Роман – как-никак – это вымысел, даже если он во многом основан на реальных событиях. Во многом… но не всецело. А это очень важно, так как в жизни всякая мелочь, каждая деталь, на первый взгляд ничего не значащие, играют огромную роль.

Чтобы создать по-настоящему достоверную картину, нельзя придумывать. Правда жизни – вот в чем реальная ценность. Я пишу роман, но роман документальный. Все факты, события, люди – достоверны. Малейший вымысел нарушит жизненную правду. А именно она – жизненная правда – самое ценное в моем романе.

От начала и до конца, сколько мне удастся держать фонарь и лупу, освещать и рассматривать под увеличением все движения, все процессы роста и видоизменения, происходящие со мной в течение данной мне одной жизни. Здесь и психология, и физиология, и влияние окружающей среды, и возрастные изменения… в постоянной динамике: ведь в реальной жизни все это вступает во взаимосвязь, все – важно.

При современном бурном темпе жизни все меньше остается времени и возможности развлекать себя чтением художественной литературы, которая как-никак есть продукт авторской фантазии. Читатель XXI века чересчур практичен, чтобы просто развлекаться, и «сам с усами», чтобы позволять себя воспитывать. Наступили времена, когда даже художественная литература не может оставаться на уровне интересной, увлекательной, иногда исподволь воспитывающей тебя сказки.

Практическая польза, применимая в реальной жизни, – вот основной мотив современного читателя, протягивающего руку к книге как к источнику информации.

Для тех, кого природа одарила пытливым умом, этот документ человеческой жизни может оказаться ценным учебником. Читатель получает уникальную возможность: «прожить» целую жизнь за две-три недели, проанализировать ее и приобрести неоценимый опыт.

P. S. Поскольку речь в этой книге идет о реальных людях и реальных событиях и многие из тех, о ком пойдет речь (в этом и последующих томах), живы и сегодня, а имена некоторых, включая имя автора, широко известны в России, во избежание нарушения конфиденциальности, все имена изменены, а автор ограничится лишь инициалами –

Я пришла в этот мир для того, чтобы оставить после себя какой-то след…

Жизнь человека – скоропортящийся продукт. Уходя, я должна оставить что-то такое, что смогло бы оправдать мою смерть. Иначе, какой смысл в этой жизни?

Когда-нибудь я умру. Ничего против этого придумать невозможно. Нужно принимать это спокойно и философски. Но пока я жива, я должна создать в течение своей жизни что-то такое значимое, светлое, красивое, что останется после моей смерти, никогда не умрет. Тогда моя смерть уже не будет иметь значения.

Продукт моего труда – след моей жизни – останется и будет согревать многие поколения живущих на этой Земле. Мои работы будут влиять на человеческие жизни (так же, как мои любимые писатели повлияли на мое становление, на мою жизнь). Я останусь жить в сердцах людей (так же как мой Толстой живет в моем сердце). Я буду неотъемлемой частью их жизни (так же как Пушкин или Окуджава – неотъемлемая часть нашей жизни). Значит, я не умру.

Если мне удастся создать что-либо, что не умрет с моей смертью, а, оставшись после меня, будет зажигать в людях искры любви, – значит, я не даром жила. Значит, жизнь моя имела смысл.

Надо торопиться, пока смерть еще не пришла! Это неважно, что мне пока только 14 лет. Ведь неизвестно, сколько мне осталось жить. Лермонтов умер в 26 лет, Пушкин – в 37, Толстой – в 82. Кто знает, сколько отпущено мне? Нужно быть готовой в любой момент. Нужно торопиться! Нужно помнить всякую минуту, зачем я здесь. Я здесь – гость. Но у меня есть миссия.

Из записей в дневнике 1979 г.

Я начинаю этот дневник в первый день в новой стране. Более значимого дня в моей жизни, наверное, не будет. Сегодня мы приехали в США.

1980-й год. Мне пятнадцать с половиной лет. Я сплю в откидном авиакресле, и меня будит мама:

– Просыпайся, просыпайся, мы уже в Нью-Йорке!

