— Вижу я её мысленными очами.

— Значит, выдумываешь, — сказал Ярмошка. — Пойдём отсюдова, что время терять. Выдумывать каждый может, так всякого слушать?

— Постой, — сказал Ивашка, — куда ты меня тянешь? Может, и вправду Аннушка о себе весть подаёт. Скажи, дяденька, какую ты её видишь?

Слепой отвечает:

— Голос у ней тонкий, не боле по пятнадцатому году.

— Правильно, — шепнул Ивашка.

— Голос у ней будто идёт по лесу, на голове веночек из незабудок.

— Нет, — шепнул Ивашка, — она венков не носила. Всё было ей некогда венки плести. Обо мне старалась.

— По голосу слыхать, рубаха на ней дождями вымытая, ветрами высушенная, на солнце выгоревшая. Была алая, а стала бледной, как цвет шиповника.

— Нет, — сказал Ивашка, — у ней синенькая.

— Да идём! — крикнул Ярмошка и дёрнул его за руку. — Чего зря время терять!

— Постой, постой. Скажи, дяденька, откуда ты знаешь, что она Аннушка, да из села Малого?

— А она руки ломала, слёзно причитала, как украли её в селе Малом, с братцем, с Ивашкой-сиротой, попрощаться не дали, увозят её за моря синие и чёрные, тихие и бурные, в дальний Царьград на рабство и смерть. Помяните, добрые люди, несчастную Аннушку.

— Рано поминать, — сказал Ивашка. — Она ещё живая. Ярмошка, мы едем в Царьград!

Да где ж он, Царьград? А за реками, за морями, за высокими горами. Не на самом краю света, а недалеко оттудова. Однако же люди туда ездят и возвращаются целы и невредимы.

— Я бы поехал, — говорит Ярмошка. — Я домой в Смоленск не очень тороплюсь. Мой дядька, такой-сякой, как увидимся, меня тут же недолго мешкая выпорет. Я поэтому не тороплюсь. Только как же мы в этот Царьград поедем?

— Известно как — на ладье. Попросимся на ладью, нас и возьмут.

— Да, возьмут! Возьмут и ещё поклонятся, спасибо скажут. Не возьмут нас, Ивашка, кому мы нужны?

— А отстань ты от меня, Ярмошка! Заладил, как и куда! Возьмут нас!

— Не возьмут нас! — говорит Ярмошка.

— Вот ты какой! — говорит Ивашка, и голос у него дрожит. — Только я что-нибудь хорошее придумаю, ты сейчас же спорить лезешь. Я Аннушку вовремя не отбил, теперь я должен её обратно вернуть. А ты не даёшь.

— Да ты же сам хотел вернуться в Смоленск.

— Ничего я не хотел. Едем в Царьград, Ярмошка! Нас непременно возьмут на ладью.

— Не возьмут нас, — говорит Ярмошка.

И в самом деле не берут их. Как ни просятся — не берут. Какая от них польза, от малолетков? А в ладье лишнего места ни у кого нет.

Вот сидят они на берегу, ногами в воде болтают. Приплывающие, отплывающие ладьи глазами встречают, провожают.

И вдруг Ярмошка глаза вылупил — круглые, как плошки, сейчас выскочат.

— Смотри! — кричит. — Смотри, Ивашка! Эта ладья мне знакомая!

Ивашка смотрит — много ладей-то.

— Ой, такой-сякой, не туда глядишь! Вон она, ладья, большая, сюда поворачивает. Это наша ладья, ладейницкая. Мы её рубили, на воду спускали. Наша, наша, по всем приметам!

Вскочил, бежит к тому месту, где ладья причаливает, и Ивашка за ним бежит-бежит. Ох, что ж это такое? Бывает же, что такое случается! Ихняя ладья, ладейницкая. И на ней мужики-ладейники все знакомые. И Иван Мудрила тут с Ярмошкиным дядькой.

Встретились, поздоровались, обрадовались все. А Ярмошкин дядька, уж впрямь такой-сякой, время зря не теряет. Не успел племянника признать, тут же схватил его, зажал ему голову меж своих колен, рубашонку ему вздёрнул и отлупил. Полную меру всыпал.

