Из дома Женя пишет, что накупили всякой обстановки и т. п., ждут меня в отпуск, а я и сам не знаю, дадут ли мне его.

— Наши опять в космосе, вчера запустили «Союз-5», а сегодня «Союз-6». Молодцы! Но все же чуточку обидно, что американцы первыми высадились на Луне… Из фильмов сейчас показывать будут «Тихий Дон», 3-я серия, две предыдущие тоже посмотрел. Все же отличный фильм и книга тоже. Да, ты случайно не видел фильм «Хозяин тайги»? Там и Высоцкий снимался, и знаешь, где этот фильм снимали? У нас, в Сибири, близ Красноярска, на р. Мане. Я там не раз рыбачил, да и ты, наверное, бывал там. Жаль, мне еще не удалось посмотреть этот фильм, я только отрывки видел по телику, как его снимали. Наша тайга, наши места. Вот здорово! При первой же возможности посмотрю его. Эх, как в тайгу хочется, порыбачить, поохотиться. Здесь, когда я был в командировке, было немного тайги, но это не то, болота сплошь и рядом.

Служба у меня идет без особых изменений, стал хорошим специалистом по своей воинской специальности (на доску Почета нашего подразделения попал).

— Когда я написал тебе письмо и просил денег, мне был объявлен отпуск с выездом на родину. А вот на днях мне его «вырубили» за то, что, будучи в гарнизонном карауле, я проявил к арестованным некоторую мягкость и меня чуть самого не посадили на гауптвахту. Но, видно, учтя мои былые заслуги, я не был посажен, а мне только отпуск зарубили. Ничего, я не унываю, не плакать же мне из-за этого, а по правде говоря, конечно, обидно, что вот так нехорошо получилось. А сегодня вот опять объявил мне благодарность комдив (вот смех-то) за отличное выполнение своих обязанностей (каких? писать нельзя).

— Письмо и поздравительную телеграмму я получил, за что благодарю тебя. Да-а, завтра уже 20 лет стукнет, жизнь идет и уж даже хочется, чтоб вернулись 16 лет. Черт… Даже не знаю, что и писать, все однообразно, даже 23 февраля не интересно было, только жратва и все. Погода здесь стоит холодная, морозы сильные, только вот сегодня еще ничего, а так… «завал».

— Хочу тебе сообщить, что больше пока на этот адрес не пиши, меня здесь не будет, а где буду, потом узнаешь по адресу.

— Ты меня извини за долгое молчание. Понимаешь, я сейчас уже нахожусь в другом месте. Ну, а судя по адресу, ты, конечно, понимаешь, где я. Здесь жара до +45° (это пока еще, как говорится, весна), а летом будет до +65° вот как. Правда, ведь не сравнишь, как в Алма-Ате, да? Тут ни зимы, ни весны, ни осени нет. Сперва, конечно, тяжело было, оттуда да в такую жару, а сейчас уже чувствую себя нормально. Кормят нас хорошо. Фрукты дают все время и овощи: огурцы, помидоры и т. п. Здесь есть бассейн (правда, платный) и душевые. В общем, жара не страшна, хоть куда ни глянь — один песок.

А в основном, у меня все в норме, а как у тебя? Жаль, что сюда и отсюда почта нечасто ходит. Из дома тоже уже 2 месяца не получал писем.

Получил наконец-то от тебя письмо, которому очень рад. Да-а, это плохо болеть. У меня вот тоже рука что-то захандрила, а почему, не знаю, наверное от гражданки еще, подрался однажды здорово. Да, меня далековато забросило, но что поделаешь, выполняю свой долг перед родиной. Кому в космосе летать, а кому сюда. Короче говоря, нахожусь я в Египте, а выводы делай сам, ведь газеты-то читаешь. Здесь мечетей и пирамид хватает, этим теперь меня не удивишь. Так что посылок и денег сюда не пришлешь, надо иметь блат с летчиками, летающими сюда. И я тебе прислать ничего не могу, разве только открытки. Папа, если сможешь, вышли в конверте рубля три, может, получу, только аккуратненько замаскируй их, ага?.. Жаль, что своей фотки я не могу послать, одежда-то ведь не наша на мне…

Прыгали буквы и слова в письме, мрачное будущее лежало за фразой «рука что-то захандрила». Меня встревожила его болезнь, но ни сын, ни я не подозревали, что в ее начале скрывается бомба замедленного действия, которая в клочья разнесет всю Олежкину жизнь, на долгие годы прикует к постели. Письмо последнее, написанное им собственноручно. В последующих его голос, знакомые интонации слабо прорываются сквозь частокол чужих слов и фраз, незнакомых почерков. Их писали разные люди и можно было различить, кто добросовестно излагал его мысли, а кто спешил скорей отделаться от чужого горя.

