Вскоре Золотарев получил решение стансовета, обязывающее его сдать грузовик государству, держать не более одного коня, одной коровы, работников рассчитать.
Отлетели в угол латаные штаны галифе - изобретение кривоногого генерала Галифе, оделся комдив в парадную кавалерийскую форму, грозно распушил усы и при орденах и оружии явился в стансовет, длинную саманную хату, только флаг молодым огнем полыхает. Бешено закричал, затопал на Михея с порога и даже как бы схватился за шашку, а председатель тогда вроде случайно повернулся боком - крутая рукоять нагана выглядывает. Побагровел, засипел Золотарев, рванул на себе еще одну рубашку и, не переводя духу, погнал на автомобиле в крайком партии, за двести верст.
В крайкоме встретили уважительно, сочувствовали по части трудного станичного начальства - Михей и у них в печенках сидел - и поддержали решение стансовета, установив срок сдачи машины 72 часа. Комдив тут же дал правительственную телеграмму в Кремль, длинную, пуганую, гневную. По телеграмме выходило, что Советская власть так и не дошла до Кавказа, казаки некоторые ей путь застремили, и надо опять этот непокорный Кавказ отвоевывать у засевших врагов разных мастей. Ворошилов ответил старому товарищу немедля: новым сроком сдачи автомобиля - 48 часов. Всех больше срок давал стансовет - 10-дневный.
Решения Советской власти обязательны для всех граждан, невзирая на ранги и положения.
С тех пор не кланялись при случайных встречах бывшие соратники и друзья. Сильно переживал свою вину Михей, даже сердце покалывало, будто временами гвоздь в сердце засел, но врачей-то он не признавал. А вину свою Михей читал на лице Золотарева - гас на глазах Иван Митрофанович, и с женой у него не заладилось - слаба оказалась на передок, погуливала - и не пошла ему впрок жизнь в родимой станице, будь ты проклята, а автомобилем Михей будто переехал его. И дело не в самой этой куче железа, меди, резины - честь тронута, сильно пощипал старого заслуженного орла его же выкормыш. А во все времена самым тяжким грехом считалось непочтение родителей. Ведь это подумать только: именно Иван давал Михею рекомендацию в партию! Вот уж подлинно - грел змею на груди. Ну ладно - теории, идеи, принципы, но человечность где? Нельзя же рубить всех под корень. Да, не ангел комдив - а кто тут ангел? И ведь знает Михей, какую суровую школу жизни прошел Иван Митрофанович, сколько сабельных рубцов у него на теле, а одну пулю так и не вытащили - нельзя трогать, и омывается эта пуля человеческой кровью горячей да играет-ноет на погоду. Тыщи раз уже объясняли миру: не сразу, не всем, а постепенно будет коммунизм, а этот, как малахольный, хочет сразу все народонаселение загнать плетью в хорошую жизнь. Ну ничего, найдется и на тебя коршун - только перья полетят! Пробовал Золотарев склеивать из слов и дел Михея троцкиста или хотя бы бухаринца. Троцкист из председателя нашей станицы никак не получался. Было напал Иван на благодатный материал - в Москве встречался Михей и с Рыковым, и с Пятаковым. Но и этот номер оказался пустым - Михей встречался с этими контрами по службе.
При случае, на важных собраниях - он стал активно посещать их - Иван как бы невзначай вставлял в разговор что-нибудь о неполадках в станичной жизни и тему подводил, как коня к овсу, к личности председателя стансовета:
- Вы говорите: религия еще в силе! Как же ей ослабнуть, когда сам голова стансовста бога то и дело поминает, Добро бы - бога мать, а то именно Иисуса Христа из Назареи. Может, и молится тайно, кто его знает. Чуть слово, так бог, Христом-богом, слава богу, милостью божьей. Но это еще так себе, от невежества, хотя невежество руководства недешево обходится простому народу. Опасный он человек. Так и не вышел из девятнадцатого года. Все головы рубит - и левым, и правым, абы рубить, это ему все равно, натура такая, у него и дед атаман спал с шашкой в обнимку. Им люди - что капуста. А еще после гражданской таким рубакам говорили: хватит, теперь идите учиться торговать, сеять, строить, время маузеров кончилось. А этот до сих пор с наганом среди бела дня шастает по станице, люди шарахаются, и не в кобуре наган, а прямо в кармане, как у налетчика, чуть что не так - так и прокрутит тебе весь барабан в упор. Большой вред от такого непонимания. И какой дурак власть дал ему в руки? Башибузук, е й-б о г у, башибузук... тьфу ты за это ей-богу! От него набрался опиума!..
