– Вам не показалось, что мистер Киплинг был чем-то возбужден? – вмешивается в разговор Хекс, в голосе которого явственно слышны нотки нетерпения. Он проводит собственное расследование, и сам Скотт не представляет для него никакого интереса.

Гэс раздраженно дергает головой.

– Давайте не будем нарушать установленного порядка. Главный здесь я, – говорит он и снова устремляет взгляд на Скотта. – В журнале записей аэропорта говорится, что самолет взлетел в десять часов шесть минут вечера.

– Это похоже на правду, – кивает Скотт. – Правда, на телефон я в тот момент не смотрел.

– Вы можете описать, как проходил взлет?

– Он показался мне очень… мягким. Понимаете, это был первый в моей жизни полет на частном самолете. – Скотт смотрит на Фрэнка, представителя компании «Лир-джет». – Все было очень хорошо. Если, конечно, не считать катастрофы.

Заметно, что от этих слов Фрэнк почувствовал себя не в своей тарелке.

– Вы не отметили ничего необычного? – спрашивает Гэс. – Каких-нибудь странных звуков, толчков, вибрации?

Скотт задумывается. Все произошло слишком быстро. Он еще не успел пристегнуть ремень, а самолет уже начал выруливать на взлет. Потом к нему обратилась Сара Киплинг – она расспрашивала его про работу и про то, как он познакомился с Мэгги. Сидящая неподалеку девочка возилась со своим айпэдом – то ли слушала музыку, то ли играла в какую-то игру. Мальчик спал. А Киплинг… Что делал Бен Киплинг?

– Нет, я так не думаю, – отвечает Скотт на вопрос Гэса. – Я помню, что меня поразила мощь двигателя, когда мы разгонялись. Самолет – это прежде всего мощь. Потом мы оторвались от земли и начали набирать высоту. Большинство шторок на окнах были закрыты. В салоне было светло. По телевизору показывали какой-то бейсбольный матч.

– Вчера вечером играл Бостон, – вставляет О’Брайен.

– Дворкин, – бурчит Фрэнк, и двое федералов, стоящие в дверях, улыбаются.

– Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение, но я также помню, что в салоне играла музыка. Кажется, это был джаз. Синатра или что-то в этом роде, – добавляет Скотт.

– И все же в какой-то момент должно было случиться что-то необычное, – заявляет Гэс.

– Верно. Мы упали в океан, – говорит Скотт.

Гэс кивает.

– Как именно это произошло? – спрашивает он.

– Видите ли, я толком ничего не помню. Мне показалось, что самолет стал менять курс, довольно резко, и я…

– Не торопитесь, вспомните все, – ободряюще произносит Гэс.

Скотт надолго задумывается. В его голове всплывают образы – зрительные и слуховые. Вот самолет отделяется от взлетно-посадочной полосы. Стюардесса предлагает ему выпивку. Потом страшные мгновения падения – вращение, ощущение тошноты, скрежет металла, полная потеря ориентации. Воспоминания Скотта похожи на киноленту, разрезанную на фрагменты, склеенную как попало и запущенную с конца. По идее, мозг человека должен быть способен разобраться в этом месиве и превратить его в более-менее связную картину. Но что делать, если это не получается? Когда трудно понять, где правда, а где плод воображения? Если случившееся просто невозможно изложить в логической последовательности?

– Мне кажется, был какой-то удар. Или удары, – говорит Скотт. – Или сильный толчок. Что-то в этом роде.

– Может быть, взрыв? – с надеждой спрашивает представитель компании «Лир-джет».

– Нет. В смысле, это, как мне кажется, было не похоже на взрыв. Больше походило на стук. И после этого самолет начал падать.

Гэс собирается задать еще какой-то вопрос, но передумывает.

В памяти Скотта возникает крик. Это не выражение осознанного ужаса, а первый ответ человека на опасность, возникшую неожиданно. Подобный внезапный крик стоит в одном ряду с такими рефлекторными реакциями, как холодный пот, мгновенно выступающий из пор, и сжатие сфинктера. Мозг, который большую часть времени пребывает в сонном, полузаторможенном состоянии, начинает работать с лихорадочной быстротой, когда речь идет о жизни и смерти. В такие моменты человеком руководят животные инстинкты.

Внезапно Скотт осознает, что крик, который восстановила его память, издал он сам. Вскоре после этого наступила темнота.

Он бледнеет. Гэс наклоняется к нему.

