Книга, что у вас в руках, – это моя история, а не биография Теренса Хэнбери Уайта. Но все равно Уайт – ее часть. И мне приходится о нем писать, потому что он присутствовал в этой истории. Дрессируя ястреба, я как будто вела тихую беседу с ним, вспоминая дела и работы давно умершего человека, который был подозрительным, мрачным и решительным до отчаянности. Человека, чья жизнь меня раздражала. Но и человека, который любил природу, находил ее удивительной, чарующей и бесконечно новой. «Летящая сорока похожа на сковороду!» – писал он, с восхищением обнаруживая что-то новое в мире. Именно это восхищение, эту детскую радость при виде существ, не относящихся к роду человеческому, я больше всего люблю в Уайте. Он был сложным и к тому же несчастным человеком. Но он знал, что мир полон простых чудес. «В этом есть что-то от творца, – писал он в изумлении, после того, как помог фермеру принять роды у кобылы. – Когда я уходил с поля, там было уже больше лошадей, чем до моего прихода».
В книге «В Англии мои кости» Уайт написал одну из самых грустных фраз, которые мне приходилось читать: «Влюбленность – опыт опустошающий, если только это не влюбленность в окружающую природу». Он не мог представить себе ответную любовь другого человека. Ему пришлось переадресовывать свои желания ландшафту – огромному и пустому зеленому полю, которое не может ответить взаимностью, но и не в состоянии причинить боль. Когда во время последней встречи с писателем Дэвидом Гарнеттом Уайт признался ему в своих садистских наклонностях, тот решил, что виновато дурное обращение с мальчиком в детстве и порка на протяжении нескольких лет учебы в школе. «Он был удивительно нежным и чувствительным человеком», – писал Гарнетт. По его словам, Уайт «вечно оказывался перед дилеммой: быть ли ему искренним и жестоким или лживым и неестественным. Какой бы линии поведения он ни придерживался, он вызывал отвращение у предмета своей любви и у самого себя».
Когда в 1932 году Уайт начал преподавать в школе Стоу, он уже научился скрывать свои естественные наклонности. Не один год он жил согласно замечательному афоризму Генри Грина, сформулированному в его книге воспоминаний о частной школе «Сложи мои вещи»: «Если человек чувствует, что отличается от других, самый лучший способ избежать неприятностей – это принимать как можно большее участие в том, чем занимаются все». Чтобы добиться одобрения и «избежать неприятностей», Уайту следовало так или иначе реагировать на происходящее вокруг: в детстве он пытался таким образом завоевать любовь матери. Его жизнь проходила в постоянном притворстве. Закончив учебу в Кембридже с высшим баллом по английскому языку, Уайт решил стать настоящим джентльменом. «Снобизм, – писал он, – одна из лучших игр, в которые играют в гостиных». Он объяснял свое решение Поттсу с легкомысленной небрежностью, но ставки в такой игре были самые высокие. Ему следовало убедить всех, что он и в самом деле джентльмен. Он выбрал правильные хобби: стрельбу, рыбную ловлю, пилотирование самолета и верховую охоту на лис с гончими. Последнее было особенно непростым делом – оно регулировалось тысячами правил и ограничений, требовало смелости, денег, умения вести себя в обществе, скакать на коне и ловко маскироваться. «Можно ли носить цилиндр, черный пиджак и сапоги без отворотов?» – волнуясь, спрашивал он у своего кембриджского приятеля Рональда Макнэра Скотта. Сомневался по поводу бриджей: «Думаю, мои – правильного цвета буйволовой кожи (нечто вроде хаки [sic]), но, возможно, плетение (или тесьма или как там это называется) слишком жесткое или, наоборот, недостаточно жесткое». Слишком жесткое… Недостаточно жесткое…
Уайт вел подробные охотничьи дневники, в которых отмечал свои успехи: сколько миль проскакал на коне, сколько установил ловушек, кого встретил, сколько живых изгородей и канав успешно преодолел. Размышлял по поводу поведения своей лошади и с болезненной уклончивостью оценивал собственные достижения: «Полагаю, я не вел себя неправильно, и меня уж точно ни разу не упрекнули», – писал он. Словно защищаясь, он строил фразы с множеством отрицаний, из которых понятно, как отчаянно он стремился принадлежать избранному обществу. В сборнике «В Англии мои кости» Уайт таким же образом описывает Бакингемшир – через отрицание. Его краю недостает выдающихся качеств, красоты и исторической значимости, а потому мир им не интересуется. Здесь спокойно. Когда Уайт далее объясняет, как Бакингемшир «скрывает свою индивидуальность, чтобы ее сохранить», но при этом «тайно, на свой манер проявляет буйную силу», вы понимаете, что пишет он о себе. Вновь маскировка. Зеркало отражает и отражается. Расплываются линии, отделяющие человека от пейзажа. Когда Уайт пишет о своей любви к природе, в глубине души он надеется, что ему удастся полюбить и себя.
