— Конечно, папа… Ты ведь честно заслужил это.

— Смотри, не всё так плохо в жизни, - сказал он, обнимая меня за плечи. — Совсем даже неплохо. Ты окончишь школу, я возьму отпуск. Поедем в этом году на дачу. Будем есть варёные початки кукурузы, да? А потом разжигать костёр и спать под открытым небом, как в старые добрые времена.

— Я согласна, - всхлипнула, - будет здорово.

— Хватит грустить. Мне это не нравится. Давай лучше споем нашу любимую песню? — По моложавому лицу отца разлилось выражение ребяческой радости.

Мои губы тронула улыбка.

Отец принес свою любимую гитару, стоящую среди моих цветов. Он глубоко любил и ценил песни, которые мы с ним пели. Словно это было последнее, что у нас осталось.

Мелодия коснулась моего слуха. Мужские пальцы двигались по струнам, а вторая рука поднималась и опускалась по грифу. Я тихо подпевала отцу, стараясь попасть в нужную ноту.

***

— Мистер Сатклифф! Мистер Сатклифф!

Секретарь из Административного Отдела, услышав эти слова, резко обернулся и расширила глаза от увиденного. Прислонившийся к стене Эрик Слингби, тоже проявивший любопытство, глотнув эфирный комок дыма, закашлял и постучал кулаком по груди.

— Кха… пха… Какого черта…?

Засунув руки в передние карманы брюк, Сатклифф медленно вышагивал по коридору на негнувшихся ногах и ловил на себе удивленные взгляды. На мужчине не висело ни одно украшение, отсутствовал красный плащ; макияжа как и не бывало, а на ногах красовались белые спортивные кеды. Жнец был облачен в стандартную диспетчерскую форму, но ему и сюда пришлось в силу своей оригинальности добавить кое-что свое.

Кто-то даже отпустил новый комплимент:

— Боже, он так изменился…

Все видели его таким, какой он есть. Без маски. Без притворства. В основном Сатклиффа вышли встречать сотрудники из подотчётной организации, но среди мужчин нашлась одна привлекательная наружностью особа.

— Рад видеть вас, госпожа Отильден. — Актер, источавший доброжелательность, взял руку руководительницы в свою и почти невесомо коснулся губами, а затем снова посмотрел на белокурую красавицу. — Как ваша личная жизнь?

Вильга недоверчиво фыркнула.

— Не твое дело, Грелль.

Но даже такая чертовка не помешала жнецу чувствовать себя на седьмом небе. Язык у Сатклиффа был довольно острый.

— Помнишь, я давал тебе шпаргалку на зачете? Когда спасибо скажешь?

И тогда женщина не нашлась, что сказать:

— Д…

— Удачи, Вилли!

Шинигами, помахав обескураженной женщине рукой, вовремя отстранился.

Не обращая на бурное злословие, он продолжал идти в воображаемом облаке восхищения. Одна секунда — и всполошился весь отдел, как море перед штормом. Этот актер умел волновать. Вот почему Грелль настолько болен сценой.

На пути жнеца повстречался Алан, рачительный сотрудник и добронравный парень, шинигами, который относился к нему более уважительно и благосклонно.

— Диспетчер Сатклифф, вы вернулись, — согнулся сотрудник в поклоне. — Вас почти не узнать.

— Мне очень приятно это слышать. — Взгляд Грелля бесстрастно скользил по силуэту юного по их меркам шинигами, но легкую улыбку нельзя было скрыть.

Толпа следила за действиями Алого Жнеца, за его словами, каждую секунду, каждый миг, чтобы запомнить в случае чего.

— Да бросьте, — засомневался кто-то и для пущей убедительности добавил: — Сейчас придет Уильям, и все начнется по старому…

— Так, что здесь за сборище? — Головы синхронно повернулись туда, откуда донесся вселяющий тревогу голос. — Коллеги, немедленно возвращайтесь на свои рабочие места, — такой догматический тон мог принадлежать только одному жнецу.

Одна из сестер-близняшек разрядила молчание, часто прыгая между рядами изумленных сотрудников:

— Смотрите, мистер Спирс, к нам Грелль вернулся!

Сатклифф с серьёзным видом встретил своего однокурсника. Уильям, оторвавшись от чтения архивов, украдкой взглянул на жнеца сквозь ресницы.

Ответ, как лёд по сердцу:

— Виделись.

