Старший сын Рейгара – Эйгон предпочитал проводить свободное время в компании рыцарей, участвуя в их тренировках, застольях и слушая разговоры о ратных подвигах. Он упивался их обществом, а вояки были не против присутствия в их рядах, хоть и очень юного, но и обаятельного кронпринца, король тоже не возражал, а королева была в отъезде, так что мальчик развлекался на полную катушку.
Джон же, если ему было дозволено, старался находиться рядом с отцом, и с удовольствием слушал, когда тот посвящал его в свои дела. Если же Рейгару было не до мальчика, то сын просто читал что-то новое из отцовской библиотеки, или рисовал на плотной бумаге странные образы, рождающиеся в его голове или увиденные в книжках. Рисовать парня никто не учил, он просто стал делать это сам. Король полагал, что это умение досталось мальчику от матери. Та тоже умела рисовать.
- Джон, что ты изображаешь на этот раз? – Поинтересовался Рейгар.
- Это карта Семи Королевств, отец. Хочу попробовать скопировать ту, что есть в этой книге. – Джон поднял на него свои большие серые глаза, и король вздрогнул. Они были такими же, как у неё: – О семеро, я никогда к этому не привыкну… – прошептал Таргариен.
Он хорошо помнил ее глаза. Глаза у нее были серые как гранитный утес, очень спокойные и холодные, а взгляд был пристальным и внимательным.
Её глаза так не сочетались с ее характером. Она была такой странной и не постижимой. Она постоянно вела себя словно упрямый ребенок. Её суждения о мире и окружающих ее людях были для Рейгара неожиданными и чрезмерно искренними. Его всегда смущал тот факт, что она более всего предпочитала говорить о своих чувствах, мыслях, пристрастиях и ощущениях, что было не только не принято и не скромно, но и даже несколько неприлично для благовоспитанной девушки. Хотя для неё этот эгоизм был естественным, и казалось даже каким-то единственно верным.
А как непосредственны были ее жесты, абсолютно лишенные светской жеманности и наигранно нарочитой женственности придворных дам, но было в них и какое-то простое изящество и чистая безукоризненность.
Она постоянно вела себя так, будто ей каждый раз нужно делать выбор, и обязательно самой, непременно. Выбирать чувства, слова, степень доверия, любовь, смысл жизни.
А еще она никогда не сомневалась в том, что может говорить все, что угодно. И это его ужасно раздражало. Он с грустью вспоминал, как затаив дыхание он каждый раз ждал ее очередной реплики, часто надеясь, что она образумится и не продолжит начатое.
Она всегда относилась к нему с неким недоверием, и была полна решимости найти второе дно почти в каждом его слове.
И как ему было тяжело произвести на нее впечатление, а ведь ему, тогда такому молодому и влюбленному этого очень хотелось. Как долго он мечтал быть в ее глазах истинным рыцарем, предстать перед ней в героическом образе, стряхнуть с нее равнодушие, заставить ее думать не только о себе, но и задуматься и о нем.
Рейгару пришлось изучить ее, применить силу, даже напугать для того, чтобы достучаться до возлюбленной, чтобы заставить покориться, переломить ее волю, чтобы получить ее.
Он помнил, какой она была рассеянной и сонной по утрам, а ближе к вечеру, ее взгляд загорался неподдельным интересом к окружающему миру, а душа явно рвалась за пределы Красного Замка в непознанный и не покоренный мир, но он предпочитал держать ее при себе.
Он вспоминал, как с любовью изучал прелестные черточки ее профиля, живое движение губ, ее фигуру, тонкие руки, изящные пальцы. Она была такой красивой и такой желанной.
В его памяти она навсегда осталась взбалмошной и неуправляемой девчонкой, которая совсем не понимала кто она на самом деле. И не представляла, что все остальные женщины были для нее просто фоном – померкшие, блеклые и ненастоящие. Если бы она понимала, как может воздействовать на мужчин, возможно, она бы вела себя по другому, но она была так неуверенна в себе, даже зажата, но при этом так доверчива и самодостаточна. Он видел, как на нее смотрели другие мужчины и это задевало его, и как на нее реагировали женщины. Его возлюбленная всегда считала это ненавистью, но то было вожделение и зависть, яростная ревность, и страх, но не ненависть.
