— Если захотят.

— Начнём с одесситов, потолкуем, проверим идею. Предложим им клетушку готовую к употреблению, поставим её на какой-нибудь старый токарный станок, благо их нашлёпали — пруд пруди, пылятся на каждом заводе. Дёшево и сердито. При их потребности клеть будет служить вечно без забот и головной боли.

— А править?

— Вот. Включайся. Спроектируй правильную клеть — простую и красивую, как игрушку, с приводом от того же станка.

Одесситы всё поняли с полуслова. На следующий день пришли с вопросом: — Нашу потребность мы закроем за две недели, а что потом? Шплинтовую проволоку сможем делать?

— Включить в договор?

— Нет. Нам нельзя. Но мы знаем кому можно.

— Ребята не промах, — сказал Пётр, проводив гостей, — живо сообразили что к чему.

Человек, которому можно, не заставил себя долго ждать. Обсудили простые формальности, после чего он понизил голос и предложил:

— Давайте напрямую, без договора. Вам же от договора ничего не остаётся, и нам дешевле. Мы хорошо заплатим. — Пётр отрицательно покачал головой.

— Жаль, хлопцы, жаль. На ветер деньги бросаем.

— Пока так, — сказал Пётр, и мы закрыли эту тему.

После овальной трубы, игрушечного рельса и нескольких более серьёзных заказов, пришлось признать, что идея работает, ниша свободна и можно устраиваться в ней с комфортом. На этот раз Петру удалось совершить задуманное, без дотаций и внутри очерченных системой границ.

Тропа к нам не зарастала. Сверху не давили, снизу благодарили. С каждым новым договором накапливался опыт, но…, это вечное «но», соблазн воспользоваться готовым приводом связал нам руки. Кончилось тем, что мы спроектировали свой привод, который можно было дооснащать различными рабочими органами. Число этих органов с каждым новым изделием росло, и тогда пришло время остановиться, осмотреться и придумать название. Так родилось «Собрание профилирующих устройств» с неплохой аббревиатурой «СПУ» — «сопушки» с легкой руки заказчиков. «Сопушки» отправлялись по адресам, а ноу-хау оставалось с нами, — чтобы лепить железо надо знать, как это делается. Теперь мы могли заказывать привод впрок, а навесные орудия по мере надобности. Запомнился мне разговор с бригадиром слесарей-сборщиков, когда я разложил перед ним чертежи и приготовился отвечать на вопросы.

— Тебе как собрать, — спросил он, — по чертежам или чтоб работало?

— Чтоб работало, — ответил я, ожидая продолжения.

— Тогда готовь валюту.

— Пол-литра хватит?

— Сойдёт, если не разбавленный.

Пётр не возражал, усмехнулся: — Обменный курс в градусах.

К началу «перестройки» мы оказались готовыми шагнуть в открытый мир. «Человек предполагает…», — поучал Фома Кемпийский, сколько веков минуло, а благие пожелания ведут всё туда же.

Объявили конверсию. Прекрасно оснащённый завод, создававший и выпускавший ракеты, оказался у разбитого корыта. Уникальное былое не тронули, укрыли с надеждой на будущее, в проходах начали выпускать изделия, ранее презрительно именуемые ширпотребом. Первой пошла в ход мебель и сразу же выяснилось, что зелёный свет погас, фантазия упёрлась в красный свет реальности. К нам их привело желание превратить круглые трубы из старых запасов в квадратные. Мы рассматривали чертежи, и Пётр заметил: — Здесь больше подошли бы полукруглые трубы или какой-нибудь другой формы приятной для глаз. Зачем вам скучный квадрат? — Завод приобрёл у нас «сопушку», вошёл во вкус, обзавёлся второй, постоянно подкидывал чертежи причудливых труб и мелких профилей из цветных металлов для отделки мебели.

Открылась возможность, и мы воспользовались ею: зарегистрировали собственную фирму с весёлым названием «Сопушки». Мы строили планы, плодили надежды и вспомнили Фому Кемпийского, когда всех нас накрыл шок, а терапия прошла мимо.

Искушённый циник Никколо Макиавелли предупреждал: «Кому неведомо несоответствие между тем, что человек ищет и что находит.»

Глава 24

Скоропостижно скончалась Татьяна Михайловна. Принесли телеграмму, подписанную соседкой.

Дверь долго не открывали, потом долго выясняли, кто стучится. Заспанная соседка впустила Петра в тёмную прихожую.