— Сейчас получил от тебя письмо с календариком и конвертом, которому очень рад. Спасибо за то, что ты меня поддержал. Я домой послал четыре письма, три письма с открытками, не дошли. Вот я получил от Жени ответ на мое четвертое письмо, спрашивает, почему долго не писал, обижается, в общем, получилось неважно. Папа, у меня теперь не одна рука, а две руки плохо, ну а общее состояние ничего. Скоро обещают отправить в Москву, но только обещают. Здесь плохо, никто не ходит, писем не получаю, вот это второе твое письмо, скука страшная, потому что я еще и не встаю.

— Вот я пишу тебе письмо, конечно же, не своей рукой. Сейчас я нахожусь в Москве, в госпитале. Прилетел на днях, там жара, а здесь, в Москве, прохлада, благодать. Я все по-прежнему болею и валяюсь в кровати. Изменений в здоровье пока нет никаких, пока зрение, правда, лучше. Лечат уколами да таблетками, все это уже порядком надоело. Медперсонал здесь хороший и относятся хорошо ко мне, и кормят здесь отлично по сравнению с тем, как там кормили. Домой я написал о своей болезни, не знаю, как они среагируют… Я часто писать тебе не смогу. Сам понимаешь, здоровье не ахти какое, пока чувствую себя неважно. Про Насера знаешь, наверное, что он умер. Я знаю, что там творилось.

— Ты меня просишь написать тебе о своей болезни. Ну, слушай! Началось это уже там. В жаркий день попил холодной воды, а потом попал в ихний госпиталь и ударился головой о каменный пол. В итоге что-то случилось с головой, отнялись кисти рук и забарахлили ноги. После этого я не могу ходить, потом попал в русский госпиталь, там меня немного подлечили и отправили в Москву, где я сейчас нахожусь. Диагноз — воспаление головного мозга, лечат меня здесь хорошо — лекарствами и уколами. Осматривал профессор, так что не волнуйся. Фамилию профессора я назвать не могу, так как это военный госпиталь. Сейчас я чувствую себя хорошо, правда, вставать не могу, если я сяду в кровати, кружится голова. Всего в госпиталях я лежу порядка 3 месяцев, но лежать, видно, еще долго. Из дома я писем еще не получал, первое письмо получил от тебя. Кормят меня здесь отлично. Сигареты мне не присылай, врачи запретили курить. Если можешь, пришли своих яблок. Я был там, когда умер Абдель Насер, что там творилось…

Мне вспомнился тот хмурый октябрьский день, когда я прилетел в Москву. Не прошло и двух часов после приземления алма-атинского самолета в Домодедово, как передо мной оказался затянутый в строительные леса Курский вокзал. В этом районе города раньше не приходилось бывать, потому немало времени потратили на поиски переулка Елизаровой. Сыпала мелкая снежная крупка, которую тысячные людские толпы вытаптывали в хлюпающую под ногами коричневую грязь. Перескочил широкую улицу, увиливая от автомобильной стаи, и у тротуара меня застиг свисток постового милиционера. Минут пять он читал мораль о правилах уличного движения, о тяжелых последствиях, грозящих недисциплинированному пешеходу.

— С вас рубль штрафа.

Достав трешку, спросил у него:

— Как найти гарнизонный госпиталь?

Его рука, раскрывшая планшет, замерла, взгляд скользнул по чемоданчику, забрызганным грязью брюкам и ботинкам.

— Госпиталь вон в том переулке. В следующий раз будьте осторожны, а то и сами в больницу попадете.

Он застегнул планшет, козырнул и, не обращая внимания на протянутые деньги, пошел по мостовой.

Переулок оказался наискось от вокзала. Мокрая брусчатка, насупленные старинные дома, подслеповатые окна, словно бельмами затянутые занавесками и шторами. Изящный, будто из сказки, особняк с посольской вывеской, мокнущий у парадного подъезда милиционер в унылом сером плаще, и, наконец, узкий проулок, ведущий к гарнизонному госпиталю. Пробежка по грязному двору, тесная узкая дверь в темный коридор, неожиданно светлый большой холл, крутая лестница в цокольное помещение.