Как- то вечером, после ужина, гидролог подошел ко мне, и попросил разрешения освободить его от вахты по выполнению научной программы, так как он почувствовал сильные боли в сердце (я был начальником рейса, то есть руководителем научной группы). У него и раньше были периодические боли в груди в области сердца. Вот так проходят медкомиссию!
Но в этот раз, по-видимому, все было серьезнее. Лицо у него покрылось липким холодным потом и приняло страдальческий вид от трудно переносимой боли. Он стал жаловаться на все расширяющую боль в груди, нехватку воздуха и потери ориентации в пространстве. Нарушалась частота биения сердца, вплоть до временных остановок. Судовой фельдшер сказал, что это симптомы обширного инфаркта и срочно надо вызывать врача с базы или просить борт, то есть подойти вплотную к базе, чтобы врач могла принять надлежащие меры на борту нашего судна. И отправлять его на боте ни в коем случае нельзя. В крайнем случае врач должна сама приехать на боте к больному с соответствующим оборудованием и лекарствами.
Наш капитан тотчас связался с плавбазой и доложил о тяжелой сложившейся ситуации на нашем судне. В ответ мы услышали отказ дать нам борт. Капитана плавбазы в какой-то степени понять можно. Уж очень многие суда просят у него дать борт, порою по надуманным причинам. Хочется увидеть новые лица, поговорить с ними, почитать относительно свежую прессу. А сколько женщин на борту плавбазы! Просто умопомрачительно много по меркам маленького судна. У нас, кроме Прасковьи, пенсионного возраста, с необъятными габаритами талии, в этом рейсе больше никого не было. Вот и дорывались моряки до прекрасного пола на плавбазе. Причем те и рады. У них свои проблемы. Очень мало мужиков. Но к обоюдному удовольствию, подобные трудности были решаемы.Потом моряков с судов собирали по всей плавбазе.
Но в этот раз случай был совершенно другой. Я подключился к радиопереговорам и стал убеждать и настаивать дать нам борт, чтобы не трогать тяжелобольного. На связь вышла врач и сообщила, что приехать она не сможет. Посоветовала давать больному нитроглицерин, а если не поможет, то вышлет бот, чтобы привезти ее к ней. Мои уговоры она игнорировала и в конечном итоге заявила, чтобы я не лез не в свои дела и заткнулся. Хороша мамзель! И еще клятву Гиппократа давала! Фельдшер уверял, что при обширном инфаркте необходим полный покой и постельный режим. Впрочем, мы с капитаном это знали и поэтому были так настойчивы к нашей просьбе. Но нам уже сообщили, что бот уже вышел, но без врача.
С большими трудом гидролога на носилках перенесли с борта судна на маленький бот, и вместе с фельдшером и капитаном мы вышли к базе. Ветер усиливался, и бот, как шарик для игры в пинг-понг, выбрасывало наверх и с шумом бросало вниз. Наш страдалец позеленел, стал задыхаться, глаза остекленели, и из- под него потекла моча. Мы с фельдшером переглянулись. Все кончено! Его молча перенесли на борт базы и отнесли в медпункт. Скоро вышла врач, молодая миловидная женщина.
-Вы привезли труп, -испуганно сказала она и пригласила к себе. Наш товарищ лежал на кушетке, накрытый простыней.
Врач достала скальпель, прижгла на спиртовке и приложила к его ступне. Никакой реакции со стороны несчастного товарища не последовало.
-Вы убедились? -спросили она.
-Мы- то убедились, - ответил я,- но он был живой, когда его отправляли на базу, что подтвердят многочисленные свидетели. И вы были обязаны в этой тяжелой ситуации прибыть на судно или дать нам борт и принять соответствующие меры. И посему я вынужден написать на ваши действия рапорт вышестоящему начальству на материке.Фельдшер поддержал меня и утвердительно кивал головой.
Врач побледнела и со слезами выскочила из медпункта. Тотчас пришел капитан и стал уговаривать нас не поднимать шума. Возможно, она была его любовницей, поскольку он слишком рьяно ее защищал. Но мы не отступались. Обидно было, что из-за какой-то стервы, пусть даже она была любовницей капитана, умер наш товарищ. Тогда капитан базы пошел другим путем. Он предложил нашему капитану полные сутки стоянки у борта базы (обычно не более 12 часов: этого времени достаточно для бункеровки водой и топливом) и полностью обеспечить свежими продуктами, овощами, фруктами и даже апельсинами. Неслыханное дело!
Наш капитан стал колебаться. Узнав об этом условии, члены команды закричали от восторга и бросились уговаривать нас. В ход пошли иезуитские доводы. Все равно его не вернешь к жизни. Возможно он умер еще на нашем судне. Не надо было идти больным в рейс. Как будто сами все здоровые! Да и вообще, зачем теперь ломать жизнь такой красивой молодой женщине?
Я долго сопротивлялся. Фельдшер уже сдался, равно как и наш капитан. Уж очень ему понравилось, как его принимали и угощали на плавбазе. Обычно моряков, кроме второго штурмана, отвечающего за продукты, и мотористов принимающих топливо, на борт базы никого не допускают. Правда, все равно матросы ухитрялись попасть на базу и судовые рыбообработчицы прятали их, где могли. Но в данном случае им предлагали это официально. Умереть и не встать! На меня косились злобные взгляды матросов. Капитан, пряча глаза, уговаривал бросить это кляузное дело. Но как я мог простить этой стерве смерть моего друга? Долго размышлять мне не дали. Я до сих пор не могу себе простить, что согласился, не выдержав давления со стороны команды.
В итоге мы простояли у борта базы двое суток, пока собирали всю команду и изготовили цинковый гроб для нашего товарища. Гроб опустили в холодный рыбный трюм и отошли от борта. Но работа не ладилась. Команда запила и отказалась ловить и спускать рыбную продукцию в трюм, где лежал наш товарищ. Отказались также продолжать выполнять научную программу. Мы с капитаном дали срочную РДО в адрес руководства и получили разрешение возвращаться в порт обратно. Впрочем, рейс практически заканчивался. Вот так мы теряли своих товарищей в дальних рейсах.