Тут гильотина Михея Есаулова скосила еще одну голову - Якова Уланова, закадычного друга. И в результате Михея Васильевича понизили, перевели на должность председателя колхоза с поста председателя стансовета. А было так.
Председатель колхоза имени Тельмана Яков Уданов писал стихи. Скрытно, конечно, на зорях, в потайных балочках, в кукурузе - пронюхают, не дай бог, станичники, засмеют, ославят, запиявят. А шила в мешке не утаишь. На празднике урожая говорил-говорил по-людски, словами, а потом на стихи сбился, как конь с шага в галоп. Тут ему и зааплодировали, и дебютант залился краской. Писать стихи вынуждала природа, не давала она Якову покоя своими речками, травами, горами.
По совету Михея Яков послал в газету свои стихи, написанные от руки в тетрадке, сшитой Яковом из разграфленных листов колхозной ведомости. Ответ пришел как награда, на прекрасной казенной бумаге - в руки брать боязно, такой глянец, вверху флажок красный, название газеты, а пониже напечатано машинкой. Сперва благодарственная похвала автору, потом некоторое разъяснение касательно содержания и формы. Содержание отличное - о новой колхозной жизни, а форма слабосильная, устаревшая.
Тут они, товарищи из большой газеты, перемудрили. Неясно двум казакам, Якову и Михею, к чему они тут приплели ф о р м у? Пора бы и знать газетным работникам, что форма бывает военная, морская, летная. Еще есть формы, в которых бабы хлеб выпекают. Есть форма чугун лить, есть делать кизеки, но она станком называется. Покумекали казаки и решили, что и газетчики иной раз дают маху - пустого движения рукой, косой, топором. Но все равно большое спасибо за такую чудную бумагу - хоть в рамку заводи, как почетный диплом. А что стихи не пропечатали, не важно.
Не остыла еще авторская гордость и радость Якова - почитай, всей станице показывал листок, и даже копию хотел с него снять у нотариуса, чтобы не мызгать подлипник, - как в станицу прибыл корреспондент той столичной газеты. Встретили его всевозможными почестями. В за стольной беседе выяснилось, что хоть и молод корреспондент, но уже старый революционер, на каторге побывал при царизме и, что особо дорого станичникам, родственник Наума Поповича, повешенного царем революционера, учителя Дениса Коршака и, значит, станичных большевиков. Немецкая фамилия Ротенберг - красная гора - псевдоним журналиста, а вообще-то он по паспорту Чернович, то ли белорусско-польских, то ли югославских кровей фамилия. Зовут Яков, тезками с Улановым оказались.
Приехал он не ради наивных виршей Уланова, а писать о первой в стране коммуне, и тут ему Уланов и Есаулов, незаменимые поставщики фактов о пролетарской коммуне казачьей бедноты, побратавшейся с бедными мужиками, то есть иногородними. В ученом пенсне, в кожаной, как у Свердлова, тужурке, приезжий сразу расположил к себе Михея, но потом у них не заладилось: Яков Давидович привык, чтобы его слушали, а Михей спорит, возражает и даже обвинил Ротенберга в неверном понимании некоторых ситуаций. Журналист поселился у Якова Уланова, который как бы попал в университет: вместе с гостем днюет и ночует, и ни минуты без слов, и все на самые важные темы.
Яков Давидович не просто журналист, а теоретик, философ. Скотина, горы, сенокосы, люди не интересовали его - только идеи, только теории. Он щедро отесывал, гранил и шлифовал податливого и ретивого к знаниям малограмотного Уланова - учиться хлебопашцу не пришлось, а хотелось. Гость такие ему горизонты открыл, такое рассказал, что голова кругом пошла. Вот он, социализм, рядышком, но идти к нему надо правильным, кратчайшим путем. Потому и критикует учитель многое, то и дело цитируя выдающихся марксистов. Очень прельстило Уланова учение Маркса - Энгельса - Ленина об отмирании государства в изложении Ротенберга. Уланов делился новыми знаниями с Михеем, и Есаулова охватывало беспокойство. Как-то вечерком он заглянул к Уланову на огонек и опять схватился с гостем. Михей давно не тот, немало съел уже философской соли, но гость легко расправился с ним в споре к вящему удовольствию хозяина дома. Поверженный председатель стансовета не считал себя и в малой доле учителем станичников в вопросах теории, но тут, неумело противоборствуя, в запале сказал:
