— Твой хозяин говорил, почему хочет моей смерти? — спросил я.

Мелман облизнул губы и посмотрел на подступающий Хаос.

— Он сказал, что ты — его враг, — объяснил он, — но никогда не говорил почему. И еще он сказал, что это произойдет сегодня, что он хочет, чтобы это произошло сегодня.

— А почему сегодня?

На лице Мелмана промелькнула улыбка.

— Думаю, потому, что сегодня Walpurgisnacht[29], — отозвался он, — хотя об этом он вообще-то не упоминал.

— И это все? — сказал я. — Он никогда не говорил, откуда он?

— Однажды промелькнуло что-то насчет Крепости Четырех Миров, как нечто важное для него.

— И у тебя не было ощущения, что он просто использует тебя?

Мелман усмехнулся.

— Конечно, он меня использовал, — сказал он. — Все мы кого-то используем. На этом держится мир. Но он заплатил за это знаниями и силой. И, по-моему, его обещание еще может быть выполнено.

Казалось, он вглядывался во что-то у меня за спиной. Древнее трюка в мире не существует, но все же я оглянулся. Конечно, там никого не было. Я тут же обернулся обратно к Мелману.

В руке у него был черный кинжал. Должно быть, припрятанный в рукаве. Замахиваясь, Мелман кинулся на меня — рот его уже был раскрыт для очередных песнопений.

Я отступил назад и закрутил его в свой плащ. Он распутался, отлетел в сторону, полоснул кинжалом по воздуху, развернулся и приблизился вновь. На этот раз он держался низко, пытаясь обойти меня сзади, губы его по-прежнему шевелились. Я ударил ногой, целя по руке с кинжалом, но Мелман ее отдернул. Тогда я захватил левый край своего плаща и намотал его себе на руку. Когда он ударил снова, я заблокировал выпад и сжал ему бицепс. Пригибаясь и увлекая его вперед, я поймал правой рукой его левое бедро, затем выпрямился и, подняв Мелмана высоко в воздух, отшвырнул назад.

И только развернувшись после броска, внезапно сообразил, что наделал. Слишком поздно. Все внимание было сосредоточено на противнике, а за быстрым, все перемалывающим движением ветра я не следил. Край Хаоса оказался гораздо ближе, чем я рассчитывал, а у Мелмана времени хватило лишь на то, чтобы судорожно прохрипеть какие-то проклятия, прежде чем смерть забрала его туда, где петь ему уже не придется.

Я тоже выругался: ведь был же уверен, что могу выжать из него много больше; мне осталось только покачать головой от досады, стоя в центре своего уменьшающегося мира.

День еще не кончился, а я уже успел встретить самую свою памятную Walpurgisnacht.

Обратная дорога тянулась долго. По пути я переоделся.

Выход из лабиринта обрел форму узкого переулка между парой грязных кирпичных зданий. По-прежнему шел дождь, а день близился к вечеру. Через дорогу на краю лужи света, льющегося из неразбитого фонаря, я увидел свою припаркованную машину. На миг я затосковал по сухой одежде, которая лежала там, в чемодане, затем вновь направился к вывеске «Склады Брута».

В конторе на первом этаже горел слабый свет, отбрасывая тусклые блики в противоположный темный проход. Я пропер вверх по лестнице, окончательно вымокший и в меру настороже. Повернув ручку, я толчком открыл дверь квартиры. Зажег свет, вошел и задвинул дверной засов.

Беглый осмотр показал, что в квартире никого нет, и я сменил свою вымокшую рубашку на одну из рубашек Мелмана. Брюки его были слишком велики в талии и немного для меня длинноваты. Чтобы не промочить Козыри, я переложил их в нагрудный карман.

