Мусульмане же наоборот, огорчились и ещё много раз пытались уничтожить крест. Вот тогда православные посовещавшись, решили разделить его на несколько частей. С помощью летописца Анселла можно посчитать, что Святой Крест распилили на двадцать два куска и развезли по всему Старому свету от Иерусалима до «Notre Dame de Paris». Во времена Крестовых походов рыцари таскали с собой реликвию на любую битву, и она таки помогала, иногда вырастая до неба и сильно пугая арабских лошадей и сидевших на них нечестивцев. Но в несчастном 1187 году, лучшее рыцарство Европы, было разгромлено на поле, у «Рогов Хаттина», а завладевший реликвией Салах ад Дин, ни за что не хотел её возвращать проштрафившимся крестоносцам. В Соборе Воскресения Христова, в резиденции архимандрита Исидоруса, в мощёвнике в объятиях огромного двуглавого византийского орла стоит икона-«Император Константин и святая Елена поддерживают Крест Христов». В центре, выпуклого, деревянного, окружённого со всех сторон алмазами и огромными изумрудами креста, две маленькие планочки, это они, подлинные щепы от Святого Древа.

РАСПЯТИЕ

«Человек сам решает, сколько лет ему жить»

Распятие было "привычной" до заурядности, римской казнью, и во время римского владычества не менее 100 тысяч евреев было повешено на крестах. Среди иудеев же распятие считалось проклятьем: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день, ибо проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве, и не оскверняй земли твоей, которую Господь Бог твой дает тебе в удел». (Втор. 21:22–23)

На самом деле в Законе, ничего не говорится о распятии живьём, а только о подвешивании на дереве. Возможно, что полоскаться на ветру, выставляли уже после казни побития камнями, например, из воспитательных соображений, что б другим не повадно было. Римляне же, те были великие бюрократы и буквоеды. История республики и империи научила их, что слепое следование однажды разработанной методике, лучшее средство от опасных последствий всяких ненужных новшеств. Они точно знали, за что и как пороть клиента, кому можно рекомендовать вскрыть себе вены или напиться яду, кого распинать, кому рубить голову и как это всё называть в официальных документах и приговорах. Нашкодившего аристократа, по слухам, посещал симпатичный гонец с копьем, к которому было привязано перо, ежели перо было лебединым, это означало помилование, ежели журавлиным, настойчивое предложение немедленно отправиться к предкам. А распятие сначала было только наказанием, и мучили им исключительно рабов, причем не до смерти.

* * *

В университете у меня был курс латыни. Вёл его замечательный преподаватель Шабалин, за давностью лет имя отчество его я забыл. Виноват. Войдя в аудиторию, он написал на доске: «шабала»- тряпка, и не постеснялся, хороший знак! Я не могу сказать, что это он, дорогой профессор Шабалин привил мне любовь к мёртвым языкам, но то, что я по сей день помню его имя и облик, кое-что значит. Мёртвые языки дисциплинируют мозги и повышают персональную значимость, как в своих глазах, так и в девушкиных. К чему я плету, извините, эту вязь? Сейчас узнаете. Деревянный столб, напоминавший огромную рогатку, назывался на латыни, furca- «вилы», а поперечина patibulum- «колодка» или «горизонтальная перекладина». Её одевали сзади на шею осуждённого, укладывали на плечи и привязывали к рукам. В римских провинциях юрисдикцией приговаривать к смертной казни обладали, действительно, только прокураторы в чём охотно шли на встречу местным властям, если таковые имелись. Казнь, как это не банально, но зато очень по-римски, исполнялась заурядным чиновником- бюрократом, называвшимся красиво- Carnifix Serarum, а по-простому, палачом. Сразу после суда приговорённого выводили во двор судилища, срывали одежду и, привязав к столбу, бичевали. Порку проводили тем самым страшным римским кнутом, который мог рассечь плоть, аж до станового хребта. После этого на плечи осужденного клали patibulum, и он отправлялся в свой последний путь. Кто-нибудь из участвовавших в казни, но не палач, нёс во главе процессии titulus, табличку, сделанную из дерева, с именем осужденного и его виной. Иногда тело преступника прикреплялась к кресту только веревками, без пригвождения, так римляне существенно продлевали эту свою любимую с детства «забаву» — чужое мучение. Если же, плоть следовало прикрепить к кресту гвоздями, приговорённого бросали на крест плечами на перекладину. Руки его там, где расходятся кости предплечий, прибивались к обоим концам перекладины, которую затем привязывали к «рогатке», вертикальному столбу креста, и к нему же через пятку, одним гвоздём, прибивались ноги. Как правило, осуждённый умирал очень быстро, за два-три часа, когда мышечные спазмы не позволяли вдыхать воздух, и человек просто задыхался. Самый здоровенный мужик, задохнётся, если его межрёберныё мышцы натянуты, как струны, и лёгкие заполнены воздухом до предела и вдохнуть полной грудью он уже не может. Сначала распятый ещё мог подтянуться на руках и набрать в грудь воздуха, но чем больше он уставал, тем ближе подступала смерть. Для того чтобы продлить агонию, а это и было настоящеё сутью этой казни — долгое мучение, — римляне придумали приспособления, которые должны были продлить крестные муки. Одно называлось— sedile, маленькое сиденице, прибивавшееся к furca — вертикальному столбу в его середине. Иногда крест Христов изображают с пятью завершениями, а не с традиционными четырьмя. Пятым было оно — это заострённое сидение. Заострённое для того, чтобы мучался по больше. Страдалец искал приемлемого положенья, крутился, приподнимался, стонал — вот смеху то было легионерам! Вторым добавлением был suppedaneum- опора для ног, что бы выпрямляться для вздоха, распятому, было легче. И опять таки, только для того, что бы растянуть удовольствие, язычники, что с них взять!