— Увезли в морг, — заметила, что Пётр растерянно смотрит на вещи, сваленные у стены в коридоре, — комнату сосед занял. Уже и замок сменил. — Вздохнула. — Теперь меня выживать будет. Ему вся квартира нужна.

«Вроде любезные были люди, — подумал Пётр, — что с ними стало?»

— Можно сумку у вас оставить?

— Да, конечно, — спохватилась соседка, — зайдите, перекусите с дороги. Она, как чувствовала, накануне зашла ко мне, оставила ваш адрес. Переживала очень. Видели, что творится? Со свастиками ходят. Всё дозволено. Их время.

— А ваше было? — спросил Пётр, вставая. — Спасибо за чай.

— Было недолго. Дура была молодая, верила всему.

Пётр поехал в морг. Ритуальная сторона жизни работала исправно. Только плати. Записная книжка с адресами и телефонами друзей Татьяны Михайловны затерялась. Проводить пришли соседи по дому и по двору. Одни, искренне скорбя, другие — в надежде на угощение.

Часть жизни медленно погрузилась в бездну. Перед глазами, затуманенными влагой, стояли Татьяна Михайловна с Павликом, звучал её голос, мурашки ползли по спине. «Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик…»^[22]

Пётр пригласил всех в ресторан, накормил и напоил. На вопрос: кто он ей? Ответил — сын. В тускло освещённом коридоре отобрал письма с фронта, документы и фотографии. Хлопнула дверь за спиной. Проходя, сосед буркнул: «Здрасте.» Пётр остановил его.

— Открой комнату. Переночую.

— Там мои кровати.

— На твоих и переночую. — Сосед подумал и согласился.

На вокзал Пётр приехал рано. Покрутился в переполненных залах ожидания, вышел на проспект и пошёл бесцельно к «Дому книги». У входа в магазин, на столах и на асфальте, лежала плохо изданная литература коричневого толка. По другой стороне проспекта у Казанского собора кучковались возбуждённые юнцы и ораторы постарше. Небритый, с утра пьяный мужчина дёрнул идущую впереди Петра девушку за косу и весело крикнул, обращаясь к прохожим: — Всех вздёрнем! — Пётр отшвырнул его, спросил испуганную девушку: — Вам куда? Пойдёмте, провожу до метро. Молча дошли до станции. У эскалатора девушка остановилась. — Это не первый случай. В вагоне здоровенный дядька прижал меня к стенке и шепнул на ухо: «Убирайся в свой Израиль». Я бы убралась, но я не еврейка. Мой папа грузин. Врач. Хирург. Лечит этих… Спасибо. Пойду. — Пётр проводил взглядом уплывающую головку. Мелькнула мысль: «А кто мой папа?» Услышал взволнованный голос: «Я скажу банальность… Немного ослабить уздечку, бросить идиотский лозунг, и вылезет звериное нутро, а нам с ним жить». Банальность на глазах превращалась в реальность. Его толкали со всех сторон. «Чего стал. Шагай, давай!» Он отошёл в сторону, переждал прилив бешеной ярости, сжал кулаки до боли, успокоился и пошёл на вокзал.

Дома поделился с Ириной пережитым. — Здесь пока спокойно. Или мы не замечаем?

— Вчера я покупала цветы у гастронома. Отобрала три веточки. Спросила сколько с меня. Вместо ответа женщина напустилась: «Чего жмёшься. Бери все. У вас денег — куры не клюют. Всё захапали». Я положила цветы и ушла. По дороге поняла, кого она во мне увидела. Меня всю жаром обдало. Как же Танечка? Она совсем не готова к подобным встречам. Это ещё не самая худшая…

Про девушку с густыми чёрными бровями и толстой косой Пётр не стал рассказывать. Отошёл к окну унять тревожные мысли. «…этика, мораль — всё это тонкий налёт, даже скрести не надо». Был же Сунгаит, и никто не пришёл на помощь.

Ушёл из жизни Владимир Андреевич. Последние годы он часто гостил у дочери. Мы вели долгие ночные разговоры за кухонным столом, слушали его магаданские наблюдения и краткие точные оценки «текущего момента». Некоторые я запомнил. «Экспроприация имени» — по поводу переименования Ижевска в Устинов. «Сколько слёз пролито по вишнёвому саду, а тем временем шёл под топор сад человеческий. Остались одни пеньки и дровосеки, они и правят» — о воцарении Черненко.