— А не бегай, не бегай, не сказавшись — не отлучайся.

Ярмошка привычный, на дядьку не обиделся. Такой уж этот дядька уродился драчливый, что с него возьмёшь?

Вот встретились они, обрадовались, все вместе в харчевню пошли. Хозяйка им всякое кушанье на стол ставит.

Они поели, насытились, пояса распустили. Ивашка спрашивает:

— Дяденька Мудрила, откуда ж вы взялись? Мудрила, он лишних слов не теряет, говорит кратко, а вразумительно:

— Будем бока насаживать.

Что ни слово, то истина. А пойди разберись, о чём оно?

Ярмошкин дядька словоохотливей будет. Он объясняет:

— Как продали мы обе малые ладьи, а эту большую не сразу продали. Цену мы запросили справедливую, а никто не даёт, торгуются. Себе в убыток не отдавать же. А приходит к нам немецкий купец, говорит: "Я эту цену дам, да только с уговором. Ладья прочная и м не подходящая, а бока низковаты по морю плыть. Надо бы повыше". Мы говорим: "Эта ладья-однодеревка. Как бока выросли, такие и есть. Уж дерево срублено, выше не нарастёт". Он упёрся, лопочет: "Я бы взял, мол, ладью, а бока низки". Мы говорим: "Такую втору ю, хоть весь свет обойди — не найдёшь. Липа то была, восьмерым мужикам не в обхват. Крепость в ней необыкновенная, а бока тебе в Киеве досками набьют, насадят, какие хочешь". — "Нет, — говорит, а говор такой противный отрывистый, будто собака лает. — Нет, я большую цену плачу, я не могу ещё раз в Киеве мои деньги тратить. Вы ладью рубили, вы должны её в порядок приводить". Мы говорим: "Да пойми ты, чудак человек, нету такого обычая. В Лодейницах ладьи рубят, в Смоленске продают, в Киеве к морскому плава нию готовят. А здесь ей бока наращивать — она тяжела станет по реке плыть". Он лается: "Глупый обычай! Лентяи! Дураки!" Я было хотел ему в морду дать, да Мудрила не позволил. Наконец порешили мы на том, что у него гребцов для такой ладьи маловато, так мы поможем её в Киев доставить, а там уж и бока насадим, и лубом покроем, под той бы палубой и людям, и товару в сохранности по морю плыть. А он нам за это сверх цены ещё надбавит…

Вот поели они, что хозяйка им подала, из-за стола встали, а потом пошли гулять по стольному городу по Киеву. Нагулялись, вернулись на ладью, спать полегли.

На другое утро принялись за работу. Трудятся за совесть, всё в срок по-хорошему сделали — и бока и палубу. Приходят к купцу, к немцу, за расчётом.

Этот немец — купец, человек молодой, высокий и жилистый. Кадык у пего на шее, будто репкой подавился. Глаза белёсые, голубоватые, как снятое молоко.

Ярмошке он не понравился. А что тут нравиться? Не кум, не сват. За работу заплатит, и прощай навек.

Немец говорит:

— Я многие товары здешним верным купцам роздал, а деньги не успел получить. Обещаются отдать морген фри, завтра поутру. Вы сегодняшнюю ночь ещё здесь поспите, завтрашний день — морген фри — я с вами рассчитаюсь.

Он достаёт большой кувшин заморского сладкого вина и всем наливает по чарочке:

— С благополучным окончанием!

Все выпили и Ивашке с Ярмошкой дали. Вино сладкое, терпкое, крепкое, в голову ударило. Мужики песни поют, плясать пошли. Ноги у них заплетаются, где стояли, там и повалились, ногами подрыгали, всхрипнули и затихли. И Ивашка с Ярмошкой тут же за столом тя жёлые головы на столешницу опустили и тоже заснули.

Просыпается Ивашка — что такое? Кругом темно. Хочет глаза протереть, руки не поднимаются. Хочет на ноги встать, а ноги не слушаются. Рукой руку пощупал, а они толстой верёвкой накрепко связанные.