– Вам нужен перерыв?

Скотт шумно выдыхает.

– Нет. Все в порядке.

Гэс просит одного из помощников принести Скотту содовой из автомата и в ожидании его возвращения излагает факты, которые уже удалось установить.

– Согласно данным радаров, – говорит он, – самолет находился в воздухе пятнадцать минут и сорок одну секунду. Набирая высоту, он добрался до отметки четыре тысячи сто метров, а затем начал резко снижаться.

Скотт чувствует, как по его спине стекают капли пота.

– Я помню, что вокруг по салону летали вещи, среди них успел разглядеть мою сумку. Она плыла по воздуху, и я еще подумал, что это похоже на какой-то фокус. А потом, когда я протянул к ней руку, сумка вдруг куда-то исчезла. Нас все время вращало, и я, кажется, ударился обо что-то головой.

– Вы можете сказать, что произошло дальше? – спрашивает Лесли из Федерального агентства гражданской авиации. – Самолет развалился на части в воздухе? Или пилоту удалось совершить посадку на воду?

Скотт снова напрягает память, но затем отрицательно качает головой.

Гэс кивает:

– Ладно, давайте на этом закончим.

– Погодите, – возражает О’Брайен. – У меня еще есть вопросы.

– Зададите их позже, – говорит Гэс, вставая. – Думаю, сейчас мистеру Бэрроузу надо отдохнуть.

Скотт снова пытается встать, но ему это не удается – у него дрожат ноги.

– Поспите, – советует Гэс, протягивая ему руку. – Когда мы направлялись сюда, я видел, как у здания припарковались два фургона с телевизионщиками. Похоже, СМИ поднимут вокруг этой истории настоящее информационное торнадо и вы окажетесь в самом его центре.

– Что вы хотите этим сказать? – Скотт с недоумением смотрит на Гэса.

– Мы сделаем все, чтобы сохранить ваше имя в тайне, – поясняет Гэс. – Вас не было в списке пассажиров, и это облегчает нашу задачу. Но журналисты наверняка захотят выяснить, каким образом мальчику удалось добраться до берега. Они быстро поймут, что кто-то ему в этом помог, а точнее, спас его. Эта авиакатастрофа может стать очень горячей историей. Так что вы теперь герой, мистер Бэрроуз. Плюс к этому, отец мальчика, Дэвид Уайтхед, был большой шишкой. А тут еще и Киплинг… В общем, есть много деталей, которые в глазах газетчиков делают этот случай настоящей бомбой.

Гэс крепко пожимает Скотту руку.

– Вы чертовски хороший пловец, мистер Бэрроуз.

Скотт молчит. Гэс выпроваживает из палаты всех, кто пришел вместе с ним.

Когда визитеры уходят, Скотт все же поднимается на ноги и, пошатываясь, делает несколько шагов. Его левую руку поддерживает мягкий ортез из полиуретана. В комнате неправдоподобно тихо. Скотт делает глубокий вдох и с шумом выдыхает. Он жив, хотя мог погибнуть. Вчера в это же время он, расположившись у себя на заднем крыльце, завтракал салатом с яйцом, запивая холодным чаем. Во дворе его трехлапый пес, лежа в траве, старательно вылизывал собственное плечо. Скотту предстояло сделать несколько предотъездных звонков и собрать вещи.

И вот теперь все изменилось.

Скотт подкатывает штатив с капельницей к окну и смотрит на улицу. У входа в больницу собирается толпа. Много раз Скотту доводилось становиться свидетелем того, как в жизнь рядовых граждан с телеэкранов врываются так называемые специальные репортажи – о политических скандалах, беспорядочной стрельбе на улицах со множеством убитых, о всплывших тайных романах между сильными мира сего, подробности которых СМИ всегда смакуют с особым наслаждением. Он видел, как «говорящие головы» телеканалов, сверкая безупречными улыбками, рвут людей на куски. Что ж, теперь наступил момент, когда одной из их жертв предстояло стать ему.

Он оказался действующим лицом в истории, попавшей в поле зрения журналистов, и теперь именно ему отведена роль насекомого, распластанного на предметном стекле микроскопа. Для Скотта те, кто собрался у входа в больницу, – это вражеская армия, группирующаяся у его крепости. Стоя в одной из смотровых башен, он наблюдает, как противники подтаскивают к крепостным стенам метательные машины и точат свои клинки. Скотт думает о том, что он должен во что бы то ни стало спасти от них мальчика.