Позже я наткнулась на рецензию, посвященную книге Уайта, в старом журнале Британского клуба сокольников. Рецензия была поразительно немногословной: «Для тех, кому интересно скучное и дотошное самокопательство во время приручения и дрессировки ястреба, «Ястреб-тетеревятник» будет превосходным пособием, содержащим перечень того, чего в большинстве случаев делать не следует». Люди в твидовых костюмах сказали свое слово. Значит, я не ошиблась, мне было позволено не любить этого взрослого дядю и считать его глупцом. Больно вспоминать то облегчение, которое я почувствовала, читая строки рецензии, – облегчение, основанное на ужасном непонимании многообразия и широты мира. Мне было приятно ощущать счастливое превосходство, которое, в сущности, есть прибежище избранных. Но вместе с тем моя восьмилетняя душа благоговела перед ястребом, описанным в книге. Тетеревятник. Тетеревятник был как живой. У него были жесткие, как сталь, кончики крыльев и безумные желто-оранжевые глаза, он прыгал, летал и расправлял огромные крылья над рукой в перчатке цвета сырой печени. Он издавал звуки, как любая певчая птица, и боялся автомобилей. Мне он нравился. Он был понятен, несмотря на то, что автор, наоборот, был совершенной загадкой.

Несколько лет назад я познакомилась с вышедшим в отставку пилотом самолета «У-2». Это был высокий, суровый, красивый мужчина, который обладал именно таким убийственным спокойствием, которое мы вправе ожидать от человека, проведшего годы, летая по краю космоса в грязно-черном американском самолете-разведчике. Геополитические аспекты его деятельности были, на мой взгляд, весьма сомнительны. Но если рассматривать ее как обычную работу, то даже странно, до чего увлекательной она казалась. На высоте двадцать пять тысяч метров мир под вами уходит дугой вниз, а небо над головой напоминает невысохшие черные чернила. На вас надет скафандр, вы заключены в кабину размером с ванну и управляете самолетом, который впервые поднялся в воздух в год смерти Джеймса Дина. Вы не можете прикоснуться к миру под вами, только регистрировать, что в нем происходит. У вас нет оружия, единственная ваша защита – высота. Но когда я беседовала с этим человеком, больше всего меня поразили не истории о его приключениях, рассказанные с невозмутимым видом, не «случаи» с русскими «МиГами» и тому подобным, а его попытки бороться со скукой. Полеты в одиночку по девять – двенадцать часов.

– Вам не было жутко? – спросила я.

– Там, наверху, порой бывало довольно одиноко, – ответил он.

Но в тоне, которым он это произнес, мне почудилось желание вновь испытать те же ощущения. Потом он сказал кое-что еще:

– Иногда я читал, – неожиданно признался он, и с этими словами его лицо изменилось, изменился и голос: по-йегерски[7] невозмутимая медлительность речи исчезла, а вместо нее появилась чуть застенчивая детская восторженность. – Книгу Т. Х. Уайта «Король былого и грядущего». Вы слышали об этом писателе? Он англичанин. Книга просто замечательная. Я брал ее с собой. И читал по дороге туда и обратно.

– Вот это да! – воскликнула я. – Я этого писателя знаю.

Эта история и тогда и сейчас кажется мне совершенно удивительной. Жил-был человек, который летал в скафандре на самолете-разведчике и почитывал «Короля былого и грядущего», грандиозную эпопею – комическое, трагическое, романтическое переложение легенды о короле Артуре, которое повествует о войне, агрессии, силе, праве и ставит вопрос о том, что такое нация и какой она должна быть.

