Посмотри на меня, — сказал он. — Три года — это метафора, а не определенный отрезок времени. — Он поцеловал меня. — А теперь соберись и выслушай последнюю часть. Я не должен больше прерывать чтение. Когда я закончу, ты сможешь отдохнуть.

Приглашал ли он меня лечь с ним в постель? Как я хотела отдохнуть прямо сейчас, избавить свои уши от тех слов, которые он готовился прочитать мне. Я устала от слов; они имели такое же угрожающее значение, как и линии, нарисованные на бумаге. Но ради него я заставила себя собраться.

Он возвратился на свое место и снова взялся за книгу.

— Верхняя линия, — объяснил он, — линия движения. Это линия инь — женская линия, которая склоняется к линии ян. Она так долго была линией инь, что неизбежно превращается в свою противоположность. Когда она изменится, мы получим вторую гексаграмму.

Пока он говорил, я вспомнила кое-что из того, что написала когда-то. Разве я не описывала тот же самый парадокс в себе: как я, женщина, силилась сравняться с мужчиной?

— Возьми кисть, — велел он мне, — и начерти вторую гексаграмму. Начни с нижней триграммы — Бездна. Над ней нарисуй одну ломаную линию и две прямые.

Я выполнила его указания, хотя рука у меня дрожала. Он опять взял в руки книгу.

— Гексаграмма Пятьдесят девять, — прочел он, — Хуан: Растворение. Ветер дует над бездной. Вода испарилась, превратившись в пену и туман. Благоприятное время, для того чтобы пересечь великую реку. Упорство и стойкость приносят награду.

Я была в еще большем недоумении, чем до того. Во мне поднимался бессмысленный гнев: эти слова должны иметь для меня такое значение, а я понимала их не лучше, чем крестьянин понимает стихи на китайском языке.

— Это ни о чем мне не говорит, — горько сказала я. — Какая польза в растворении? Эта гексаграмма так же не ясна для меня, как и первая.

— В ней есть надежда, — уверял он меня. — И тут нет противоречия. Первая гексаграмма руководит тобой в настоящем, а вторая — в будущем.

— Значит, мое будущее будет таким же трудным, как настоящее? Я должна испариться? Я должна пересечь реку?

— Это образы, — сказал он. — Ты должна решить, что они значат. Со временем это прояснится. Но не следует ожидать от книги, что она предскажет будущее. Тебе нужно решить, как воспользоваться ее советом. Ты можешь предпочесть вообще не принимать все это во внимание. Я очень устал, когда рассчитывал линии, и мог ошибиться.