Некоторые сотрудники из соображений безопасности отошли от диспетчера Сатклиффа подальше, чтобы не попасться на пути безумного яркого вихря. Но…

— И Вам доброго утра, мистер Спирс. Не серчайте. — Грелль убрал руки за голову и потянулся. — Я приступлю к работе прямо сейчас.

Тот, кто всегда был холоден и непреклонен на словах, меняется при всех и за пару мгновений:

— Скажи этим тунеядцам, — сказал он полушутя, впервые продемонстрировав улыбку, которую никто и никогда не видел. — Пусть теперь равняются на тебя.

Грелль покорно кивнул, поднимая воротник рубашки.

У половины сотрудников отвисла челюсть.

За спиной возвратившегося раздавались голоса Рональда и Эрика, которые явно обсуждали фееричный приход шинигами:

— Офигеть… Ты видел это?

— Да, согласен, — подхватил Слингби. — Взгляда не оторвать. А Сатклифф уже не тот рвач!

Рональд, запомнивший лицо Грелля с ухищрениями косметики, долго не мог воспринять этого же шинигами без грима и противоестественных мужчине костюмов.

Он с полной уверенностью дернул друга за рукав:

— Эрик.

— Чего?

— Дай мне по башке. Лучше я свихнусь, чем поверю этому!

Эрик, вздохнул, но не мог отказать мужчине, и сделал жест, на который и ему подобные был всегда щедр, - со всей своей могучей силой долбанул Рональда свертком из журнальных страниц.

— Всё! — решил жнец, заорав так, чтобы слышал весь этаж, — теперь я псих! — И прыгнул, пританцовывая. — А я псих! Пси-и-их!! Товарищи, смотрите!

Эрик, опустив руку с журналом, закатил глаза и глубоко вздохнул:

— Идиот.

Алый Жнец остался в тени лестничной площадки, скользя ладонью по гладким перилам и спускаясь вниз. Улыбка невольно запечаталась на губах.

— Я вернулся домой.

Юлия

Я делаю звук в телевизоре то громче, то тише. Первое - когда хотела забыть о Сатклиффе, второе - когда невольно погружалась в те дни, проведённые вместе. Но сколько бы я не делала попыток, результат один и тот же.

Упав на ковёр под тяжестью мучений, я не могла унять головную боль. Телевизор действовал мне на нервы.

Я медленно поползла через подушки, чтобы отыскать пульт. Холодное кольцо сдавило лёгкие.

В голове у меня все кружилось и плыло, был жуткий, тошнотворный позыв на рвоту, и непонятная магия наливала тело свинцом; самообладание безнадёжно терялось среди боли и странного опьянения. Я не знала, что со мной происходит.

Моя рука нащупала телефон среди волн одеяла и запустила в стену с такой силой, что он отлетел обратно. В приступе ненормального смеха я давила остатки телефона и слушала, как трескается стекло дешёвой техники. Я смеялась оттого, что меня вертело, затягивало, как в водовороте.

Воображение населяли самые разные видения, похожие на отродья нечисти. Теперь моё внутреннее зрение созерцало предметы. Тяжелые, мелкие, острые, тупые…

Боль. И опять костлявая рука чародея сжимает моё горло. Я становлюсь ничем. Одна, но ветер переносит меня, как соломинку, в другое место. Туда, где красное небо.

Я видела десятки грешников около себя. Их, лишенных разума, тянуло вниз к пропасти. Я заглянула туда, стоя на краю, но вовремя отошла на пять шагов. Падали другие, но мне были даны крылья, чтобы взлететь.

«Лети… давай…»

Вздох резко вышел из меня, и я в ужасе открыла глаза.

Распахнутые настежь окна никто так и не закрыл. Сердце подскочило, пропиталось страхом. Сидя на последней ступеньке и потирая щеку о стену, я осознала, что больше мне не спрятаться от одиночества. Руки, лежащие на коленях, с дрожью сжались.

Я больше не могла сдерживать себя. Слёзы застилали глаза, падали каплями на бумагу. Мне нужно сделать это, пока я окончательно не потеряла рассудок.

«Прочти это письмо… Я живу этой болью…»

Рука, дрожащая и скользкая от пота, сама пишет эти строки, а стержень царапает бумагу при желтоватом свете настольной лампы.

«…потому что люблю тебя…»

Переступив порог тепла и мороза, я очутилась в объятиях уходящей ночи. Надо мной раскинулось звёздное небо. Январский воздух был поразительно чист и прозрачен. Я с волнением сжимала бумагу, а когда белая птица спустилась с небес, то отдала письмо ему, моему маленькому почтальону.