– А я всегда мечтала полюбоваться на осла верхом на коне!

Драко изумленно округлил глаза. Макнейр умолк. Нарцисса едва удержалась, чтобы не прикрыть рот ладонью. Что она только что сказала! Все, теперь не будет у Малфоев никаких договоров с Макнейрами, а заодно и со всеми остальными шотландцами. Дура, дура, дура, и еще тысячу раз дура! И такой дурой она не была даже в школе.

Макнейр целую минуту смотрел на нее, затем вдруг издал странный звук, будто поперхнувшись, и совсем уж неожиданно расхохотался вновь.

***

Гиневра рассказывала о том, как они сбегали от Темного Лорда, когда Ульрика внезапно перебила ее:

– Значит, Снейп повторил свое предложение?

Гиневра опустила взгляд на свое кольцо – так сложилось, что во время ее заключения в Азкабане кольцо так и покоилось в имении Морроу, а по возвращении она не смогла устоять от соблазна, и носила его на цепочке, наложив чары невидимости. Для себя она приберегала версию, будто подыскивала подходящий случай вернуть его, однако на самом деле не могла решиться расстаться с этим кольцом.

Они сидели в гостиной дома по площади Гриммо, 12. Утром следующего дня после объявления помолвки Гиневра решила, что дальше тянуть нельзя и, взяв с собой дочь, аппарировала на крыльцо столичного особняка Блэков.

– Да, – сдержанно кивнула она.

– Поздравляю, – пожалуй, таким тоном желают смерти.

Между сестрами Морроу всегда были натянутые отношения, и тому было множество причин. Раньше в их семье того ребенка, который унаследовал проклятье в «активном» виде, всегда прятали от глаз, прикрываясь отговорками о слабом здоровье отпрыска, однако после истории с вырождением Мраксов на такие вот отговорки стали посматривать косо. Ричарду Морроу, отцу сестер, к примеру, с трудом удалось найти себе супругу – незаконнорожденную дочку какого-то богатого лорда, который, тем не менее, давал за ней более чем скромное приданое. Это несколько пошатнуло и без того отнюдь не лучшее финансовое положение рода, не отличавшегося особой знатностью и постоянно тратившегося на «соответствующее» содержание «больного» отпрыска. Поэтому новоиспеченная леди Вероника Морроу, особа деятельная и, к тому же, благодарная судьбе за столь удачное замужество, целиком преданная новой семье, пошла ва-банк – она решила не скрывать от глаз вторую дочь, а скрыть лишь проклятье. В свои юношеские годы ни Гиневра, ни Ульрика не знали истинной подоплеки сего поступка, что подталкивало последнюю к выводу, будто младшая сестра абсолютно незаслуженно является любимицей матери. Гиневра отчасти и сама в это верила – во многом благодаря ревности сестры – и испытывала, с одной стороны, чувство глубокой и искренней благодарности матери, подарившей ей несоизмеримо лучшую участь, чем унылое существование в четырех стенах в их крохотном коттедже в шотландском городке Литтлфейри, вдали от любопытных глаз. С другой стороны, она постоянно мучилась угрызениями совести и чувством вины, понимая, отчасти благодаря все той же Ульрике, что является обузой для семьи. Ульрика же не могла смириться, что мама якобы любит ее больную опасную сестрицу, относясь к ней самой с чрезвычайной сдержанностью. Это было первой причиной.

Во-вторых, Морроу тесно общались со Стивенсонами. Стивенсоны были значительно богаче по сравнению с семьей сестер, но двух леди связывало нечто общее – Хелена Стивенсон, в девичестве Бейкер, сделала превосходную партию, хотя ее отец не давал за ней практически никакого приданого – в этом ей помогла красота и умение держаться. Вполне логично, что Хелена с детства вбивала своей дочери, а заодно и девочкам Морроу, мысль, что их главной и единственной целью в жизни должно быть удачное замужество. Ульрика прониклась этой идеей значительно сильнее, чем Талия с Гиневрой, и лет с тринадцати прилагала все усилия, чтобы стать желанной невестой для любого лорда – а усилий прилагать приходилось немало, ибо мисс Морроу, увы, не обладала красотой Троянской царевны, в отличие от леди Хелены, названной в ее честь. Ульрике приходилось постоянно сидеть на диетах – временами она даже тайно варила какие-то мерзко пахнущие зелья для похудения, – у нее не хватало средств на туалеты, какие ей хотелось, приходилось завивать волосы так, чтобы они казались гуще, проводить часы перед зеркалом, накладывая косметические заклятья, чтобы скрыть не аристократичную округлость лица, веснушки и слишком широкий нос: Ульрика пошла в бабку-булочницу. Ко всему этому добавлялся вечный страх, будто кто-нибудь непременно догадается, что с ее сестрой что-то не так, сделает соответствующие выводы и обличит семью Морроу перед всем высшим светом. Она не могла воспринимать Гиневру иначе, кроме как обузу.