Но окрестный пейзаж был не только объектом, который он мог безопасно любить, – о такой любви, кроме того, было безопасно писать. У меня ушло довольно много времени, чтобы понять, сколько наших классических книг о животных написаны авторами-гомосексуалистами, повествующими об отношениях с животными, а не о своей любви к тем или иным людям, ибо о последней говорить они не могли. Например, книга Гэвина Максвелла «Круг чистой воды»: рассказ об одиноком человеке, который жил на шотландском берегу и любил расположиться на диване с привезенной из Ирака выдрой. Или же книги выступавшего на радио Би-би-си натуралиста Максвелла Найта, бывшего сотрудника военной разведки и гея. У Найта был двойной запрет на открытое признание своих сексуальных предпочтений, и он написал книгу о прирученной кукушке по кличке Гу. Его одержимость этой маленькой, жадной, лохматой паразиткой поистине трогательна. У кукушки имелись все тайные составляющие жизни Найта: уловки, обман, умение выдавать себя за другого.
Уайт – часть этой горькой литературной традиции. Всю жизнь он оставался одиноким. У него случилось несколько неудачных романов с женщинами, на одной он чуть не женился, другой почти сделал предложение – все они были очень молоды. Зрелые женщины его пугали. Он признавался, что находит их формы непривлекательными и едва ли мог бы заставить себя такое нарисовать. Много позже он влюбился в юного сына своего приятеля. Это была его последняя любовь, безнадежная и лишенная взаимности. Зато животные всегда оказывались рядом. Они заполнили его жизнь и книги. Собаки, совы, ястребы, змеи, барсуки, ежи и даже муравьи. Уайт утверждал, что эти животные никогда не были его любимцами, кроме сеттера Брауни, которого он обожал, потому что «любимые животные почти всегда губительны по отношению к хозяину или к самим себе». Владельцы портят их точно так же, как «матери портят своих детей, душа их, словно плющ». Любимцы-животные означали зависимость, а зависимость приводила писателя в ужас. Одной из глав книги «В Англии мои кости» он предпослал цитату из Стелы Бенсон, которая проливает свет на то, почему он мечтал о ястребе:
«Независимость – состояние самодостаточности – единственный вид благородства, думала я, единственная милость, которые мы можем требовать от живого существа. Мы не должны иметь никакого отношения к чужим костям; в этом наше единственное право – не иметь с ними ничего общего. Кость должна быть осью шара из непроницаемого стекла. Не надо говорить, глядя на ястреба: «Пожалуй, мне надо сделать для него то-то и то-то». В этом случае не только ястреб защищен от меня, но и я от него».
Будучи школьным учителем, Уайт купил двух сиамских котов – а эта порода знаменита своей независимостью – и пытался «воспитывать их, чтобы они никого не любили и никому не доверяли, кроме себя». Именно так он и сам пытался жить долгие годы. «Безрезультатно, – констатировал он с отвращением. – Вместо того чтобы гулять по дому свободно и независимо… они весь день спят в гостиной, а в перерывах мяукают, чтобы я дал им еще поесть». С котами не получилось. А вот жившие с ним в квартире ужи не подвели. Он держал их, потому что «они неподвластны влиянию и привязанностям». Уайт любил ужей, потому что эти рептилии были неправильно поняты, оклеветаны и «всегда оставались сами собой», то есть существами, походить на которые он так стремился. И, кроме того, они напоминали героев его книг: идеального учителя Мерлина, сироту Варта, которому предназначено было стать королем, и сэра Ланселота, не похожего на других рыцаря, чей характер Уайт лепил с собственного.