Шаг второй. Я принялся методично обшаривать квартиру. Через несколько минут в запертом ящике столика возле кровати я наткнулся на оккультный дневник. В нем царил такой же порядок, как и во всей квартире: записи шли с ошибками, многие слова вычеркнуты, на страницах пятна от пива и кофе. На первый взгляд обычная повседневная тягомотина вперемежку с размышлениями и мечтами. Я пролистал его, пытаясь разыскать место, где были заметки о том, как он встретил своего хозяина. Нашел, просмотрел. Изложено было длинно — в основном подогретые энтузиазмом словоизвержения по поводу работы Древа, которое он получил. Я решил оставить это на потом и уже было отложил дневник, когда, в последний раз перелистывая страницы, обнаружил коротенькую поэму. В стиле Суинберна[30], сверх меры символичные и полные экстаза строчки сразу притянули мой взгляд: «…бесконечны тени Янтаря, и каждая с его предательским отливом». Стихи так себе, но мысль очевидна. Она еще более усилила чувство незащищенности, которое меня охватило, и подстегнуло поиски. Мне вдруг страшно захотелось убраться отсюда подальше и как следует все обдумать.

Больше сюрпризов комната не преподнесла. Я оставил ее в покое, набрал пачку старых газет, запихал в ванну, поджег, а когда выходил, открыл по пути окно. Потом вынес из святилища картину с Древом Жизни, вернулся и добавил к костру. Выключил в ванной свет и, уходя, закрыл дверь. Что касается вопросов искусства, то здесь я критик свирепый.

Затем я сунулся к книжным полкам и начал бестолково рыться в пачках бумаг. Я уже наполовину разобрался со второй грудой, когда зазвонил телефон.

Мир, казалось, остановился, зато мысли поскакали как бешеные. Ну конечно. Сегодня же день, когда я, как предполагалось, найду дорогу сюда и буду убит. А уж если такому предположению суждено было превратиться в факт, то он бы уже наверняка имел место. Так что вполне могло оказаться, что это звонит Z, чтобы узнать, не пора ли публиковать некролог. Я повернулся и глазами отыскал телефон, на затененной стене возле спальни. И тут же решил — отвечу. Двигаясь к телефону, я позволил ему сделать еще два-три звонка — это где-то двенадцать-восемнадцать секунд, — а сам, пока шел, решал, как бы мне получше ответить: то ли вставить какую-нибудь ядовитую фразочку с оскорблением и угрозой, то ли прикинуться шлангом и посмотреть, что можно узнать полезного. Хотя первое доставит удовольствия больше, благоразумие, которое вечно ломает кайф, выбрало второй путь, а заодно подкинуло идею, чтобы я ограничился невразумительным шамканьем, жалобой, что, мол, ранен и еле-еле дышу. Наконец я поднял трубку, чтобы услышать Z и по голосу попробовать выяснить, знаю я его или нет.

— Да? — сказал я.

— Ну? Это сделано? — донеслось в ответ.

Ох уж эти мне местоимения! Говорила женщина.

С полом вышла осечка, но вопрос задан правильно. Хоть здесь повезло.

Тяжело дыша, я выдавил из себя:

— Да…

— В чем дело?

— Ранен, — прохрипел я.

— Что-то серьезное?

— Думаю, да. Здесь… у меня… кое-что. Лучше прийти… посмотреть.

— Что такое? Что-нибудь от него?

— А? Не могу говорить. Голова кружится. Приходи.

Я повесил трубку и улыбнулся. Сыграно, пожалуй, неплохо. Было такое чувство, что она у меня в кармане.

Я прошел через гостиную к тому самому креслу, в котором сидел раньше, пододвинул один из столиков с большой пепельницей, уселся и набил трубку. Самое время отдохнуть, запастись терпением и немного подумать.

Уже где-то через мгновение появилось знакомое ощущение — будто бы слегка покалывало электрическим током. Я мигом поднялся на ноги, пепельница перевернулась — окурки пулями разлетелись по сторонам, — и снова я проклинал свою глупость, дико озираясь вокруг.

Вот! На фоне красных драпировок возле рояля. Обретая форму…

Я подождал, пока очертания не стали четкими, затем изо всех сил швырнул пепельницу.

Мгновением позже она уже была здесь — высокая, темноглазая, с каштановыми волосами, — держа в руке что-то очень похожее на автоматический пистолет тридцать восьмого калибра.

Пепельница саданула ее в живот, и она с резким выдохом переломилась в поясе.