Пока Виктор Григорьевич болел, Пётр замещал его. Жизнь наша спокойно катилась по проторенной дорожке, и ни у кого в лаборатории даже мысль не возникала, что кто-то другой может руководить нами. Виктор Григорьевич вышел на работу, выслушал нас, похвалил и объявил, что уходит на пенсию. Мы тепло проводили его, а вечером засиделись у него дома. Когда стали расходиться, он отвёл Петра в сторону и рассказал, что встречался с директором завода, рекомендовал Петра на замену и директор поддержал его.
Вскоре выяснилось, что у начальника ЦЗЛ был свой человек на эту должность, а основным аргументом в его пользу — членство в партии. Петра пригласили в партком завода.
— Есть мнение назначить тебя начальником лаборатории. Направление ответственное, находится на контроле в обкоме. Пиши заявление и приступай, — секретарь подвинул к Петру листок.
— Не вижу связи, — сказал Пётр и отодвинул листок.
Секретарь, в недавнем прошлом начальник большого цеха, тоже не видел связи, но сказал то, что должен был сказать: — Подумай, — хотя оба знали, что всё уже решено. Буквально на следующий день нам представили нового начальника лаборатории. Сообщение это коллектив выслушал при гробовом молчании. Только Михаил, уже в дверях, сказал Геннадию: — Вот бляди! — Кадровик строго посмотрел в его сторону, но связываться не стал.
— Как же так, — спросил я Петра по дороге домой, — выходит, директор спасовал?
— Кто же станет плевать против ветра? Все знают, кто в доме хозяин, — ответил Пётр и рассказал мне историю, случившуюся незадолго до моего прихода в лабораторию.
Однажды утром, когда Пётр пришёл на работу, Виктор Григорьевич позвал его и сказал: — Только что звонила жена Геннадия. Плачет, говорит, не ночевал сегодня дома. Подождём Михаила, может быть, он что-то знает.
Пётр пошёл в комнату слесарей, сел на высокий табурет у верстака и стал ждать, понимая, что ждать некого. Друзья приходили рано, не спеша, переодевались, делились новостями. В начале девятого Пётр вернулся к Виктору Григорьевичу, взял телефонный справочник и подвинул к себе телефон.
— В больницы она уже звонила, — сказал Виктор Григорьевич.
— Хорошо. Звоним в вытрезвитель, сначала нашего района.
Телефон долго был занят, потом молодой бодрый голос подтвердил:
— Здесь они, голубчики. Можете забрать. Проспались уже. — Пётр попросил не отпускать их до его прихода.
Вид у обоих был жалкий. У Геннадия глаз заплыл, а Михаил не вынимал руку из кармана. — Плечо болит. Вывернули, гады.
Молодой сержант выложил мелочь, изъятую из карманов, заводские пропуска, повернул к ним книгу: — Распишитесь в получении.
— А получка где? — спросил Михаил. Сержант сверился с описью.
— Деньги не значатся. Вот опись, посмотрите. Забыли, где пропили?
— Как это не значатся, — возмутился Геннадий.
— Ладно, Гена, — шёпотом сказал Михаил.
— Чо ладно, тёща мне плешь проест.
— Нет у тебя плеши.
— Я же говорю — проест.
Пётр вмешался: — Хватит. Пошли на завод и расскажите мне подробно всё, как было.
Со слов приятелей, всё выглядело вполне невинно. Немного выпили с получки, шли домой, ну, может, громко разговаривали… Подъехала машина, затолкали их в будку, ещё и накостыляли.
— В вытрезвителе одежду отобрали, тогда и обчистили, — предположил Михаил. — В день получки они всегда руки греют. Подберут, обчистят, поди доказывай. Видать, никто не валялся, так они к нам привязались.
В лаборатории Виктор Григорьевич протянул им телефонную трубку.
— Звоните жёнам. — Оба, не сговариваясь, повернулись к Петру: — Лучше ты позвони. — Пётр позвонил в бухгалтерию жене Геннадия. Сказал буднично, словно ничего не произошло: — Геннадий работает. Вчера выпили они с приятелем. Он вам сам расскажет. Не волнуйтесь.
— С Мишкой, что ли? — Тон в трубке переменился. — Рабочие у вас пьянствуют, а вы — не волнуйтесь. Сам такой же.
Пётр положил трубку. Посмотрел на Геннадия: — Готовься.
В цехе долго не снимали трубку. Потом сняли и не стали разговаривать. Пётр позвонил ещё раз. Не представился, закричал в трубку: — Кто это? Немедленно позовите… — Командный тон подействовал.
— Пока он у меня здесь под присмотром был, ничего такого не случалось. Погнался, дурак, за длинным рублём, — сказала жена Михаила. — А Генка где?
— Здесь оба. Работают.
