Шарики делались из хлеба, размоченного водой. Из теста лепили шар размером с мяч для софтбола, внутрь клали сообщение, шар высушивали, и он становился твердым. Естественно, на должность «почтальона» выбирались только самые лучшие подающие и принимающие.
Но зрелище закончилось, едва начавшись. Пришло время обеда.
Глава тринадцатая
НИКОМУ НЕ ДОВЕРЯТЬ!
1996
После долгого заточения в подземелье вид неба дарил особую радость. Мне казалось, будто я сто лет не видел звезд. Они были прекрасны, несмотря на огромные лагерные прожекторы, которые приглушали их яркость. Однако появление звезд на небе означало, что пора возвращаться в палатки и готовиться к вечерней перекличке и отбою. И именно в это время кое-что происходившее меня смущало.
Заключенные распределялись по палаткам в соответствии с порядковыми номерами. Мой номер был «823». Это означало, что я должен был находиться в палатке ХАМАС в квадрате три. Но там не было мест, поэтому меня поселили в угловую палатку квадрата номер один.
Когда приходило время переклички, я должен был стоять на соответствующем месте в третьем квадрате. Таким образом охраннику, когда он проверял всех по своему списку, не нужно было вспоминать обо всех перемещениях, которые приходилось совершать, чтобы сохранить установленный порядок.
Каждое действие во время переклички было выверено.
Двадцать пять солдат с М-16 наизготовку заходили в квадрат один и двигались от палатки к палатке. Мы стояли лицом к тенту, спиной к солдатам. Никто не осмеливается пошевельнуться из страха быть пристреленным на месте. Закончив проверку, солдаты направляются во второй квадрат. Потом они закрывали все ворота в заборе, чтобы никто из первого или второго квадрата не мог проскользнуть в третий или четвертый квадраты для прикрытия отсутствующего заключенного.
Уже в первый свой вечер в секции пять я заметил, что здесь происходило нечто странное. Когда я впервые занял свое место в квадрате три, рядом со мной стоял заключенный очень болезненного вида. Он выглядел ужасно, почти мертвец. Его голова была обрита, он был крайне изможден и никогда не смотрел в глаза. Мне было любопытно: кто этот парень и что с ним произошло?
Когда солдаты закончили перекличку в квадрате один и перешли в квадрат два, кто-то схватил парня и утащил его в палатку, а его место рядом со мной занял другой заключенный. Позднее я узнал, что в заборе между первым и третьим квадратами проделаны маленькие лазы, так что при необходимости заключенные могли пробираться из одного квадрата в другой даже при закрытых воротах.
Очевидно, никто не хотел, чтобы солдаты видели этого доходягу. Но почему?
В ту ночь, лежа в постели, я услышал, как в отдалении кто-то стонет, и в этих стонах было столько невыносимой боли! Стоны продолжались недолго, и я быстро заснул.
Утро всегда наступало слишком быстро, не успел я выспаться, как нас разбудили на утреннюю молитву. Сто сорок человек проснулись и выстроились в очередь к шести туалетам, а точнее, к шести дыркам с перегородками над общей ямой. Восемь чаш для омовения. На все тридцать минут.
Потом мы встали в шеренги для молитвы. Ежедневные дела были такими же, как и в блоке предварительного заключения. Но теперь заключенных было в два раза больше. И еще меня удивляло, насколько слаженно все происходило, несмотря на такое количество народа. Ни одной ошибки, ни одной заминки. Это было почти сверхъестественно.
Похоже, все были запуганы. Никто не осмеливался нарушить правила. Никто не задерживался дольше положенного в туалете. Никто не отваживался встретиться взглядом с заключенным, подозреваемым в предательстве, или с израильским солдатом. Даже к забору никто не подходил.
Однако прошло совсем немного времени, и я начал кое-что понимать. Находясь «под колпаком» тюремной администрации, ХАМАС проводил собственное расследование и вел свой счет. Нарушил правило — получи красную метку. Набрал определенное количество красных меток — отвечай перед бойцами крыла безопасности ХАМАС, которые не умеют улыбаться и шутить.
В обычной жизни мы почти не видели этих бойцов, так как они были заняты сбором информации. Шарики с записками, летающие из одной секции в другую, предназначались именно им.
