- Елена Леопольдовна, хотя бы предположительно вы не могли бы назвать, кто мог быть звонившим?

- Нет. Но наверное кто-то из знакомых мужа, кто посещал ипподром. А таких было много.

- Кто был управляющим ипподромом?

- Господин Левжинский, Адам Юрьевич.

- Вы давно его видели? Он жив?

- Не знаю. Последний раз я видела его в прошлом году.

- А вы не знаете его адрес?

- Прежде он жил в доме Болотовича. А сейчас, право, не знаю.

Я помнил доходный дом купца Болотовича. Квартиры в нем снимали люди приличного достатка...

Когда мы уже уходили, вдова Мадера обратилась ко мне:

- Если вы разыщите господина Левжинского, будьте добры, известите его... И скажите, что похороны завтра...

Попрощавшись, мы вышли.

- Что дальше, Викентий Сергеевич? - спросил Титаренко. - Каковы ваши впечатления?

- О впечатлениях говорить рано. Завтра, до визита к ограбленной вдове Йоргоса, я хотел бы знать, обитает ли еще на своей квартире управляющий ипподромом Левжинский. Если его выселили, то куда. И вообще, жив ли он. Есть у вас люди, которые в состоянии это сделать? Не мне же этим заниматься, любезный.

- Это будет сделано, - коротко, без тени обиды сказал Титаренко. Куда сейчас? Домой?

- Да... Вот что еще: в городе теперь не так уж много извозчиков. Пусть ваши люди попробуют выяснить, не возили ли они кого-нибудь по адресам, где живут погибшие именно в те дни и часы, когда были совершены убийства. Извозчики народ сговорчивый, они охотно помогали полиции. Вряд ли убийца передвигался пешком. Ему нужно было появиться на короткое время, сделать свое дело и тут же исчезнуть. Тем более, что все три жертвы живут в отдалении и в разных концах города.

- Я понял, - сказал Титаренко. - Постараемся выяснить...

На следующий день около пяти вечера заявился Титаренко.

- Ну что? - спросил я.

- Левжинский Адам Юрьевич проживает там же, в доходном доме Болотовича. Правда, его несколько потеснили: большую часть квартиры отдали многодетной работнице с фармацевтической фабрики и старухе с тремя внучатами. У нее сын погиб на фронте в Галиции. Невестку изнасиловали и убили. Она поехала в деревню менять последнюю одежонку на картошку, - он взглянул на меня каким-то давящим испытывающим взглядом.

Я уклонился от дальнейшего разговора на эту тему.

- С извозчиками безрезультатно, - сказал Титаренко.

- В каком смысле?

- Опросили всех, кого только можно. Никто не возил по этим адресам в указанные дни и часы.

- Я и не очень рассчитывал... Ладно. К Левжинскому я пойду один. Не возражаете?

- Как вам угодно...

Левжинский оказался человеком лет шестидесяти - сухощавый, чистенький, гладко выбритый с тщательно зачесанными седыми волосами, со следами былой респектабельности. Занимал он одну большую комнату, забитую мебелью в белых парусиновых чехлах, видимо снесенную сюда со всей прежней его квартиры.

Я представился, объяснил причину своего визита.

- Убили?! - он провел узкой холеной ладонью по лбу и опустился на стул, словно боясь, что упадет. - Кто же это сделал? - тихо спросил он.

- Адам Юрьевич, для выяснения этого я хочу задать вам несколько вопросов.

- Пожалуйста.

- У вас не сохранились случайно программки скачек, скажем за последние пять-шесть лет?

- Я храню все программки с момента открытия ипподрома. Что вас конкретно интересует?

- "Пепел". Что это?

- "Пепел" - игреневый жеребец.

- Фаворит?

- Какое там! Господин Мадер купил его в конце 1915-го года. Я уговорил его. Никто не верил в "Пепла", считали, что выбросили деньги. Но я и жокей Боровец почувствовали, что "Пепел" - будущая жемчужина в нашей конюшне. Что сказать? Трудный был жеребец. Выпустить мы его рискнули впервые перед закрытием сезона 1916-го года. Больше не успели в связи с известными вам событиями в феврале 1917-го.

- То есть он участвовал в одной скачке?

- Да. В четвертой. Тогда и произошла сенсация.

- А именно?

