- Это ненормально, - говорит Джоанна громко. Они находятся в одной из комнат, которая, если верить таланту Бити проникать в систему безопасности Центра, не находится под наблюдением. – Он вообще не ревнует Китнисс к этому подкачанному красавчику.

Хеймитчу и вовсе становится нехорошо.

- При чем здесь я?! – спрашивает он вяло, и ждет чего угодно, но не того, что происходит потом. Джоанна, в один присест проглотившая спиртное и даже не скривившаяся, плюхается на свободное рядом с ним место, и закидывает свои длинные ноги на журнальный столик.

- Это ненормально, - повторяет с остервенением. – Я сплю с ним, - делится одной большой и страшной тайной, - и я знаю, что из него плохой лжец. Он может говорить, что хочет, обманывать весь Капитолий и весь Панем, обманывать даже самого себя, но он не может обмануть меня. Теперь, когда появился Гейл, и когда его появление вновь перевернуло с головы на ноги существование нашей святой Эвердин, я заявляю с уверенностью: он нечеловечески равнодушен ко всему, что происходит с ней. Ненависть или любовь, какая, к черту сказать, разница? Он должен помнить, как любил ее и как ее ненавидел, но он не может спокойно наблюдать за тем, что с ней происходит.

- Нечеловечески, - повторяет Хеймитч, силясь что-то вспомнить.

Джоанна убирается с его этажа только через два часа, и то лишь потому, что не может сопротивляться, и висит на плечах собутыльника, как здоровый мешок угля. Или вязанка дров, кому как удобнее. Сам Хеймитч может только удивляться тому, что все еще способен нести на себе такую неудобную и тяжелую ношу. То, что Пит эту ношу принимает с бесстрастным выражением лица, его уже не пугает. Сама ноша, увидев Пита, тянет к нему длинные цепкие ручки и извивается на плече Хеймитча, отчего едва не встречается своим милым лицом с полом, но все обходится мирно.

С тревожными чувствами Хеймитч спускается на первый этаж, заглядывая на кухню, но не находя обычно тусующейся там толпы выживших. Ему хочется общения, его тянет на долгие душевные разговоры, и какое-то время он тратит на то, чтобы проверить все пустые комнаты первого этажа проверяя, нет ли здесь подходящей жертвы. Жертв нет; но в своих поисках он натыкается на комнату Эффи – одну из немногих жилых комнат, оставшихся здесь, и при том не самую роскошную. Сама Эффи обнаруживается здесь же, и Хеймитча не замечает, потому что увлечена разглядыванием маленькой белой таблетки, которую выпивает едва ли не с отчаянием. Хеймитч тратит всю свою ловкость на то, чтобы остаться незамеченным.

Среди ночи он будит Бити, и предлагает тому выпить. Бити сопротивляется, но как-то вяло. Они не допивают даже маленькую бутылку, потому что у Бити завтра важный день, а Хеймитч узнает более чем достаточно о том, насколько хорошо прослушиваются телефоны, находящиеся в Центре.

Важный телефонный звонок Хеймитч делает из какой-то сонной забегаловки. Аврелий, поднимая трубку, не кажется добросердечным врачом, к голосу которого Хеймитч даже привык. По тому, как он выслушивает неприятную новость, Хеймитч делает неутешительный вывод о том, что он не одинок в отсутствии хороших новостей.

Джоанну ментор ловит так же на улице. И немного завидует тому, что косметика помогает девушке выглядеть свежей и вполне довольной своей жизнью и даже своим похмельем. На ее доброте, впрочем, косметика никак не сказывается, чего нельзя сказать о мучающем ее похмелье. Вкратце они обсуждают все собранные новости, и Джоанна заказывает себе двойной виски, и криво улыбается, и качает головой, и рука ее немного дрожит. И вообще она похожа больше на девчонку, которой была до Голодных Игр, а не на убийцу, которая сумела на Играх выжить.

Для прикрытия они вновь поднимаются на третий этаж Центра с бутылкой, которую открывают только для прикрытия. Садятся по обе стороны от Бити, занятого какой-то бумажной работой, и молчат, глядя на него с одинаковым ожиданием. Бити сперва делает вид, что не замечает их, затем откладывает бумаги, вертит головой по сторонам, поправляет сползшие очки.

- Чтобы вы двое не придумали на этот раз, я категорически против того, чтобы принимать в этом участие.

Но у него, как и у всех, живущих в этом здании, давным-давно никто не спрашивал разрешения для участия в новых играх, правила в которых меняются слишком часто.

