К сожалению, аносмия является распространенной проблемой: как минимум два миллиона людей в США имеют ту или иную форму расстройства обоняния или вкуса{110}. Это неординарное заболевание. Способность уловить аромат жасмина в чашке эспрессо или разницу между грейпфрутом и апельсином кажется не слишком важной любому человеку, кроме писателей о еде. Но медики начинают понимать, что аносмия может быть чрезвычайно опасной не только потому, что кто-то не сможет различить запах дыма или газа.

Рождество проходит без аромата индейки и специй, лето больше не окрашивается запахами клубники и скошенной травы. Страдающие аносмией люди часто описывают это состояние как потерянность. Дункан Боук, основатель «Пятого чувства», у которого появилась аносмия после сотрясения мозга, сказал, что он смотрит на жизнь через стекло{111}.

Через пару лет после аварии Марлена Спилер обнаружила, что ее восприимчивость к вкусам постепенно восстанавливается. В зависимости от степени травмы мозга некоторые излечиваются от аносмии. Марлена медленно приучила себя любить шоколад снова, начав с мягкого молочного шоколада, и теперь может есть горький темный шоколад с 70 %-м содержанием какао. А в один прекрасный день она поняла, что утренний кофе, наконец, доставил ей удовольствие.

Однажды мы обедали вместе в итальянском ресторане. Марлена чувствовала себя настолько хорошо, что громко восхищалась ломтиком красного апельсина в наших коктейлях и хрустящим, обжаренным во фритюре листом шалфея. Но несмотря на то, что восприятие вкуса улучшалось, по ее словам, ощущение беспокойства не проходило. Это не потому, что еда была невкусной. Она уже не ощущала себя «как Марлена». Как она объяснила в эфире радиопередачи о еде, наше восприятие вкуса – это то, что ассоциирует нас с человеком, которого мы всегда в себе знали: «Наш мир имеет определенный вкус. Ваша мама готовила блюда определенным способом. Вы привыкли к определенным вкусам в жизни, и если у вас это отберут, возникнет вопрос: “Кто я?”»{112}.

Память – единственная и самая сильная движущая сила в том, как мы учимся питаться; она облекает в форму все наши желания. Иногда память бывает кратковременной, например, просто фиксирует, ели мы или нет только что. В одном исследовании, когда пациенту с тяжелой формой амнезии предложили вторую порцию спустя всего пару минут, как он съел первую, он с удовольствием принялся и за вторую порцию{113}. Спустя несколько минут он съел и третью. Только когда ему предложили четвертую порцию, он отказался, пожаловавшись исследователям на «тяжесть в желудке»{114}. Это доказывает, что память о наших последних приемах пищи имеет такое же значение, как и голод, в определении степени желания поесть.

Для большинства из нас значимая память о еде уходит корнями далеко в прошлое. Вы можете и не помнить, что вы ели на обед в прошлый вторник, но бьюсь об заклад, вы вспомните привычные блюда детства, вкусный завтрак в выходные или аромат свежеиспеченного хлеба. Это те воспоминания, которые несут эмоциональную окраску спустя годы.

Проводились эксперименты с крысами и мышами, когда животным блокировали допамин лекарствами, препятствующими функции того участка мозга, который отвечал за вознаграждение. Эти лекарства нивелируют большую часть химического удовольствия от питания. При этом блокаторы допамина не заглушают инстинкт поиска еды у грызунов, по крайней мере, не сразу. Сначала животные продолжали нажимать на рычаг (или бежать по лабиринту, выполнять какие-то другие задания) и есть корм, хотя блокаторы допамина означают, что еда больше не приносит радости{115}. Затем они продолжали нажимать на рычаг, чтобы получить корм, но не ели его. В конце концов, они перестали нажимать на рычаг, что означало полную потерю желания есть.

Как заметил невролог Рой А. Уайз, это возможно только тогда, когда «воспоминания об удовольствии исчезают, вместе с ними исчезает и желание»{116}. Тяга к корму имеет больше общего с памятью, чем со вкусом. Воспоминания провоцируют желание что-то съесть подобно трансовому состоянию. Как у подопытных крыс в лабиринте, управляемых той или иной едой с помощью воспоминаний о пищевых удовольствиях.

Одной из причин, по которой мы не думаем, что учились вкусам, является то, что большая часть обучения приходится на самые первые годы жизни, а затем прекращается. Для тех, кто считает главным в жизни саморазвитие, будет очень печально узнать, что чьи-то пищевые «предпочтения», заученные в два года, предопределяют их пищевые привычки взрослого двадцатилетнего человека. В 2005 году исследователи из Турции опросили около 700 студентов и их матерей{117}. Первых спрашивали о том, как они питаются сейчас, а их матерей – о привычках питания детей в два года. Обнаружилась удивительная связь. Студенты, «капризные в еде» с детства, до сих пор не утратили это качество. Те люди, чьи мамы сообщили об их переедании, до сих пор едят слишком много. И трое участников эксперимента, которые «никогда» не ели овощей в детстве, по сей день не включили их в свой рацион. Так что вкусовые привычки из детства могут сопровождать нас на протяжении всей жизни.

Когда мы говорим о памяти и еде, обычно подразумеваем ностальгию, как у Пруста, когда он перенесся в юность, стоило ему лишь обмакнуть мадленку в чай с цветками лайма. Но воспоминания о еде находятся с нами с самого рождения, даже дети могут испытывать похожее чувство!

Мы все рождаемся с отголоском в памяти о том, что ели наши мамы, то есть никто не является чистым листом, когда речь идет о вкусе. Мы приходим в этот мир с предрасположенностью к определенным продуктам благодаря опыту в утробе матери.

Сложно понять, что новорожденные думают о вкусе, так как мы не можем напрямую спросить их об этом. Точнее, они не могут нам ответить. Но в 1974 году израильский доктор Яков Штайнер понял, что реакции младенцев на базовые вкусы сладкого, кислого, соленого, горького можно оценить по выражению лица, а у них оно живое и подвижное, даже в первую неделю{118}. Младенцам, которые родились всего несколько часов назад, Штайнер предложил разные вкусы на ватном тампоне и снял их реакцию на камеру. Когда малышам давали соль, ожидалось, что это вызовет слезы, но дети никак не отреагировали на нее, на лицах было безразличие (любовь к соли появляется примерно в четыре месяца). Зато все остальные базовые вкусы провоцировали сильную реакцию. От пропитанного кислым тампона дети кривили губы. Горечь провоцировала выражение крайней боли и открытый рот, словно они пытались сплюнуть или отрыгнуть. Что же касается сладкого тампона, Штайнер обнаружил, что он провоцировал мечтательный вид «расслабления» с «активным облизыванием верхней губы» и даже «легкую улыбку», это в том возрасте, когда дети не способны улыбаться. Такова сила сахара.