Ночью ему снятся кошмары. Он просыпается беззвучно, без крика, всего лишь хватая раскаленный воздух ртом. Он знает, что прежде так уже бывало, но не помнит, как он умел с этим справиться. Все тело его цепенеет, он рукой ищет кого-то рядом с собой, и ночи, когда Энни спит не в его комнате, превращают его кошмары в реальность.

Он с удовольствием готовит завтраки. Балует свою соседку всегда чем-нибудь необычным. Ему приходит в голову опять начать рисовать, но он почему-то не торопится приступать к бессмысленной порче чистых холстов. Раньше, по крайней мере, ему было, что рисовать. Арену, например. Или Китнисс Эвердин. Что будет он рисовать теперь? Разбавленные солью закаты? Или президента Сноу, который всегда склонял голову и называл его «мой бедный мальчик».

«Мой бедный мальчик, она ведь тебя никогда не любила.»

Иной раз он вспоминает в полной темноте ее жадные поцелуи, но после вспоминает и то, что она знала – камеры, а за ними и весь Панем, наблюдают за ними. Тогда ему думалось, что он не зря попал на Игры. Кажется, это были его первые игры, но он не уверен, помнит ли об этом сам, или это всего лишь воспоминания о просмотренных выпусках голодных игр, которые он воспринимает, как любопытные, хотя и жестокие фильмы. В то, что он участвовал в них лично, верится с трудом. Да и тот Пит Мелларк был слишком добрым несчастным влюбленным. Без Китнисс Эвердин он никогда не смог бы победить. Хотя ножи, стоит признаться, он метал знатно.

Пит Мелларк постепенно возвращается к тренировкам. Тренировочная база Четвертого Дистрикта осталась там же, где ее построила Мэгз. Теперь, правда, жители Дистрикта приходят туда по собственному желанию. Пит оказывается в их числе и его, как ни странно, принимают, как своего. Все-таки он – победитель 74 Игр, который во время революции пострадал не меньше других. О том, что за его жалкую жизнь собой пожертвовала основательница Центра, никто не вспоминает.

В Четвертом Дистрикте все очень любят Энни, как и любили когда-то Финника. Пит знает, что когда ему придет время уезжать (а время придет, он точно знает), Энни с малышом не останется одна. Он помогает ей сейчас, ей и всем, кто нуждается в помощи. В меру своих возможностей, разумеется. Он печет на заказ торты, пироги, хотя и в малых количествах. Он помнит, как приготовил свадебный торт на свадьбу Энни и Финника. Он помнит, что были занятия и люди, которые позволили ему не закончить свою жизнь так же жалко, как ее закончила Китнисс Эвердин.

Все-таки этот жалкий доктор был прав.

Начинать нужно с простого.

Неужели он не мог дать такой же совет Китнисс Эвердин?

========== ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой Джоанна не пытается предотвратить самоубийство ==========

Соленая вода обжигает легкие. Порой начинает казаться, что Пит вовсе не учится плавать. Пит учится сперва набрать в легкие побольше воды, а потом от этой воды чудом избавиться. Интересно, в этом занятии есть хоть какой-нибудь смысл?

Энни говорит, что нужно попробовать по-другому, но признается, что не знает, как это – по-другому. Сама она родилась в Дистрикте, в котором дети сперва учатся плавать, а уже потом – ходить и говорить, поэтому учитель из нее никудышный. Других учителей Пит, наверное, не потерпел бы. В его жизни было слишком много мучителей и врачей, чтобы теперь покорно выслушивать бесполезные в корне советы от незнакомцев.

Половину дня он проводит в тренировочном центре. Какая-то часть его знает, что каждый раз, когда он берет нож, копье или тяжеленную гирю, весь центр управления Капитолия вздрагивает и тянется к кнопке вызова планолетов. Он даже знает, почему Капитолий его так боится. Все они думают, что он – неназванный приемник Сноу. Его интересует то, что заставило их поверить в подобную чушь.

Или не чушь?

Когда он не вспоминает Китнисс Эвердин, он вспоминает президента Сноу.

Тот всегда сидит напротив, в безупречном костюме, с белой розой в петлице, и говорит. Сноу всегда говорит, если не о Китнисс Эвердин, то о самом Пите. О том, какой у него потенциал, о том, как его сложно было увидеть в тени Огненной девушки, о силе духа, с которой он каждый раз прощал Китнисс ложь и предательства.

«Стань она даже в тысячу раз лучше, она все равно была бы не достойна тебя.»

