Я набрался храбрости и обнял её за талию. Она впилась мокрыми горячими губами в мой рот и сказала:

– Валик, я хочу тебя!

Валик – так звали её покойного мужа. Я решил не делать замечания.

– Пошли в спальню? – робко прошептал я.

– Нет, Валик, пускай сын уснёт сначала.

– Хорошо, – сказал я, и она снова уселась на свой проклятый стул. Халат её распахнулся, и она безо всяких стеснений теперь мяла передо мной свои громадные груди, увенчанные прекрасными во всех отношениях сосками.

Маленький негодяй запустил в меня резиновым шлепанцем.

Аня сказала:

– Дай ему по заднице и отправь спать…

– Но как это… я не могу чужого ребёнка…

– Не чужого! – вскрикнула Аня, схватила Пашку за руку и подвела ко мне.

– Я не буду… – сказал я.

– Снимай ремень… быстро!

Она стянула с Пашки штаны, и в её взгляде появилось нечто злое от нечистого, нечто демоническое, что заставило меня снять ремень и пару раз дать молокососу по заднице.

– А теперь быстро спать, – скомандовал я, войдя в роль папашки.

Аня одобрительно улыбнулась. Я ждал, что она начнёт действовать первой, и решил ей во всём признаться. Что, мол, девственник и всё такое.

Однако она не торопилась. Она сказала:

– Ты бы волосы немного взлохматил.

– Зачем? – спросил я.

Тем временем второй тайм подходил к концу. И пятая бутылка пива подходила к концу. И колбаски я все съел.

– Ну, так просто, – ответила Аня.

Я взлохматил волосы, и тут до меня дошло, что покойник вечно ходил с взлохмаченными волосами.

Затем Аня попросила:

– А теперь скажи: «Закрой рот и дай мне досмотреть проклятый футбол, грымза, ухухухуху!»

Промолчав, я сделал вид, что этого не слышал. Эрекции как не бывало. Чертовщина начала происходить.

Аня сказала:

– А теперь скажи: «Ну, раз уж ты мне футбол не даёшь посмотреть, так пойду я мусор вынесу и от тебя отдохну, грымза… ухухухухуху!»

Аня принесла полупустое мусорное ведро и вручила его мне.

Из спальни я услышал детский плач. Пашка причитал:

– Папа, пожалуйста, не бей маму, папа!

Я взял мусорное ведро и вышел во двор. А ничего другого мне и не оставалось. Мусор я выкинул вместе с ведром и быстренько спрятался у себя дома. На звонки не отвечал, дверь не открывал. История вышла пренеприятная.

На протяжении недели я избегал встречи с Аней. Как-то вечером я решил проверить почту и увидел от неё письмо.

В письме она написала:

«Извини, тысячу раз извини. Не знаю, что на меня нашло. Сама была не своя. Это всё от горя и бессонных ночей. Больше такого не повторится, Максим, пожалуйста, давай останемся друзьями!»

Стоит ли говорить, что я сам мечтал остаться с Аней друзьями, а более же всего я по ночам, иногда и днём, мечтал о её грудях, о ногах её мечтал, неудивительно.

Более же всего облекитесь в любовь. Хорошо-хорошо.

И мы оставались друзьями, несколько раз вместе съездили за покупками, несколько раз сходили в кино, и ещё на прогулку в парк сходили. Пашка такой стал, хоть к ране прикладывай. Вежливый, грубить перестал. «Спасибо, пожалуйста». В парке я ему сахарную вату купил.

Иногда, конечно, Аня просила меня надеть жёлтую рубашку, иногда просила поковыряться в носу, почесать в паху, взлохматить немного волосы и ещё что-то странное просила. Однако я прощал ей эти мимолётные шалости, слабости, можно сказать. И то, что она частенько называла меня Валиком, я тоже старался не замечать. Ведь на кону стояли чудесные, самые прекрасные груди на земле и роскошные волосы цвета крови марсианина.

Как-то мне позвонила мать и сказала:

– Что-то ты давно не заходишь, не звонишь… у тебя всё нормально?

– Более чем, – ответил я.

– Что с твоим голосом? – спросила мать.

– Что с ним?

– У тебя наконец-то появилась девушка. Я так рада! Приходи к нам на ужин. Познакомимся. Мне нужна подружка.

– Хорошо, – пообещал я и, положив трубку, решил, что непременно женюсь на Ане.