И третья причина, однако не менее важная – Гиневра была миловиднее старшей сестры. Да, сестры Морроу были похожи, однако младшей от семьи отца достался аккуратный носик и полагающийся девице благородных кровей овал лица. Отдельно Ульрику кто угодно назвал бы вполне хорошенькой девушкой, но, когда рядом оказывалась Гиневра, она, сама того не желая, своей внешностью подчеркивала все изъяны сестры.

– Спасибо, – пробормотала она.

Ей всегда было жалко сестру: было грустно смотреть, как она суетится и бесконечно тревожится по поводу своего будущего, как гробит свое здоровье всякими зельями. Сейчас Ульрика была тощей сухопарой женщиной, и былая округлость лица бесследно исчезла – из-за проблем с желудком она соблюдала строгую диету, питаясь преимущественно салатами. В уголках губ у нее залегли ранние горестные морщинки. А ее богатый муж был редкостным садистом.

– Мне казалось, счастливые невесты начинают разговор именно с этой благостной новости, – сухо заметила Ульрика.

Гиневра выдавила неловкую улыбку. То, что она «отхватила» одного из самых знатных женихов страны и, при этом, у них было взаимное чувство, лишь усиливало неприязнь Ульрики к ней. Гиневра знала, что сестра по-прежнему недоумевает, за какие такие заслуги ей достается все самое лучшее, ведь, по ее мнению, Гиневра никогда для этого и пальцем не пошевелила. Поэтому Гиневра совершенно не представляла себе, как может сообщить ей о своей помолвке, чтобы это не выглядело так, будто она прибежала дразниться.

– Сейчас не то время, чтобы ставить превыше всего личные дела, – наконец, нашлась, что ответить она.

– Ну, почему же, – усмехнулась Ульрика. – Как известно, на войне чувства приобретают особую остроту. Они играют роль спасительного забытья, создают иллюзию, будто от войны можно хоть куда-то деться. Кажется, о чем-то подобном утверждали писатели потерянного поколения, – все это было сказано тем же монотонным, усталым голосом.

У Гиневры складывалось впечатление, будто сестра больше ничем не интересуется. Безразличие сквозило в каждом ее жесте, в каждой интонации, а взгляд казался отрешенным. Гиневра прочистила горло.

– Мы собираемся обвенчаться недели через две, – сказала она глухо. – Где-нибудь в магловской глубинке. Я пришлю записку с точной датой и мест…

– Не стоит беспокоиться, – холодно перебила ее Ульрика, нетерпеливо взмахнув рукой.

Гиневра огорошено уставилась на нее.

– Сейчас не время для соблюдения пресловутых «приличий», – последнее слово Ульрика подчеркнула особо едким тоном. – Мы с тобой давно уже не семья, мы не общались около семнадцати лет, и я не вижу смысла скрывать, что вынужденное общение тяготит нас обеих.

Гиневра продолжала изумленно молчать.

– Если настанет мирное время, и опять возобновится вся эта светская мишура: приемы, дни рождения, помолвки, дебюты – тогда мы будем оказывать друг другу утомительные визиты вежливости, – Ульрика говорила скучающим тоном, лениво разглаживая складки платья, затем подняла на Гиневру ничего не выражающий взгляд. – Но до того нам ни к чему притворяться – нет зрителей.

Некоторое время Гиневра молчала, уставившись на гобелен Блэков с фамильным древом, и не знала, как себя повести.

– Думаю, ты с дочерью можешь со спокойной душой вернуться к своим друзьям. Не будем друг другу досаждать, – Ульрика даже улыбнулась уголками губ – она высказала то, что давно хотела.