Пит учит Каролину Сноу рисовать. Это мало похоже на обмен ценными знаниями, скорее, на вялую изматывающую словесную перепалку, во время которой кто-нибудь из спорящих имеет возможность проткнуть противнику глаз кистью или карандашом, или может облить противника водой, в которой уже растворены все цвета радуги. Хеймитч, которого нелегким ветром принесло на второй этаж после бесцельного перемещения по зданию, наблюдает за парочкой художников, и не уходит, хотя его активно прогоняют. Он занимает одно из самых темных мест, и даже не пьет из прозрачных бокалов, растворяясь в голосах двух людей, так непохожих друг на друга.

Он думает обо всем и ни о чем одновременно. Ведет себя так тихо, что начинает казаться самому себе невидимым, и в разговор включается только тогда, когда его насильно втягивает Каролина. Не девчонка, а огонь.

Огонь, который способен сжечь все дотла.

- Гейл будет жить теперь здесь, с нами? – интересуется она как бы между прочим, и повторяет свой вопрос, когда Хеймитч не спешит с ответом.

Ответа у него, нужно заметить, нет. И вряд ли будет – он находится в черном списке Китнисс Эвердин, и на его лбу написано нелестное слово «предатель», а Гейлу не придет в голову делиться с почти незнакомым человеком своими планами на будущее.

- Разве ты боишься его, девочка? – спрашивает он с ядовитой ухмылкой, но следит больше за Питом, за его сосредоточенным взглядом, за сжатыми руками; он все еще подходит под определение «нечеловечески спокойного» человека.

Каролина фыркает, но неудачно прикасается кистью к полотну, и мгновенно надувается на саму себя за неуклюжесть. На Хеймитча она надувается за неправильный ответ в форме встречного вопроса. На Пита надувается просто потому, что Пит стоит ближе всего к ней.

- В Капитолии не разрешены браки между близкими родственниками, - выдает зло, и тоже поглядывает на Пита с явным ожиданием. – Плутарху придется многое изменить в концепции их отношений.

- Не думаю, что дело уже идет к свадьбе… - пренебрежительно роняет Хеймитч, стараясь не упустить ни малейшего изменения в поведении того, за кем наблюдает. – Правда, я не видел, чтобы Гейл покидал отведенный Китнисс этаж, да и вещи его остались в холле первого этажа.

Пит качает головой и тяжело вздыхает.

- Уверен, Плутарх справится с любой поставленной перед ним задачей, - говорит равнодушно и объявляет, что этот урок окончен. Каролина смотрит, как он уходит, все еще держа кисть в своей руке, затем переводит злой взгляд на Хеймитча.

- Мне не хочется, чтобы Гейл оставался, - заявляет уверенно, но Хеймитч только закрывает глаза и откидывается в кресле. Будто бы Гейлу интересно, что думает на счет его нынешнего местонахождения какая-то двенадцатилетняя капитолийка.

Когда Каролина просит Джоанну научить ее метать ножи, Джоанна почти не удивляется. Они находятся на виду и камер, и других победителей, только что прошедшая сложную силовую тренировку Джоанна обливается потом и тяжело дышит, поэтому ее громкий смех не удается таким, каким должен быть.

- Если ты возьмешь в свои руки нож, Пэйлор отдаст приказ уложить тебя из снайперской винтовки, - заявляет во всеуслышание, когда понимает, что малявка вовсе не намерена шутить.

- Тогда я перестану тебе надоедать, - Каролина пожимает плечом и гипнотизирует седьмую своими красивыми глазами, в которых нет ни единого намека на мольбу, только ожидание.

Джоанна редко теряется в любых жизненных ситуациях, но здесь ей приходится какое-то время постоять и подумать над происходящим, затем обменяться взглядами с Энорабией, которая в очередной раз пытается доказать Мелларку, что он – слабак. Вторая пожимает плечами, и от решения возникшей проблемы отмахивается, как от чего-то досадного. Китнисс пыталась учить малявку стрелять из лука, и достижения были ниже среднего, но девчонка упряма, а Эвердин сейчас занята чем-то другим, поэтому не может передать свой ценный опыт убийства внучке своего заклятого врага. Джоанна сокрушенно вздыхает, оглядываясь по сторонам и не сумев придумать ни одной стоящей причины для побега. Да и, в конце-то концов, от кого ей бежать? От двенадцатилетней девочки?