Сноу слишком много говорит, и Пит хочет закрыть руками уши, чтобы не слышать, как этот человек, пахнущий розами так же сильно, как кровью, достигал своей власти, как удерживал ее, как строил свою власть на страхе, лжи и предательстве, и как сильно он ошибался во всех этих методах. Его власть пала благодаря горсти ядовитых ягод. И его почти переиграла Сойка-пересмешница.

«Сложно было найти на роль Сойки-Пересмешницы девушку более неподходящую, чем Китнисс Эвердин. Но она сама нашлась, и ее уже не спрашивали о том, хочет она этого или нет. Она просто стала символом, и ответственность за тысячи загубленных и тысячи потенциально загубленных жизней уже лежит на ее хрупких плечах. Этот груз сломает ее. Ее, слишком слабую, чтобы жертвовать чем-то или кем-то, кроме себя одной, ради цели, стоящей подобных жертв».

И это случилось – эта ответственность стала слишком неподъемным грузом для подавленной Огненной девушки. Сноу никогда не говорил (или Питу внушили, что не говорил), как сильно его восхищает Китнисс Эвердин. Своей искренностью, своей способностью просто по наитию зажигать огонь вокруг себя в сердцах других людей. Его восторг выражался во взглядах, в тоне голоса, даже в уголке полных дергающихся губ. При этом он не переоценивал саму Китнисс, зная, что ее легко запугать. Но он переоценивал ее силы: зажженное ею пламя она сама уже не могла контролировать. Из-за этого восстания не закончились, не смотря на то, что ее игра в страстную влюбленную девушку продолжилась и после Игр. Поэтому она попала на Квартальную Бойню, зная, что шансов у нее почти нет. Сноу знал, что она хочет пожертвовать собой ради безликого, будто лишенного собственного лица, парня. Поэтому она должна была убивать тех, кого взяла в сотрудники. Поэтому она должна была бесславно умереть, обагрив свои руки алой теплой кровью.

«Если бы она сама убила тебя, - говорил Президент, - о, это был бы настоящий финал 75 Голодных Игр. Я бы даже сохранил ее жалкую жизнь, чтобы она вернулась домой невредимой, грязной, заляпанной тем, что невозможно отмыть. Не думаю, что она долго бы прожила после Игр, но я бы упивался каждой секундой ее страданий. Но ее опять вытащили. Она никогда не умела выбираться из передряг сама. Впрочем, время может показать, что из одних Игр она попала в другие. И время покажет, обрадует ли ее такая перемена.»

Пит вспоминал Президента. Именно его – никого другого, и именно вспоминал, а не воскрешал в своей памяти то, что было в нее внедрено. Он вспоминал пытки, ежесекундно, и каждая из пыток причиняла ту, давнюю, ни на что не похожую, боль. Он видел, как на его глазах пытали людей, которых он даже не знал, но боль которых была ему хуже собственной боли. Он вспоминал Джоанну Мейсон, вспоминал ее крики так, будто они были его собственными криками. Впрочем, сам он тоже помнил, что кричал.

Только имя.

Женское имя.

Оно въелось ему в кожу, стало составляющей его крови, и ни пытки, ни долгие разговоры, ничто не могло просто взять и вытравить его из памяти. И Президент, восхищаясь подобной стойкостью, просто понял, что начал уничтожение Китнисс Эвердин не с той стороны.

«Они думают, что делают из нее героиню, победительницу. Но они не станут делать ее убийцей, они захотят оставить ее невинной на сцене, запятнанной ужасами войны. Она должна внушать священный трепет, веру в правильность совершаемых ими преступлений. Глупцы. Она слишком хрупкая, эта Китнисс Эвердин. Я подарю ей то, чего она не заслуживает. Я сделаю ей бесценный подарок. Ты никогда не чувствовал в ее поцелуях чувства вины? Она стыдилась того, что обманывает тебя. Она хотела бы, что ваша игра была игрой и для тебя тоже. Так было бы легче. Мне кажется, она обрадуется, когда ты избавишься от этой разрушающей страсти. Ненадолго, правда, но обрадуется. И потеряет, пожалуй, то единственное, что все это время поддерживало ее саму. Глупая Китнисс Эвердин. Бесполезная Китнисс Эвердин. Неужели ты не будешь рад просто перестать чувствовать это именно к ней? Есть так много девушек, которые ответили бы тебе взаимностью, но ты выбрал самую неподходящую. Мне даже немного жаль, что подобное чувство нельзя просто устранить. Его можно изменить, - легкая усмешка трогает полные губы, - не просто так говорят, что и от любви до ненависти, и от ненависти до любви одинаковое расстояние. Мне даже немного жаль, но ты никогда не скажешь мне «спасибо», мой бедный мальчик.»