На нем была голубая куртка и черная шелковая шапочка. Я не могла определить его возраст: черты его лица казались нечеткими, волосы — темные, но что-то в его манерах говорило о большом опыте, как будто ставни, обычно закрывающие приобретенные в прошлой жизни знания, остались открытыми. Я подумала, что он, возможно, китаец, потому что его лицо напомнило мне портреты Джуан-цзы, хотя он мог быть и корейцем. В его манерах проглядывало что-то нереальное, фантастическое, как будто он был мальчиком из истории, рассказанной Джуан-цзы, мальчиком, который никогда не говорил, потому что думал, что он бабочка, или бабочкой, которая думала, что она человек.

Он поклонился мне, не выразив никакого удивления, как будто фрейлины посещали его каждый день, и я вежливо ответила ему.

— Извините, что не сразу подошел к вам, — сказал он. — Я был занят с покупателем в задних комнатах и не слышал, как вы вошли.

Я объяснила, что мне нужно, горя желанием уйти как можно скорее, так как далеко зашла в нарушении приличий, открыто явившись в такое место одна.

— «Книга перемен», да, у нас есть несколько копий, — сообщил он. Потом провел меня в маленькую заднюю комнату и предложил присесть на подушку за ширмой, принес несколько книг и предложил не пожалеть времени и внимательно их просмотреть. Он оставит меня, чтобы я не торопилась; если он мне понадобится, нужно только хлопнуть в ладоши. Он в боковой комнате. Время от времени я слышала, как он тихим голосом разговаривал с каким-то мужчиной.

У меня похолодели руки. Что если они приблизятся ко мне, как те грабители к Изуми? Мой сопровождающий остался снаружи, вряд ли он услышит, если я закричу… Однако нелепо быть такой пугливой. Я выберу книгу и тут же уйду.

Я просмотрела тома. Они были написаны по-китайски, некоторые из них выглядели очень старыми. Одна книга пробудила мою фантазию: обтянута синим шелком, текст четкий, бумага, плотная, желтая, в конце книги имелись комментарии, объяснявшие способы предсказаний.

Я похлопала в ладоши, чтобы позвать хозяина, и услышала, как голоса замолкли. Через минуту он вошел в комнату, и я передала ему книгу.

— Пожалуйста, эту, — сказала я, прикрываясь веером.

Он проницательно посмотрел на меня.

— Хорошо. Эта книга самая старая. Она из Чананя.

— Возможно ли, — спросила я, — научиться читать гексаграммы, изучая комментарии?

— И да и нет, — ответил он. — Гексаграммы говорят сами за себя. Но требуется много лет, чтобы научиться истолковывать их значение, ну и, конечно, успех зависит от усилий.

— Итак, — небрежно сказала я, — книга может предопределить побуждения человека? — Я припомнила, что Масато говорил примерно о том же.

— Ну да, — мягко сказал он. — Если вопрос задан несерьезно, то книга даст столь же легкомысленный ответ.

— А что, женщины всегда задают пустые вопросы? — спросила я. — Эта книга не для меня, для другого человека.

— Я бы не позволил себе спрашивать, для кого предназначается эта книга, хотя редко встречаются женщины, которых интересуют подобные предметы.

— Возможно, потому, что «Книга перемен» учит быть молчаливыми. — Почему я вела себя так несдержанно? По-видимому, непривычная обстановка как бы извиняла мою вольность.

— Молчаливость, — заметил книготорговец (и я могу сказать с уверенностью, что в тот момент он прятал улыбку), — это добродетель, высоко ценимая Совершенным человеком.

— Совершенный человек, да, в книге он упоминается часто. Но кто он такой?

— Это человек, который знает цену уступкам и согласию. Человек, который способен как воздерживаться от каких-то действий, так и проявлять упорство.

Человек, который поддается как тающий лед. Да, я знаю такого рода мужчин.

— А существует ли Совершенная женщина? — улыбнулась я, прикрываясь веером и в то же время любопытствуя, заметил ли он мою улыбку.

Наверное, заметил, потому что улыбнулся в ответ.

— Возможно, но в текстах «Книги перемен» она не упоминается.

— Даже косвенно? Даже в кратком замечании или комментарии?

— Нет.

— Однако о качестве уступки говорится подробно.

— Да.

— Но ведь это присущая женщине черта.