Почему бы и нет? Она умная, хорошо готовит, разрешает смотреть футбол и пить пиво, добрая, красивая, грудастая, рыжая – всё как я люблю в своих фантазиях про несуществующих женщин. А Пашка? Ну что же, пусть будет Пашка. Его ещё можно перевоспитать. Да не такой уж он и плохой после ремня.

Я рассказал Ане про предстоящую встречу с родителями. Она очень обрадовалась.

– Надену чёрное платье и бусы, – сказала она. И каблуки.

В тот же вечер она отправила Пашку к своей сестре за город. Мы сидели у меня за ужином и футболом.

– Валик, – сказала она. – Пошли спать. Мне завтра рано вставать и ещё хочется кое-чем заняться…

Я взял её руку своей дрожащей рукой и повёл в спальню. Мы разделись при выключенном свете. И улеглись в кровать. Я целовал её груди и ласкал в заветном месте пальцем. Она стонала.

– Валик, – говорила она. – Валик, я так тебя люблю.

Вместо того, чтобы получать удовольствие, я улёгся на спину, закрыл глаза и представил Валика в гробу. Представил его лицо, над которым уже изрядно потрудились черви.

Я представил трупную вонь.

Боже, что же с телом его произошло?!

Я представил, что он лежит с нами в кровати.

– И не стыдно тебе? – спросил воображаемый Валик в моей голове.

Отстранив Аню, я повернулся на бок к окну.

– Что случилось, Валик, тебе нездоровится? – спросила Аня.

– Извини, просто устал, тяжёлый день, – ответил я.

– Хорошо, тогда завтра утром продолжим? – спросила Аня.

– Конечно, ответил я и поцеловал её в левый сосок.

Всю ночь я пролежал без сна, ворочался и размышлял над предстоящей встречей с родителями.

Кто бы мог подумать, что мама пригласит на ужин всё семейство, всю родню, и даже французская тётя со своим Жан Филиппом, как оказалось, ещё не уехали. Тем не менее ужин прошёл превосходно. Все на меня смотрели с восхищением, все тайно восторгались рыжей бестией, и завидовали мне, и поверить не могли, что такой неопытный по женской части мужчина смог привлечь такую выдающуюся женщину. И Аня вела себя выше всяких похвал. Помогала по столу, убирала посуду, смеялась там, где надо, качала головой там, где надо, молчала там, где надо.

И даже то, что она весь вечер называла меня Валиком, не испортило картины в целом.

Когда же Аня ушла на кухню с французской тёткой курить – родственники в лице моментально поменялись. Дед скривился, будто сто мёртвых жаб проглотил. Бабка поморщилась, словно у неё внезапно голова разболелась, а мама моя хорошая расплылась в блаженной улыбке.

– Рыжая! – сказал дед. – Она же рыжая! Ты что, не видишь?

– Вижу, дед, мне нравятся рыжие, – сказал я.

– Да все рыжие стервы! – сказал дед. – Вот на бабку свою посмотри – рыжая как сатана! Думаешь, легко я жизнь прожил? Отмучался с ней и до сих пор мучаюсь.

– Рыжие – женщины страстные, но довольно ветреные, – философски заметил мой дядя – талантливый обвальщик мяса.

– Рыжей может быть любовница на месяц, но никак не жена, – сказала дедова сестра.

Мама же сказала:

– Сынок, я так счастлива, сынок, она тебе подходит, такая умница, сразу видно – много умеет. Хозяюшка. И добрая. Сынок, главное, чтобы маме нравилось.

Отец высосал мякоть из бочкового помидора, осушил рюмку водки и наколол на вилку колбасу.

– Эх, девоньки-голубоньки, за что я вас люблю – за четыре губоньки, – молвил отец.

Бабушка решительно заявила:

– Она тебе не подходит.

– Почему? – спросил я.

– Никто никогда не поймёт, что у рыжих на уме, – сказала моя рыжая бабушка. – У них тыквенная каша в голове. Сегодня одно на уме – завтра другое. Нет, Максим, такая женщина не для тебя. Она слишком красива, а у тебя нос длинный… картошкой… дедов нос у тебя… и потом… ах, ладно…

Бабка махнула рукой, явно ожидая, что все попросят её продолжить.

– Продолжайте, бабушка, говорите, – не подвели все.

– Не буду, не за столом сказано, – притворно упиралась бабушка.

– Ну скажите! – просили все.