– Я вижу, ритуал принёс свои великолепные плоды, – занозисто улыбнулся полукровка.

– Боюсь, ты даже не представляешь, насколько, – прохладно кивнул я, откладывая Саиль в сторону и скидывал плащ на пол. Они бы мне сейчас только мешались. – Мне стоит тебя поблагодарить, Морнемир. Если бы не ты и не твои старания, мне бы никогда не сделать всего этого.

Я подошёл к жарко полыхающему горну и, взяв меха, принялся раздувать угли, чтобы затем положить на них тавро. Лицо канцлера Тёмных медленно вытягивалось, пока он наблюдал за моими действиями. Пот выступил на моём лбу от жара, но я не торопился останавливаться.

– Знаешь, – наконец, произнёс я. – Я долго думал, как мне с тобой поступить. С одной стороны тебя можно назвать героем, ведь ты позволил Королю вернуться из объятий смерти и сокрушить Императора. Многие Светлые чествовали бы тебя до конца твоей жалкой, уродливой жизни. – Я взялся за деревянную рукоять, но она всё равно была обжигающе горячей. Меня это уже не волновало. Ещё одна струна во мне натужно гудела, готовая лопнуть. – Но с другой стороны я знаю, какой ты на самом деле ублюдок. В конце концов, у нас с тобой много общего.

Морнемир рванулся к выходу, напоролся на Аэлирна и сделал шаг назад. Павший почти что нежно ему улыбнулся и подмигнул.

– Будь у меня чуть больше времени, мы бы с тобой обстоятельно поговорили на некоторые темы. Но, увы и ах, я вынужден спешить. Мои подданные ждут не дождутся, чтобы увидеть свергнутого Императора. Поэтому разговор будет отложен на неопределённый срок. – Я из последних сил заставил тени метнуться к нему и скрепить прочной сетью.

– Ты пожалеешь, щенок, – негромко и даже самую малость грозно произнёс Морнемир, когда я встал перед ним и приподнял тавро. – Ты будешь пожинать пепел и пламя.

Его следующая угроза потонула в его полном боли рыке, что сотряс камеру, когда раскалённое железо впилось в его лоб, сжигая кожу и оставляя огненный знак. Отбросив тавро в сторону, я с прохладным любопытством наблюдал за тем, как мужчина оседает на пол, содрогаясь от воя и смеха всем телом. Я погасил его сознание медленно и осторожно, не желая повредить. В его голове хранилось слишком много опасных и полезных сведений, которые я желал получить. И мне хотелось закончить свою казнь неторопливо, когда не надо будет думать о том, как остановить войну. Я вернулся к Джинджеру и повёл его, покорного и сломленного, в тронную залу. Мужчина всё ещё держал на руках крохотное, сморщенное тело своего мёртвого ребёнка.

– Созывай своих подданных, Император, – приказал я, направляясь к трону Тёмных.

Миражи-воспоминания накладывались на реальность, и мне казалось, что я вижу, как наяву, отца, прекрасного и высокомерного, сидящего в этом великолепном кресле, закинув ногу на ногу. Мне чудилось, будто я слышу его голос, подбадривающий меня – ну же, Льюис, мой мальчик, ты знаешь, что нужно делать. И словно бы тысячи игл впились в моё тело, когда я опустился на трон и окинул залу взглядом. Джинджер стоял перед ступенями на коленях, прижимая к груди бездыханное тело. Звуки боя стихали, я слышал шаги, осторожные и почти что робкие. Тёмные наполняли всё вокруг, глядя на меня огромными гневными, перепуганными глазами. Здесь были все высокопоставленные аристократы и приближённые Императора. Они смотрели на его скрюченную фигуру с омерзением и обвинением.

– Как ты мог, – шипели отовсюду. – Позор великой династии!

– Ты не имеешь права зваться Императором!

А он негромко рыдал, позволяя мне упиваться ядовитой победой. Чёрной, как самая безлунная из ночей. Горькой, как сгнивший хлеб. Я выжидал, наблюдал, и ртутная усталость окутывала меня подобно той, что я испытывал в этом самом зале семь с половиной лет назад. Сейчас я был бы рад, если кто-нибудь вдруг решился вонзить мне нож в спину и прервать жизнь. Ликовал бы, как безумец. Но не всё было закончено.

– Отдаёшь ли ты свою корону, Император? – поинтересовался я, глядя на Джинджера. Он поднял на меня гневный, отчаянный взгляд совершенно лишённый разума. – Отдаёшь ли ты мне свои права?

