Разница между ценой, данной Ури и ценами других изготовителей, оказалась несуразно большой. Даже не пытаясь понять, чем это вызвано, после недолгих колебаний Пётр решил сделать свой ход. Он позвонил Ури и договорился встретиться с ним в кафе на въезде в Рош-Пину. «Отпадёт опасность патовой ситуации в конце года, у Дрора будет достаточно времени подыскать партнёра», — уговаривал он себя по дороге на встречу. Ури посигналил, когда Пётр сошёл с автобуса. — Садись. В Рош-Пине есть места получше. — В тени огромной кроны фикуса, за столиком старого кафе Пётр изложил свой план и вернул Ури листок с предварительной ценой.

— Дай мне новую цену, свяжись с Рами и скажи, что хочешь присоединиться к проекту. — Ури понял всё с полуслова. Достал из сумки фирменный бланк, составил новую цену, поставил печать и подпись. Посидели. Поговорили. Ближе познакомились.

— Соломоново решение. Никто не в накладе. Я отвезу тебя, — предложил Ури.

«Соломоново, если ты не промазал, назначая цену, — подумал Пётр. — Впрочем, будет время исправить.»

Утром Пётр отдал Рами цены всех фирм, позже позвонил Ури и «процесс пошёл.»

Весну сменило жаркое лето. Пётр закончил править чертежи, научился строить калибровки, используя графическую систему, подготовил чертежи оснастки для изготовления нескольких профилей — сплошных и полых, а к изготовлению FDS всё ещё не приступали. Адвокаты составили договор о передаче части акций и без конца согласовывали условия передачи. Дрор устраивал обсуждение, писал замечания и так до осени, когда, наконец, они поехали в Тель-Авив подписывать договор. Скромное мероприятие обставили с помпой. Собрались в модерновом кафе при гостинице, туда же принесли выстраданный договор, и началась долгая процедура передачи части несуществующей собственности. Подписали каждый из двадцати двух листов договора, каждую подпись удостоверили печатью, каждый своей, выпили по глотку белого вина, пожали руки и разъехались, увозя свои экземпляры.

В комнате, где работал Леонид, стояли ещё столы и компьютеры.

— Садись за любой, включай и работай. Обед в час. Каталоги? — Ури задумался. — Хорошо. Только ставь на место, иначе у меня в голове всё перепутается.

Неувязки, связанные с изготовлением FDS, отнимали немного времени — персонал знал своё дело. Уже не оставалось сомнений в том, что техническая часть проекта будет готова в срок, его дальнейшая судьба целиком и полностью зависела от Дрора. «Кто его знает, — рассуждал Пётр, — может он и прав? Я бы действовал иначе, исходя из здравого смысла, но я не изучал законы рынка в американских университетах».

Знакомство с европейскими, американскими и японскими каталогами навело на грустные размышления. Пётр вспомнил длинные залы конструкторских отделов… Труженики чертёжной доски, многие тысячи представителей самой распространенной инженерной профессии, от диплома и до пенсии проектировали буквально всё, вплоть до рукоятки. И это только начало цепочки… Покончив с каталогами, оценив заложенное в них, он задал себе неизбежный вопрос: FDS Family — оригинальная разработка или плод консервной банки? Пришло время приобщиться к интернету.

