Его нежданная перемена настроения утруждала меня, наполнила тревогой.

— Солнце, не молчи. — Мой взгляд умолял его хоть в чем-то сознаться, но тишина все еще была сильна.

Ступни мужских ботинок отбарабанили знакомый ритм, и только после этого к индусу вернулся голос.

Он выдыхал, обрывочно.

— В общем, об этом знаю только я, Велдон даже не подозревает о том, что я раскрыл его секрет. — Фокусник повернул ко мне голову. — Просто слушай. Дело в том, что ты из всех нас осталась нетронутой в плане Игры. Едва окажешься с нами в одном кругу, то твои силы перейдут к нему сразу. Это цель Хозяина, но перехват Велдона. Проглоит твою душу — освободится сам. И его Театр останется. Мы будем не свободны, так что не бойся — не укусим. Он остроглазый… свое не упустит.

— Но зачем насильно надевать на меня браслет?

— Мы сами были не в курсе всего этого. Дело рук мастера, который создал себе тени. Они держали тебя, чтобы ты не убежала.

В этот миг у комнаты появилась одна из Игроков, белоснежная красавица.

— Вот вы где! Так, быстренько собираем вещи!

Мы переглянулись с мужчиной и непонимающе посмотрели на нее, чем больше заставили ее повысить голос:

— Ну, чего застыли? Мы отправляемся в Лондон!

Грелль

— Тысячу раз сказал — нет, и возвращаться не собираюсь, — я сказал это, когда стоял лицом к окну, там, где вставало солнце.

Еще один бросок камня: на поверхности рябящей морской воды появились небольшие круги.

— Уверен?

Мои босые ноги обдавало холодным прибоем: подолы джинсов намокли и потяжелели от воды. После новой волны брызнуло на колени, но незначительно.

— Полностью.

В голову приходили разные умозаключения. Переминаясь, я отстегнул замок куртки в силу того, что физически ощущал духоту.

Отзвук сердцебиения тонул в других шумах природы. Приходится только снедать.

— И где же тот Грелль Сатклифф, идущий за светом? Где его желание побороть все и всех? А где огонь в глазах и клятвы, что свобода будет у тебя в кармане?

Его подголоски не покидали мое сознание, даже когда я был от Клуба весьма далеко. У моря, переливающего на закате золотыми бликами.

— Останови свой пыл, Сатклифф. Мне и никому он не нужен. Просто остынь и подумай.

В ногах отдавало ожогами, когда я чувствовал под голыми ступнями камни.

— Сознайся, что твоя ошибка повторяется дважды, а это уже глупость с твоей стороны.

Закат холодел над морем, которое роптало, как зрители, и берег — сцена, а ней стою я, глядя в этот безграничный омут созерцателей.

Моя субстанция…

— Подумай, что может случиться. Они все равно не выиграют и не стараются, а у тебя шанс…

Присев на песок, я обхватил колени и смотрел без помощи очков на заходящее солнце. Я все равно поверну против течения. Река не так опасна и быстра, чтобы препятствовать этому.

***

Уже и не помню, когда в последний раз получал такую отдушину.

Я лежал на диване и некоторое время не закрывал глаз, но потом, не спавший всю ночь, слегка подобрался ко сну, но еще не полностью утонул в нем. Темнота раннего утра всегда успокаивала меня. Я ценил, что иногда могу прожить именно такими минутами.

Но когда рядом оказывалась она, все становилось намного проблематично. Рядом с простой смертной было трудно.

Юли вошла в каюту.

Она недолго сидела в молчании на краю дивана. Возможно, она чувствовала, что я правда не сплю. В ее голосе за последние дни закрепилась горечь, и больше никаких других нот я в нем не слышал:

— Игроки сообщили, что…

— Я в курсе, не нужно, — перебил я, поглощенный лихорадкой мыслей, что так и давили на голову.

Полные бессилия и сожалений, мы делили между собой два молчания: мое — сонное, глубокое, и ее — испуганное, натянутое до минуты.

— Ты остаешся в игре или…?

— Когда причалим к берегу, я вернусь в Игру. Только ради завершения начатого. Да, я поступил неправильно, когда решил покинуть Игру. В итоге — около пяти лет скитаний по Токио в обрывочном бреду…

— Но почему ты захотел уйти тогда?