— Верно, это черта сущности инь.

— Подобно долинам, озерам и глубоким пропастям.

— Подобно долинам, озерам и пропастям. Значит, вы изучали «Книгу перемен»?

— Немного. Я знакома с одним человеком, который хорошо ее знает.

Мне пришло в голову, что, возможно, Масато бывал здесь и разговаривал с этим человеком. Я бы никогда не назвала его имени, но мне доставляло удовольствие ссылаться на него, и я представляла себе его с книгой в руках.

— Тогда вы должны уважать это знание так же, как и он.

— Я уважаю.

— Пожалуйста. — Я вручила ему свой сверток. — Надеюсь, это достаточная плата за книгу.

Он развернул сверток, и я заметила вздувшиеся вены на его чутких, как у музыканта, руках; они заметно дрожали. Он оценил отрез легкой старинной шелковой ткани цвета плывущего под водой, переливающегося всеми цветами радуги карпа.

— Да, — сказал он, снова заворачивая ткань в бумагу, — более чем достаточно. — Затем он взял книгу, завернул ее в плотную рисовую бумагу и перевязал сверток зеленой бечевкой. — Больше вам ничего не нужно? — повернувшись ко мне, спросил он. — Ни чая, ни других средств?

Его вопрос заставил меня насторожиться, хотя и был вполне естественным для человека, который занимался торговлей. Разве я выглядела так, будто мне нужны были лекарства?

— Нет, спасибо, больше ничего, — сказала я.

Из соседней комнаты раздалось покашливание, и продавец, извинившись, на минуту покинул меня. Я стояла в ожидании, как будто бы мы еще не закончили. Через некоторое время он вернулся, держа в руках сложенный лист бумаги.

— Простите, — произнес он. — Вам записка от одного господина. — В выражении его лица было что-то смутившее меня, некая нервозность, не соответствовавшая его невозмутимой манере держать себя.

Я колебалась, но любопытство перебороло скромность, и я приняла записку вместе со свертком и вышла из магазина. Мой сопровождающий стоял на лестнице. Я пошла за ним вдоль улицы, не глядя ни налево, ни направо. Только когда я благополучно разместилась в экипаже и мы уже ехали по Сузаку, я набралась смелости раскрыть записку.

Она была написана шрифтом «кана», четким почерком с ровными строками, с широкими элегантными промежутками между ними. Записка была очень короткой. Автор хвалил мой вкус и предлагал встретиться.

Яснее ясного: он принял меня за куртизанку. Он надеялся, что я прочту записку до того, как выйду из магазина, и что мы уйдем вместе.

У меня загорелись щеки, хотя рядом не было никого, кто мог бы стать свидетелем моего огорчения. Как глупо было с моей стороны входить в магазин одной. Я заплакала. Вот к чему привел мой секретный план! Клиент торговца книгами не разговаривал со мной, не предпринял никаких прямых шагов, однако я чувствовала себя опороченной и оскорбленной.

Мы с грохотом проезжали мимо огороженных особняков. Должно быть, Изуми чувствовала себя так же, подумала я, хотя то, что случилось с ней, было гораздо хуже. Я радовалась, что никто не знал о моем позоре, как знали о ее. Я разорвала записку на мелкие кусочки и выбросила их в окно. Они рассеялись под копытами лошадей и колесами экипажей.

Град стучит по бамбуковым листьям. Этот звук создает ощущение заброшенности. Я в одиночестве брожу по галереям и сама себе не верю: неужели только прошлой ночью я видела Масато. Он пришел ко мне поздно и ушел до рассвета, и мне показалось, что это был сон.

Но мы на самом деле провели вместе эту ночь. Я наблюдаю за тем, как град превращает весну в иное более холодное время года, и предаюсь воспоминаниям.

Прошлой ночью я проснулась от легкого стука по ширме. И, прежде чем я поняла, что случилось, он уже был здесь. Снял промокшую одежду и, не зажигая огня, лег рядом со мной. Его запах так живо напомнил мне ночи, проведенные с ним, что я не могла сказать ни слова. Запах оживил ощущение не столько его присутствия, сколько его отсутствия, к которому я принуждала себя привыкнуть. Но, обдумав все хорошенько, я осознала, что лучше отказаться от самозащиты, чем отбросить свои мечты.