Я вскакиваю, вмиг пробудившись, как от ледяной воды. Восторг, растерянность, страх, любопытство – все эти чувства одновременно переполняют меня. Я выглядываю в иллюминатор, и ладони мои холодеют.

Такой панорамы я не только никогда не видела, но воображение мое даже не смогло бы нарисовать. Я никогда не видела такого (!) большого пространства. Таких огней! Гирлянды, фейерверки, фонтаны огней! Какой гигантский город! Как мощно, как величаво он сияет!

Эмигранты все прилипли к иллюминаторам. Кто знает, какие чувства испытывали они в эти первые минуты встречи с новой землей, со своей новой родиной. Кто-то плакал, кто-то молча смотрел на таинственно сияющий внизу могущественный город. Все, кто находился в этом самолете, навсегда бросили свои дома, родных, друзей, работу, карьеру, институты, родные места, свою родину, свою культуру – словом, все, что составляло их жизнь, при этом не имея никаких гарантий, ни даже малейшего понятия о том, что ожидает их в новой стране.

В этой стране, в этом городе еще никто из нас никогда не бывал. Более того, ни один из тех, кого мы знали, здесь тоже никогда не был. Те, кто уехал в Америку раньше нас, словно канули в воду – их никто никогда больше не видел. Как доверчивые дети, мы все теперь – впервые – могли взглянуть на этот величавый город, и всем нам хотелось верить, что он, этот город, будет великодушен к нам.

Главные люди моей жизни в эти торжественные минуты находились рядом со мной. Моя любимая, нежная мама (она сидит рядом и глотает слезы), ей 39 лет. Дед с бабой: на их торжественных вытянутых лицах написана готовность следовать за любимым сыном и внуками повсюду. «Ад там внизу сияет или рай, для нас не имеет значения. Если нашим детям здесь будет хорошо, значит, хорошо и нам», – словно написано на их лицах. Деду 69 лет, бабушка на пять лет моложе. Здесь же сидит их младшая внучка, моя сестра Танечка, ей ровно семь лет. Она веселится, визжит, то и дело переползая с колен бабушки к деду и наоборот. Она единственная, кто по-настоящему радуется, потому что совершенно не понимает всей ответственности момента. Все остальные бледны и волнуются. В этом волнении страха гораздо больше, чем радости.

«Мы узэ плиекали?! Это Нью-Йолк?!» – радостно кричит Танечка, сверкая своими черными глазенками. Ей никто не отвечает, все подавлены совершающимся событием. Поздно уже сомневаться, поздно думать-гадать, что теперь с нами будет, мы все уже на пороге другого мира. Дороги назад нет.

А вот и папа, виновник происходящего, вырвавший всех нас с корнем из старой жизни. Это он – инициатор всего. Никто, кроме него, ехать не хотел. Одержимый своим маниакальным желанием, он принудил всех нас. Ну, да ладно… что теперь об этом. Папа (самый спокойный, флегматичный человек на свете) находится в таком возбужденном состоянии, в каком я его никогда в жизни не видела. Этот знаменательный день он встречает в возрасте 48-ми лет. Он то поднимается с места, то садится, несмотря на то что стюардесса несколько раз просила его сесть и пристегнуть ремни. В невероятном волнении он всматривается в вид из иллюминатора и отворачивается, будто не в силах выдержать такой радости, не веря себе. Он поминутно вскакивает, не потому что он невоспитан и игнорирует просьбы стюардессы, а просто, помимо своей воли, не может усидеть на месте.

Мне пятнадцать с половиной лет. Неужели это в самом деле происходит? Я увижу Америку! Никто из моих друзей, одноклассников, никогда не видел этой страны, ни один из моих учителей даже одним глазком ее не видел. Каждый, любой из них, наверное, мне бы позавидовал. Я увижу Америку! Это произойдет всего через несколько минут. Я узнаю, какая же она на самом деле, страна, о которой столько говорят. С безграничной доверчивостью, присущей человеку, которому поздно уже сомневаться, вместе с самыми дорогими мне людьми я ступлю на американскую землю. «Я увижу город дальний! Он мне будет другом верным. Да!..»[1]