- Ставок на "Пепла" почти не делали. Разве что кто-то ради шутки. В "Пепла" никто не верил, жеребец новый, никто о нем ничего не знал. А я верил и уговорил одного знакомого. Сказал, что если "Пепел" проиграет, я погашу половину проигрыша своими деньгами. "Пепел" выиграл скачку, а мой знакомый положил в карман огромную сумму. Вечером мы отметили победу в ресторане Яроховича.

- Кто этот счастливец?

- Адвокат Иегупов Борис Николаевич. Он помешан на лошадях, дружил с жокеями. В общем, свой человек на ипподроме, в конюшнях.

Имя адвоката Иегупова было мне знакомо: молодой, способный, выиграл несколько крупных нашумевших наследственных дел; несмотря на молодость, вращался в кругу солидных промышленников и деловых людей, но, по слухам, хваток, циничен, высокомерен, кое-кто из старых адвокатов считал его авантюристом.

- Он бывал в доме у Мадеров? - спросил я.

- И не раз. Там любили поиграть в карты. Принимали и его, восходящую звезду. Это же он выиграл миллионное дело для купца Чернецкого, когда тот судился с заводчиком Лункевичем. Кроме того, Иегупов ухаживал за племянницей господина Мадера. Она ушла сестрой милосердия на фронт и погибла весной 1915-го, когда немцы осуществили Горлицкий прорыв.

- Вы так хорошо знаете все о семье Мадеров.

- Я работал у него с 1901-го года.

- Кто еще бывал у Мадеров, когда собирались поиграть в карты?

- Известные в губернии и в городе люди; купцы, промышленники, финансисты, крупные адвокаты.

- А Чернецкие, Йоргосы, Пирятинские?

- Непременно.

- Когда вы последний раз видели Иегупова, Адам Юрьевич?

- Зимой 1917-го. Потом он куда-то исчез.

Поблагодарив Левжинского, я ушел. После полудня мы с Титаренко отправились к вдове Йоргоса. Сам Йоргос застрелился в 1913 году, запутавшись в каких-то любовных тенетах. Теперь вот ограбили его вдову. Жила она в маленьком флигеле. Большой собственный дом был конфискован, в нем разместились какие-то конторы, связанные с речным портом и пристанями (дом находился невдалеке от порта).

Мадам Йоргос - пожилая, сухая, как тарань, южного типа женщина с широко раскрытыми, вроде навсегда испуганными черными глазами - была суетлива и взволнована. У низенького окна стояла швейная машина, рядом лежала какая-то ткань. Заметив мой взгляд, хозяйка смущенно сказала:

- Я в юности умела неплохо шить. Сейчас пригодилось, жить как-то нужно.

Комната являла собой какой-то склад вещей и предметов. Как и у Левжинского, сюда из большого многоквартирного дома было снесено все, что оказалось возможным втиснуть. Картина рухнувшей жизни.

- Я уже убрала немного, потому что тут был такой разгром! - рукой хозяйка обвела комнату. - Что-то искали. А что - не могу понять, все вещи целы.

- Это произошло в ваше отсутствие? - спросил я.

- Да. Я боюсь тут одна оставаться и ночую у сестры на Троицкой. Так и в этот раз. Утром вернулась, а дверь взломана.

- Что же все-таки похитили? Драгоценности?

- Нет. Сумку. У покойного была большая замшевая сумка. Когда нас переселяли сюда, я из сейфа и ящиков письменного стола все бумаги мужа затолкала в эту сумку. Она-то и исчезла...

Я еще раз оглядел комнату и понял, что после того как госпожа Йоргос навела в ней порядок, искать какие-либо следы бесполезно. И тут мне на глаза попался большой семейный альбом, обтянутый зеленым сафьяном с бронзовыми застежками. Он лежал на подоконнике. Попросив разрешение у хозяйки, я стал его листать. Сперва, как и во всех альбомах, - фотографии родителей, затем детские снимки супругов, в гимназической форме, в свадебной одежде, потом пошли какие-то новые лица - родственники или приятели. Почти в самом конце одна страница была пуста, фотографию из дугообразных прорезей извлекли, видимо, недавно, цвет картона под нею сохранил свой прежний тон - темносерый, в то время как открытые свету края выгорели, поблекли.

- Госпожа Йоргос, вот здесь была большая фотография. Кто и зачем ее вынул?