Уайт не относится к числу модных писателей. Когда я изучала в университете английский язык и литературу, его имя не упоминалось вовсе. Но в свое время Уайт был по-настоящему популярен. В 1938 году он выпустил книгу для детей о юных годах короля Артура под названием «Меч в камне» и сразу же прославился и разбогател. Права на экранизацию быстренько приобрел Дисней, превративший роман в мультфильм. Уайт продолжил повествование об Артуре и издал «Короля былого и грядущего», книгу, которая, в свою очередь, вдохновила создателей мюзикла и фильма «Камелот». Изложение Уайтом артуровских легенд имело огромное влияние в мире: когда Белый дом времен Кеннеди называют Камелотом, это отсылка к работам Уайта – после убийства мужа Жаклин Кеннеди процитировала строки из мюзикла. Когда вы представляете себе волшебника Мерлина в расшитой звездами высокой островерхой шляпе, вы тоже следуете за Уайтом. А я, думая о пилоте «У2», читающем там, наверху, роман о короле Артуре, роман, который удивительным образом вплелся в сказку о политической жизни Америки, не могу не вспомнить строчку из стихов Марианны Мур: «Средство от одиночества – уединение». Уединение пилота в шпионском самолете, когда он видит все, но не касается ничего, и только читает «Короля былого и грядущего», поднявшись на пятнадцать тысяч метров над облаками, – от этой картины мне делается грустно, потому что от нее разит одиночеством, потому что это связано с некоторыми обстоятельствами моей жизни и еще потому что Т. Х. Уайт был одним из самых одиноких людей на свете.

«Ястреб-тетеревятник» – книга молодого человека. Она была написана до других, более известных книг Уайта, до того, как он стал знаменитым. Она «рассказывает о второсортном философе, – с грустью объяснял он, – который жил один в лесу, устав от общества себе подобных, и о его попытках дрессировать того, кто не относится к роду человеческому, – птицу». Когда я прочла это вновь, через много лет после того первого детского знакомства, то почувствовала в этих словах нечто большее, чем просто неумение обращаться с тетеревятниками. Я поняла, почему некоторые сочли книгу шедевром. Дело в том, что Уайт превратил дрессировку ястреба в метафизическую схватку. Подобно роману «Моби Дик» или повести «Старик и море», «Ястреб-тетеревятник» представлял собой литературную встречу животного и человека, восходящую к пуританской традиции духовного состязания: спасение как ставка, которую нужно выиграть в состязании с Богом. Став старше и мудрее, я решила, что признание Уайта в собственном неумении было жестом скорее смелым, чем глупым. Но все равно я на него сердилась. Во-первых, потому что ястреб ужасно страдал от его дрессировки. И во-вторых, потому что изображение этого занятия как напряженного поединка между человеком и птицей в значительной степени повлияло на наше восприятие ястребов-тетеревятников и охоты с ловчими птицами вообще. Честно говоря, мне было отвратительно, что он сделал. Дрессировка птиц никогда не представлялась мне войной, а ястребы никогда не казались чудовищами. Та маленькая девочка, лежавшая на кровати, все еще злилась.

Вот о чем я думала, сидя за столом и глядя в раскрытую книгу через четыре месяца после папиной смерти. Я принялась читать и, читая, почувствовала, как меня что-то словно толкнуло, – я поняла, почему не одну неделю мои глаза так старательно избегали смотреть на эту книгу. Стало ясно: мое раздражение отчасти объяснялось впервые возникшей догадкой – желание дрессировать ястреба было не вполне моим собственным. В какой-то мере это было желание ястреба.

16 марта 1936 года. В ветвях каштанов, что растут с восточной стороны огромного палладианского дворца, где размещается школа Стоу, суетятся галки. С крыши здания, в котором некогда располагалась конюшня, а теперь устроены жилые комнаты, стекают капли. В одной из комнат сидит мистер Уайт, заведующий кафедрой английского языка и литературы, подмяв под себя одеяло. С трудом удерживая на коленях съезжающий набок блокнот, он быстро пишет мелким аккуратным почерком. Быть может, думает он, это самая важная книга, которую ему довелось написать. Не потому что она принесет доход, а потому что спасет.

Наверное, надо увольняться. Школьная жизнь лживая. Все здесь лживое. С него довольно. Он терпеть не может своих коллег. И мальчишек тоже терпеть не может. Они ужасны, думает он, особенно когда их много. Похожи на пикшу. Нужно выбираться отсюда. Он будет жить литературным трудом. Его последняя книга имела успех. Он напишет еще. Снимет домик в Шотландии и целыми днями будет ловить лосося. Может, возьмет с собой в качестве жены девушку-барменшу, черноглазую красавицу, за которой ухаживает уже несколько месяцев, хотя пока что его любовь зиждется на одних лишь эмоциях – дальше он не продвинулся, а долгие часы, проведенные в баре, слишком часто заканчиваются безнадежным пьянством. Он много пьет. Уже давно много пьет и давно несчастлив. Но все обязательно переменится.