И он вдруг расхохотался, громко и с бульканьем, запрокинув назад голову, содрогаясь от макушки до пят. Он широко раскрывал рот, смеялся на выдохе со стонами, и эхо гулко било по слуху. Лёгкое раздражение прокралось в моё сердце, оставляя неприятный остаток.

– Они давно твои, Властелин! – прокричал он так, что, слышали, наверное, в каждом уголке Лар-Карвен. Остатки магии безумца наполняли его голос особой гнетущей силой, и я сопротивлялся ей, как мог. – Прими же их с гордо поднятой головой! Властвуй, как завещал наш с тобой отец!

Третья струна лопнула, и я ощутил горючий ком в горле. Кристофер был прав. С самого начала. Тёмные склонялись передо мной, пусть неохотно, но зато искренне, опускали головы и прижимали обе ладони к груди. Я видел каждую макушку в огромном зале, слышал биение каждого сердца, чувствовал, как обретаю над ними особую власть. Настоящую. Прирождённую власть.

В комнате пахло пряностями и дорогим вином. Тлели благовония, распространяя сладковатую ауру страсти и порока. Толстый богато украшенный ковёр скрадывал шаги, тяжёлые бардовые шторы были опущены, не пропуская внутрь первые лучи рассвета. Угли тлели в камине, огороженном особыми защитными чарами, чтобы огонь не вырывался наружу, а хозяин апартаментов не угодил в него по странной случайности. Огромная кровать с балдахином, несомненно, когда-то была центром жизни в этих покоях. Мы с Аэлирном обменялись взглядами. Именно здесь было сосредоточие того, что я жаждал, что я искал, о чём грезил наяву и во сне. Я слышал биение родного сердца, тихое, спокойное, бесстрастное. Точно сомнамбула я приблизился к постели и отодвинул балдахин в сторону. В полумгле кто-то зашевелился и резко сел, и я поспешил слегка отодвинуться, не зная, чего мне ожидать, затем поднялся и зажёг свечи.

– Я… я не обижу, – негромко произнёс я, чувствуя, как голос мой предательски дрожит, а всё внутри обращается в мучительную, ядовитую слякоть.

Он медленно придвинулся к краю кровати и свесил худые, я бы даже сказал тощие, ноги. Сердце моё пропустило несколько ударов, срываясь в бесконечную пропасть. Взгляд Виктора был пуст, тёмен и совершенно безразличен, он не узнавал меня. Не понимал, на кого смотрит в эти мгновения. Тело его тут и там покрывали синяки, ссадины и шрамы. Столь плотно и часто, что я не видел ни единого чистого места на бледной коже. Точно в бреду я опустился перед ним на колени и крепко обнял, утыкаясь лицом в его обнажённый впалый живот. Длинные тёмные волосы слабо колыхнулись, прохладное, размеренное дыхание коснулось моей кожи, но он так и не пошевелился. Совершенно безразличный ко всему, он не двигался, не возражал против моих объятий, но и не тянулся к ним. Я чувствовал пустоту на том конце тонкой золотистой нити, что связывала нас всё это время. Она вела в Долину, обрываясь кровавым оголённым нервом.

– Прости меня, – прошептал я, давясь слезами и прижимаясь губами к ледяной коже, дрожа всем телом. – Прошу прости меня, Виктор!

Я изо всех сил тянулся туда, откуда ушёл, но тонкая словно бы стеклянная стена не пускала меня туда, где ютились миллионы и миллиарды душ. Тянулся, рвался, пытался позвать его, но из груди вырывались лишь рыдания, смешиваемые с дикими криками. Не было ничего, что бы я мог для него сделать. Не было ни единого способа помочь моему дорогому брату и возлюбленному мужу. Бессилие назревало в горле ядовитым комом. Тонкая, почти прозрачная ладонь некогда сильного мужчины коснулась моего плеча, огладила, и я поднял голову, сгорая от нестерпимой надежды. Пусть случится чудо, пусть он обретёт свою душу, пусть узнает меня! Крики рвали мою грудь так, словно были острейшими лезвиями, врезающимися в жилы и мышцы. Аэлирн тихо опустился рядом со мной, обнимая за плечи, позволяя уткнуться лицом в свою грудь.

– За что? – заорал я, запрокидывая голову, будто кто-то, хранивший меня всё это время, вдруг мог услышать. – За что ему это?!