Её появление в жизни короля породило вокруг девушки самые фантастические, страшные, скандальные слухи о колдовстве и порочности, но она как будто не замечала их, а может быть ее это даже порой забавляло. Но он замечал, и хотел изменить ее.
Она была похожа на случайно распустившейся среди смрада и интриг Красного замка чудесный цветок, не принадлежащий этому миру, а ведь она, по сути, и была чужестранкой.
Таргариен же постоянно игнорировал тот факт, что ее душа пришла не из этого мира. Слишком уж живой и гармоничной была эта девушка. И ему трудно было сказать, что его привлекало больше – ее внешняя оболочка, или вся та магия, что шла у нее изнутри. Одно он знал точно, что желал безраздельно владеть ей, что она должна принадлежать ему. Его вторая жена была столь же чарующе прекрасна, сколь и безжалостна по отношению к нему, способная пренебречь им и его чувствами и в следующий миг сделать его самым счастливым на свете.
Он всегда думал, что она слишком эгоистична, но сам даже не узнал ее настоящего имени. Даже толком не спросил, кто она и какой была на самом деле. Ему было важно лишь то, что происходило здесь и сейчас, и что будет происходить в будущем.
Ее должно быть порой угнетало его напускное безразличие, а ему казалось, что так будет правильнее. Что так она быстрее станет той, кем должна: более подходящей и удобной для него – Лианной Старк. Но она не собиралась починяться его воле, тешить его самолюбие, и казалось ей абсолютно все равно король он или кузнец. Да и ему порой было все равно, в такие минуты он испытывал чувство умиления и восторга, замечая, что она счастлива, в такие моменты его сердце замирало в груди.
Но любил то он ее такой, какой она была. Ему просто нужно было ценить ее, принять такой, какая она есть. Как он корил себя, что указывал ей на недостатки, анализировал ее, говорил, что знает какая она и что ей нужно, давил и подавлял, требовал и добивался, и в итоге убил ее.
Может быть, чувствуя свою судьбу она и отдала предпочтение дорнийцу. Может быть его растленный вседозволенностью разум принимал ее и не стремился ее изменить, но король таким не был, но ведь мог … он понял это, когда она была еще рядом … но так и не смог изменить себя …
Он помнил, как она изводила, третировала и испытывала его, заставляла душу метаться как зверя в клетке, обрекая мужчину на отчаяние и безумие. Он помнил, как из-за не он чувствовал себя на грани между печалью и радостью, нервный, хладнокровный, яростный, верный, покорный и деспотичный, влюбленный. Это длилось постоянно, длилось, приобретая очертания постоянства, но внезапно исчезло, с ее смертью. А потом словно громсреди ясного неба – ее смерть.
Как он жалел сейчас, что не умеет рисовать, хотя бы в половину так же хорошо как его сын. Он бы хотел нарисовать ее, то что помнил о ней, такой какой она была, до того как ускользнула из этого мира навсегда.
А сейчас он может только смотреть в глаза их сыну, ища ее где-то в глубине его не детского взгляда. В глаза сына, который так дорого обошелся ему.
А еще он помнил, как впервые поцеловал ее во влажные такие детские губы, …какими странными и отчужденными были тогда ее глаза … в них не было тогда никакой любви и он был готов рассыпаться в прах.
Эти воспоминания разом распахнули его чувства, и до его сознания из недр разума вновь долетели ее последние слова: -… будь сильным… я люблю тебя … люблю … – слова звучали на грани небытия, возродившиеся из мрака ощущений забытых за столько лет, и казалось, будто она неудержимая и невесомая все еще здесь,…но она ускользала и он не мог сжать ее в объятьях,… а ему всего лишь хотелось поцеловать ее еще раз,…но он вновь вернулся в удушающие объятия жизни, в которой он будет продолжать жить и быть сильным, … но уже без нее, навсегда.