ГОЛГОФА

«Страх пред смертью укорачивает жизнь»

На Голгофе перед закрытием собора тихо и страшно. Иногда, когда церковь остаётся открытой на всенощную, можно видеть застывшие в полутьме фигуры иноков из дальних монастырей или паломников, приблизившихся, наконец, духовно, к главной цели своего странствия.

Но вот одна моя знакомая, ранее поименованная «голгофскою», приседая от злонамеренного веселья, описала мне один случай из своей практики. Будучи на лобном месте со своей доброй подругой из Петербурга, усмотрела она некого вьюношу лет двенадцати-тринадцати ползавшего по плитам, щупающего их, и колупавшего забитые прахом земным, швы меж плитами. Дитя стенало в слезах и зелёных нервных соплях, чуть ли не в голос. Стоящие поодаль паломники, как выяснилось впоследствии из его группы, мелко крестились и перешёптывались: «вот накатило то, эх как накатило». Моя сердобольная знакомая, опасаясь неминуемо сумасшествия, которое уже поблёскивало в детских очах, и грозило прыжками с Голгофы, под влиянием того самого «иерусалимского синдрома», бухнулась рядом с дитятей и жарко зашептала: «успокойся милый, успокойся, всё будет хорошо дорогой». Вот тут дитя выпрямилось, оставаясь при этом на кукарачках, и завыло тонким голосом: «Как же мне успокоится, мамаша, дядя Слава мне всю морду расслоит на составные, ежели я его не найду» и вновь припало к земле. Некоторое небольшое время моя дорогая знакомая, окаменевшая в недоумении, смотрела на детские, хорошо отглаженные порточки, шевелящиеся перед ней, и тут дитя вдруг хрюкнуло «нашёл, нашёл» вскочило, и, прижимая ладошки к щуплой груди, бросилось к ней прислоняться. Выяснилось, что мальчишечка потерял свежее купленный нательный крест, на деньги так называемого дяди Славы и, обретя его, вновь испытал натуральную благодать «и крест нашелся, и рожа цела будет». «Отпустило, отпустило», закрестились паломники, поспешая за батюшкой на выход. Однако опасения ребёнка на самом деле были весьма обоснованны. Неоднократно видел я, как с круглыми от страха глазами, отползали люди от камня Помазанья, или выходили, пятясь из Кувуклии шепча: «неугоден, неугоден» и протягивали мне пустые ладони. Есть поверье, что крест недостойного, будет взят от места самоосвящение и обнаружится только в гробу грешника, и то при условии дальнейшей праведной жизни. Для того, что бы не беспокоить служителей собора просьбами вскрыть невскрываемые естественно святыни, я прошу верующих, положив крест или оберег на левую присердечную ладонь, обмотать цепочку вокруг пальцев и тогда уж прикладывать к святому месту, не хочется мне видеть трясущиеся подбородки и испуганные очи. Идею эту подал мне один митрополит автокефальной украинской церкви.