«… Это письмо о моём устройстве на работу и обретении вновь статуса лечащего врача. После почти года стажировки, читай работы, в приёмном покое, прохождения собеседований и получения разрешения на работу, я оказалась в парадоксальной ситуации, устраивающей всех, кроме меня. От меня больной поступает с готовым диагнозом, дальнейшее обследование почти всегда подтверждает его, многие больные не нуждаются в госпитализации, и я справляюсь с их хворью на месте. В сомнительных случаях со мной охотно советуются — я превратилась в безвозмездного донора знаний и опыта двух поколений врачей, волонтёра с оплаченным проездом к месту работы. Пётр посоветовал мне хлопнуть дверью. Я не сразу решилась. Спросила: — А если она больше не откроется? — Он ответил с присущей ему уверенностью: — Постучим в другую. — И я осталась дома, приготовила завтрак, проводила мужа, улеглась и уснула. Часов с десяти начались звонки. Уходя, Пётр предупредил меня: — Не снимай трубку. Я звонить не буду. — Звонили настойчиво. Я всякий раз дёргалась, осаживала себя, пока не сочла за лучшее уйти из дома. Взяла книгу, подстилку, пару мандарин и поползла в лес на гору. Не тут-то было. Лес у нас огорожен, а на входе и дальше по дороге мальчики-солдаты натаскивали собак искать взрывчатку. Я остановилась в нерешительности. Вика, надо пожить в Израиле, привыкнуть и не удивляться. Мальчик, дежуривший у ворот, сложил пальцы в характерный жест, означающий «немного терпения», предупредил ближайшего паренька, тот следующего, и все они держали собак, пока я шла, и улыбались. Настроение моё переменилось, я добралась до камней, которые мы давно облюбовали и где всегда присаживались, даже если в этом не было необходимости. Я сидела высоко над городом и долиной, смотрела на квадратные пруды, укрытые защитной сеткой от нашествия перелётных птиц, далёкие кибуцы и поселения. Читать я не могла, сидела с закрытыми глазами, слушала лес и буквально ощущала, как покидают меня обиды и напряжение.

Секретарь из отделения, не найдя меня, добралась до Петра, выяснила, что со мной всё в порядке, спросила, что передать заведующему? «Напомни ему, что у неё есть разрешение на работу», — посоветовал ей Пётр. В канун нового года я получила письмо и приступила к работе».

Глава 29

Пришло время выполнить условие договора, и только тогда я узнал, что полечу не один, что заказаны два билета и что Маша уже получила заграничный паспорт. Зинуля проявила деликатность — не стала выяснять, о чём родителям следует догадываться самостоятельно. Перед сном сказала как-то: — За все годы я ни разу не оставалась одна. Даже страшно.

В самолёте я дремал, время от времени открывал глаза, смотрел на дочь, прильнувшую к иллюминатору. Давно мы вместе не летали. В прошлый раз она сидела у меня на коленях и всю дорогу катала во рту леденец. Я откинулся в кресле, закрыл глаза, легонько толкнул клубок и он покатился…

— А как же Машка? — вырвалось у Зинули, когда она узнала, что Павлик покидает нас. — Она с пелёнок на него неровно дышит.

Летом восемьдесят седьмого Катя в последний раз отправилась в поход вместе с нами. Нашему обществу она предпочитала друзей, и я не знаю, почему она согласилась поехать с нами в Карелию. Озёрам Карелии посвящено столько строк, строф и песен, что лучше не состязаться в описании впечатлений. Достаточно знать: мы это видели.

Всё шло чудесно, пока однажды после долгого перехода внезапный сильный ветер не остановил нас в виду желанного берега. Мы с Катей выбивались из сил и стояли на месте.

— Передохни, сынок, — сказал Пётр, — поднял вёсла и дал ветру снести их лодку в нашу сторону. Ирина приняла у Маши конец, обернула руку верёвкой, и так, в связке, мы вывели лодки на тихую воду, прикрытую лесом. Едва лодки уткнулись в песок, Маша спрыгнула в воду, подошла к Павлику, вытерла ему лоб косынкой, и они стали рассматривать его стёртые ладони.

— Они уже не дети, — сказала мне Зинуля. — Присматривай.

— Этому можно только позавидовать, — резко и укоризненно вмешалась Катя.

Скучать Павлу не давали. Мать, отец и сестра слали отдельные письма, отвечал Павел одним общим письмом. Читали их вместе и порознь, выясняя на чьи вопросы он отвечал. Читала письма и Маша, обсуждала их с Таней, и так в нити, связывающие Павла с семьёй и с нами, вплетались и машины локоны.

Перрон. Проводы Петра с семьёй. Уже прошло отходное застолье, остались прощальные объятья и ожидание писем. С их отъездом обрывалась последняя живая ниточка, и Маша нашла способ напомнить о себе. В купе она положила на столик книгу «Чужак с острова Барра»^[29]. — Передайте Павлу. Я её дважды прочла. — Ирина обняла Машу и долго не отпускала. Поезд тронулся. Зинуля заплакала, пошла за вагоном, ускоряя шаг, побежала. Виктория перехватила её, обняла. — Чего это я? — смутилась Зинуля. Виктория взяла её под руку. — Пойдём. У меня с собой.