— Ладно. Разберёмся, — и положила трубку.
— Садитесь за мой стол и пишите объяснительные, — сказал Пётр, — только честно и подробно, иначе меня подведёте и себя.
Когда слесари ушли, Пётр обратился к Виктору Григорьевичу:
— Надо вытащить мужиков. Если придёт бумага из вытрезвителя, их передвинут в самый конец очереди на жильё. Перед пенсией получат.
— Попробую поговорить с начальником канцелярии. Может, уберёт бумагу, а мы отпишем, что меры приняты.
— Разрешите, я попробую. Схожу к тому секретарю, который помог перевести их с машзавода.
— Сходи. Хуже не будет. Прихвати новые образцы.
— Отдам свою коробку со всем набором. Чёрт с ней.
В обкоме вахтёр потребовал партбилет. Пётр развёл руками. Пришлось звонить в приёмную и объяснять, что дело срочное, касается фасонных профилей, и его пропустили. В приёмной сидели солидные дядечки. Пётр настроился на долгое ожидание, но его пригласили, как только секретарь освободился.
— Что нового на фронте профилей? — спросил секретарь. Пётр открыл коробку и протянул её через стол. — В порядке подхалимажа. — Секретарь взял коробку, стал расспрашивать для чего каждый профиль.
— Если вам интересно, я могу прислать пояснение к каждому профилю.
— Да, пригодится. Так с чем пожаловал?
— Все эти профили дело рук тех двух слесарей, которых вы помогли перевести с машзавода. Мы только начали разворачиваться и тут такое дело. — Пётр рассказал вкратце, что привело его в обком, и протянул объяснительные записки.
— Интересный сигнал, — сказал секретарь, просмотрев записки.
«Так я чего доброго в штатные стукачи попаду», — подумал Пётр.
И точно в ответ на эту мысль секретарь сказал: — Будет что интересное — заходи. Бумаги оставь. Ты им веришь?
— Как себе, — ответил Пётр. Попрощался и вышел. Солидные дядечки проводили его взглядом и переглянулись.
— Вы всё же подстрахуйтесь в канцелярии, — попросил он Виктора Григорьевича. Прошла неделя, потом вторая — бумага не поступила. Слесари работали молча в тягостном ожидании неизбежного. Неожиданно позвонили из милиции. Спросили Коваля П.И. и довольно вежливо попросили прийти с рабочими. Начальник райотдела указал на стулья. — Присаживайтесь, товарищи. И чего было обком беспокоить? Пришли бы ко мне и всё уладили. Меры приняты, виновные понесли наказание.
«Стал бы ты меня слушать, — подумал Пётр, — а так живо вытянулся по стойке смирно».
Принесли ведомость и деньги в конвертах. — Распишитесь и получите.
Пётр поблагодарил майора и они вышли. На улице набрали полную грудь воздуха и шумно выдохнули.
— Ну, Пётр Иванович, вы и даёте! — Михаил остановился. — Это чтоб милиция извинялась! Расскажи — не поверят.
— Лучше будет, если это останется между нами.
— Само собой, — Геннадий протянул руку. — Спасибо, Петя. Больше не подведём. — Широко улыбнулся. — Швырну деньги тёще, пусть себе в пасть засунет.
— Сейчас бы выпить по такому поводу, — пошутил Михаил, и все рассмеялись.
Для себя Пётр тоже сделал вывод — воочию убедился, кто в доме хозяин, кто дёргает за ниточки.
Внешне ничего не изменилось: со всеми производственными вопросами шли к Петру. Представителей заводов и КБ новый начальник отправлял к нему же со словами: — Согласуйте с Петром Ивановичем, пусть завизирует, и приходите ко мне.
На самом же деле изменилось всё. Пётр погрузился в свои мысли, в коллективе угас подъём, из дела ушла душа. За годы, прожитые в детских домах и общежитиях, у Петра выработались и закрепились две черты характера: способность легко входить и свободно чувствовать себя в коллективе, и способность уходить в себя, обособляться от окружения. Жизнь заставила Петра задуматься и заглянуть дальше завтрашнего дня. Он перебрал свои возможности, зачеркнул их одну за другой, пока не осталась одна — смутная и заманчивая. Квалификация не ценилась и не оплачивалась. Платили за должность или за учёную степень. Должность зависела от партбилета, степень — открывала новые возможности. Урок карьеры по-советски развернул Петра лицом к «науке», и он начал вечерами осмысливать накопленный опыт, подбирать образцы в подтверждение осмысленного и писать тезисы будущей работы. Когда все мысли были упакованы в толстую тетрадь, Пётр показал мне её и сказал: — Поеду в Челябинск. Если потянет на диссертацию, начну писать. После защиты подамся куда-нибудь. Здесь я не вижу будущего.