Однажды, когда я сидел на кровати, в палатку зашел один из бойцов крыла безопасности и крикнул: «Эвакуация из этой палатки!» Никто не сказал ни слова. За считанные секунды палатка опустела. Бойцы завели в нее какого-то мужчину, закрыли полог и поставили двух охранников. Кто-то включил телевизор на полную громкость. Кто-то начал петь и всячески создавать шум.
Я не знал, что происходило внутри палатки, но никогда не слышал, чтобы человек так заходился в крике, как тот парень. Что он сделал, чем заслужил такое? Пытки продолжались около тридцати минут. Затем два бойца выволокли его наружу и потащили в другую палатку, где допрос начался снова.
Пока в нашей палатке шел допрос, я разговорился с заключенным, которого звали Акель Сорур. Он был родом из деревни близ Рамаллы.
— Что там происходит? — спросил я.
— Это плохой человек, — сказал он просто.
— Я догадываюсь, что он плохой, но что они делают с ним? И что он натворил?
— Он ничего не сделал в тюрьме, — объяснил Акель, — но они говорят, что когда он был в Хевроне, то давал израильтянам информацию об одном из членов ХАМАС. Поэтому они пытают его время от времени.
— Как?
— Ну, обычно загоняют иголки под ногти или капают расплавленным пластиком от подносов на голую кожу. Или поджигают волосы на теле. Иногда засовывают палку под колени и заставляют сидеть на пятках часами, не дают спать.
Теперь я понял, почему все тщательно придерживались правил и что случилось с тем изможденным человеком, которого я видел в первый день после приезда. Бойцы крыла безопасности ненавидели предателей, и, пока мы не доказали свою преданность, нас всех подозревали в измене и шпионаже в пользу Израиля.
Поскольку Израиль так успешно раскрывал группы ХАМАС и сажал в тюрьму их членов, бойцы крыла безопасности полагали, что организация, должно быть, кишит шпионами и их задача — выловить их всех до единого. Они следили за каждым нашим движением. Они наблюдали за нашим поведением и подслушивали каждое слово. Они суммировали «красные метки». Мы знали их в лицо, но не знали их осведомителей. Кто-то, кого я считал другом, мог работать на крыло безопасности, и на следующий день я мог оказаться на допросе.
Я решил, что безопаснее будет держаться предельно отстраненно и доверять людям с большой осторожностью. Когда я понял, что в лагере царила атмосфера подозрения и предательства, моя жизнь в корне изменилась. Я чувствовал себя так, будто находился в тюрьме внутри другой тюрьмы: не мог свободно передвигаться, свободно разговаривать, доверять людям, дружить с ними. Я боялся совершить ошибку, опоздать, проспать подъем или зевнуть во время собрания.
Если бойцы крыла безопасности обвиняли человека в предательстве, его жизнь была кончена. Его дети, жена, родственники и друзья отворачивались от него. Репутация предателя — худшее, что может случиться с человеком. С 1993 по 1996 год в израильских тюрьмах ХАМАС провел около ста пятидесяти расследований, касающихся предательства. Около шестнадцати человек были убиты.
Поскольку я умел быстро и аккуратно писать, бойцы спросили, не соглашусь ли я быть у них писарем. Они сказали, что я получу доступ к сверхсекретной информации, и предупредили, чтобы я держал язык за зубами.
И вот целыми днями я переписывал досье на заключенных. Мы тщательно оберегали эту информацию от тюремной администрации. Имена нигде не упоминались — только кодовые номера. Эти досье, написанные на тончайшей бумаге, были сродни наимерзейшим образцам порнографии. Заключенные признавались, что занимались сексом со своими матерями. Один сказал, что имел секс с коровой. Другой спал с собственной дочерью. Третий занимался сексом с соседкой, снимал все это скрытой камерой, а потом передал фотографии израильтянам. Израильтяне, говорилось в досье, показали снимки соседке и пригрозили, что покажут их ее семье, если она откажется от сотрудничества с ними. Однако эти двое не только не прекратили свою связь, но еще и вместе собирали информацию и вовлекали в это дело других людей. Вскоре, оказалось, что вся деревня работает на Израиль. И это лишь одна папка, которую я должен был переписать.
