Не вставая с постели, он пошарил рукой по тумбочке. Нащупав вчетверо сложенный лист бумаги, что неприкаянно валялся там уже который день, со вздохом подтянул его к себе и положил на грудь, ощутив при этом труднообъяснимую тяжесть, будто это не покрывшееся пылью письмо легло сверху, а увесистый камень.

Развернув белеющее во тьме полотно листа, Иван, сощурившись, вновь пробежал по написанным словам (хотя прекрасно их помнил): «Прощай, мы встретились случайно и зря. Забудь, не ищи меня. Уже поздно».

Ваня тяжко вздохнул и выпустил письмо из ладоней. Всего неделю назад уже вошедшая было в колею жизнь обратилась в груду смятого после крушения металла. В ненужные обломки. Та, с кем он хотел строить быт, ушла. Остался лишь он, наедине с собой, ничтожество перед лицом мироздания. И нет тихой гавани, ведь вокруг у людей тоже крахи и срывы.

И что ты можешь сделать, Иван?

Он не мог дать конкретный ответ, что же именно, но лёжа в измятой постели, он рассерженно поклялся, что с этого дня будет что-то менять, выкарабкиваться, а не разлагаться здесь, загнанным в скворечнике порока. Знаете, наверное, так и попадают в тоталитарные секты, плохие компании или рок-группы (чем одно отличается от другого, а другое – от третьего, полагаю, можно ещё будет поспорить в дальнейшем). В нашей истории вышло так, что Иван попал, как ни странно, в рок-группу.

…

С рассветом небритый и слегка взлохмаченный Ваня выбрался из дома. До начала рабочего дня было ещё порядком, но ему до зарезу нужно было развеяться и как-то прийти в себя (он даже хотел выйти к морю, взглянуть на волну). На дворе уже маячили раннеутренние соседи. Обыкновенно, как показывают наблюдения, на придомовой территории копошатся, общаясь между собой, бабуси или иные, чуть меньшего возраста дамы. Однако в данном конкретном дворе этим утром всё было иначе: Ваня заметил, что справа, у входа в соседний подъезд, за невысокими зарослями кустарника, оживлённо переговаривались, устроившись на скамейке, три старичка, три седовласых дедушки. Когда ты вырос в описываемом квартале и с самого детства изучил почти всех его обитателей, тебе не составит труда узнать каждого из них буквально «по походке». Поэтому Ивану даже со спины оказалось легко различить, кто был кто среди говорящих. Вот, с левого краю солидный, округлый и лысоватый Виктор Петрович, далее, с кепкой на макушке, щуплый и невысокий Николай Кузьмич, а последний – вытянутый ввысь и сверкающий снежно-белыми и гладко уложенными волосами Леонид Андреевич.

Долженко меж тем пытался идти своей дорогой, пускай каждый шаг и давался с трудом. И хотя его путь пролегал прочь из двора, в противоположную от собравшихся сторону, наш герой прекрасно расслышал их активное обсуждение:

– Ох, как же больно, братцы… раскалывается голова.

– Дык, ёлы-палы, ты пить-то кончай. Кончай, я тебе говорю.

– Бросит он, как же. К врачу его надо везти. Только не к нашему, тот не умеет запой лечить ни хрена. Потому что сам алкаш, во…

– Да не мельтеши ты. В общем, Коля, ты понял нас. Завязывать тебе надо. А то к тебе вечно как ни придёшь, ты уже в разобранном виде.

– А что такое?

– Я ж у тебя давно спросить хочу… Мы оба хотим. Ты ж обещал сообщить нам, узнать через Людку, когда там у нас встреча одноклассников намечается. Всё же 60 лет после выпуска. Ну и как?

– А будет она-то?

– Ты кончай тут. А как же – будет, должна быть…

– Щас… дай подумать.

– Да, с тобой каши не сваришь. А ведь с одноклассниками увидеться хочется.

– Да там, кажись, одноклассников уже не осталось. Одни одноклассницы… А мы тут с вами, как три тополя на Плющихе.

– Да уж, всё меньше и меньше нас…

– А ведь Гришка Нечипорук умер. Слыхали?

– Нет.

– Да чего мы только уже не слыхали. Этот ушёл, тот ушёл. Это уже не остановить. Пришли, ушли, и уже… как-то ровно к этому дышишь.

– Ох, ребят… да как же тут ровно дышать. Это не пустяки. Это с ними жизнь наша уходит. Как вы не понимаете… Э-эх… Без них, без родных, без друзей, мы и сами… пустеем. Вянем.

– А что ж ты хотел? Мы уже не будем прежними. Годы…

– Ты и так уже завял, Коль. И совсем пропадёшь, если будешь продолжать так с вином баловаться. Бросай, послушай друзей.

– Эх, товарищи… Больно, противно, конечно. Ну а что делать? Я один остался… Сам на вредном производстве трубил. Все коллеги мои тогдашние, все до единого, умерли уже давно. Организм отравлен. А я здесь. Может, только водка и спасает?

– Слышали уже, от многих такое слышали…

– Да ну тебя, Николай. Если вдруг разведаешь, когда будет встреча эта, то скажи нам. Пошли, Вить.

Двое старичков пошли прочь, а Никола Кузьмич остался на придомовой скамье, тихо причитая: «Кажись, всё-таки, эта встреча в феврале была. Пропустили».

А Иван уже практически пересек дворовую территорию, уже почти покинул это пространство, но застопорился, притормозил и встал, слушая вздохи пожилого человека.

«Мы никогда не будем прежними», – крутилась мысль в голове.

Долженко обеспокоенно, ощущая внутри некую смесь заботы и жалости, издалека смотрел на соседа. Обитавший на втором этаже пожилой Никола Кузьмич, который до того весь вечер (а может, и полночи потом) пил горькую, сейчас, с утра, имел вид понурый и слабый. Сдержанно всхлипывая, он, отвернувшись от наблюдателя, втихомолку плакал и, пытаясь забыть всю ту пьяную ночь, слёзно жаловался на жизнь хоть каким-то оставшимся собеседникам – голубям с воробьями.

Иван вернулся ко входу в подъезд и вежливо поздоровался. Старик обернулся и отозвался – усталым дрожащим голосом. Выглядел он, будто всё на свете потерял (во многом, так оно и было: жену схоронил пять лет назад, жил одинёшенек, даже собака сдохла). Лицо дедушки всё заморщинилось и напоминало скорей сухофрукт с ввалившимися из-за отсутствия многих зубов губами, а больные глаза слезились чем-то коричневым.

Ваня намеревался спросить старика, как дела, и рассказать ему свой сон – так жаждал он поделиться хоть с кем-то, – открыл было рот, набрал в грудь воздуха… но в итоге замялся, запнулся.

– Что, плохо, Ванюша, да? – догадался сосед.

– Да, дядь Коль, знаете, хреново спал… да и сны снились – просто жесть, такие бредовые! – не выдержал Ваня и упомянул самые сочные моменты своих кошмарных видений.

– Эх, соседушка… – зацокал языком престарелый жилец. – То-то вижу ещё, твои локоны рыжие теперь с проседью! Видно, плохо совсем уже стало?

Иван удивился (сам он в своих волосах седины не заметил), но кивнул.

– Ну что, бывает, Ванёк, – полукрякнул, полувсхлипнул дедушка. – И мне тоже одна грусть-печаль является, дрянь сплошная снится, знаешь. Кладбища всякие…