— Не знаю, насколько это тебе покажется странным… — из горла вылетел горестный выдох. — Но я устал. Велдон прав — я рушил стены, добирался до света и самолично опустился на колени. Не поверишь, но даже вечности чертовски мало, чтобы прожить без ошибок и падений. И даже у такого шинигами, как я, ломается воля. Просто из-за выбора, а не потому что ослаб.

Мне ничего из сказанного не жаль; я признался — я был смело откровенен с ней, потому что знал — она поймет каждое мое слово. Она понимает, что значит падение и удар. Ее крылья такие же окровавленные, подломанные, но продолжают нести ввысь. Они белые, в отличие от моих, но я стремлюсь очистить их от грязи, в которой так долго и безвыходно купался сам. Как же глупо и забавно…

Почти не разжимая губ, я стал цедить по словам, глядя снизу вверх на Юли:

— Что с нами такое творится? Мы даже не можем понять, как нам поступать дальше… Жнец и человек… Это невозможно.

— Грелль…?

— Я серьезно, правда, — поднялся я на локтях, приближаясь к ее лицу. — Не глупо ли мимолетной минуте слиться с бесконечностью, если у нее таких для своего хода хватает в несколько миллиардов раз?

Вопрос вернул девушке то, что я заметил при самой первой нашей встрече — любопытство и всю ту же ранимость. Не прав — она не изменилась. Я смог снять с нее маску, которую она придумала себе сама. Я открыл ее заново, заглядывая в глубину безотрадных карих глаз, в которых еще сохранился тот прожигающий блеск.

— Но эта минута желает понять, каково это — войти в вечность? Остаться в ней и стать элементом ее безостановочности.

— Жалкой и никем не заметной… — продолжил я с иронией. — Да, она такая. Но если сравнить ее с двухста веками, прожитыми впустую, она наполнена жизнью и теплом больше, чем сама думает. Безумно, не правда ли?

На этих секундах я перестал ставить себе рамки и вывернул наизнанку мир, который не открывал никому до этого. Я обнажил свои тайны, потому что перестал ждать.

— А если попробуешь просто оттолкнуть и с легкостью вдохнуть ветер с моря? — соединив руки на затылке девушки под волосами и закрывая глаза, я вырисовывал носом линии на ее лице. — Что останется внутри? Что случится?

— Действия просты, Грелль… — она упиралась в мой лоб. — Но так трудно даже отвернуться… Тебе же не сложно забыть меня и бросить в бездну.

— Не сложно. Но я не хочу.

Касаясь носом макушки и волос, я не выпускал Юли, только сильнее сжимал руки. Ощущение зависимости крепнуло, в конце концов превратившись в мучительную, съедающую пытку.

Я хотел сгореть вместе с ней дотла.

Пролились слова, как ручьи, как водопады…

— Что будет, если отпустим вместе? — Юли хотела, чтобы я поставил точку, но непонятно какую. — Одновременно, выдыхая вдвоем?

Но я выбрал запятую.

— Посмотрим, как это будет выглядеть. Будет смешно.

— Почему же?

Пальцы перебрались по ее затылку выше, застывая между волосами.

— Гравитация притянет опять, сожмет и сольет. Я никогда такого не говорил, потому что во мне этого не было, но… — Я переборол себя, выдыхая рваными словами: — Мне невыносимо думать о том, что кто-то вместо меня будет целовать твои губы.

«Я открылся, чтобы не повторяться дважды… чтобы не переступать ту же грань…»

Юли только молчала в ответ, но не отводила взгляд.

Я не хочу исправлять предыдущих ошибок. Я не хочу отказываться от них — это печать в моем сердце, и я не жалею, что попробовал стереть границы между запретом и правилами.

Я бессознательно накручивал на свои пальцы локоны девушки и скользил губами по её лбу. Она обхватила руками мое лицо и выдохнула в него. Без слез и без дрожи.

Я не отпущу Юли.

Она только моя.

***

Юлия

— А вот и Лондон! — Девушка-игрок нагромоздила себя сумками, но казалось, что ей ни каплю не тяжело нести такой груз. Она только восхищалась промозглой столицей, в которой я дважды отдыхала с отцом.