Всю дорогу по переулку Туземец чуть не бежал. Прежде чем отворить калитку во двор Мэйбл, он остановился отдохнуть и перевести дыхание. Над верхним краем забора он видел мирный султан дыма, выходящий из трубы кирпичного дома, и задний двор тоже выглядел безмятежно и уютно.

Чем дольше он стоял, глядя на такую приятную и уютную картину, тем больше надеялся, что Мэйбл не станет злиться и не погонит его со двора, прежде чем он сможет объяснить ей по всей правде, зачем пришел. («Вы заметите, что люди, которые кичатся тем, что они лучше и важнее Туземца Ханниката, или по крайней мере думают так про себя, больше других стараются скрывать свои недостатки. Вам следует восхищаться Туземцем, потому что он такой, какой есть, и ничем другим быть не претендует. А этого вы не можете сказать про двуличных политиков, которые бывают так благочестивы по воскресеньям, а в остальные дни недели закрепляют за собой голоса и затыкают рты взятками, лишь бы остаться на выборной должности. Эти люди еще в пятом классе школы не знали, как пишется «честность» и «прямота».)

Он отворил калитку, потом старательно прикрыл ее, чтобы ему не влетело за то, что она осталась открытой, и вошел во двор, теперь уже с таким чувством, словно просто возвращается домой, пробыв в центре города несколько часов по делу. Однако, прежде чем идти дальше, он остановился перед мусорной кучей и с любопытством потыкал в нее палкой. Как он и ожидал, ничего стоящего не выкинули сюда за то время, что он пробыл в отсутствии. Он опять подивился, как и в прошлый раз, почему у такой богатой женщины, как Мэйбл, такая неважная мусорная куча. У себя в переулке он видывал помойки куда лучше, включая и его собственную.

По дороге к заднему крыльцу он обвел взглядом весь двор, но не заметил в нем большой перемены. С искривленного тунгового дерева, быть может, сбило ветром еще несколько веток, ива, может быть, склонилась еще ниже к земле, но виноградная лоза провисала так же, как всегда, и почерневшие на дожде деревянные стулья оставались на старых местах. Даже и жесткая трава росла все так же пучками и клоками, и ее все так же не мешало бы скосить.

От земли до площадки крыльца было около десятка деревянных ступенек, и Туземец перепрыгивал их по две зараз.

Добравшись до двери и даже не колеблясь ни минуты, он громко и уверенно постучался несколько раз подряд. Гораздо раньше, чем он ожидал, где-то в глубине дома послышался шум и дверь немного приоткрылась.

Он видел, что Мэйбл смотрит на него в узкую щель растерянным взглядом, и ждал, что она распахнет дверь настежь. Однако щель не стала шире ни на дюйм. Он придвинулся ближе.

— Мое почтение, — сказал Туземец, широко ухмыляясь, и наклонил голову набок, готовясь выслушать ее ответ.

Последовало долгое молчание, как будто Мэйбл была слишком удивлена и растеряна, чтобы говорить. Она все еще казалось испуганной и взволнованной.

— Мое почтение, Мэйбл, — отважно повторил он, наклоняясь вперед, чтобы лучше разглядеть ее в узкую щель. — Это я — Туземец Ханникат. Вы ведь еще не успели забыть, кто я такой?

Радостная улыбка расплылась у него по всему лицу.

Опять наступило молчание. В это время она приоткрыла дверь еще на несколько дюймов, и он увидел, что она оглядывает его с головы до ног, словно не узнавая. Мэйбл придерживала у горла полинявший халат, и волосы падали космами ей на лицо. Вдруг, не говоря ему ни слова, она захлопнула дверь, и он ясно услышал, как ключ повернулся в замке. Он попробовал повернуть ручку и открыть дверь, но она была крепко заперта.

— Мэйбл! — позвал он громко, вовсю громыхая дверной ручкой. — Вы же знаете, кто я такой! Я Туземец Ханникат! Не могли же вы меня забыть!

Он перестал греметь ручкой и внимательно прислушался, но из дома не доносилось ни звука. После этого ему оставалось только беспомощно стоять перед дверью и придумывать какой-нибудь другой способ попасть в дом.

Шторы на окнах были спущены, и не представлялось никакой возможности заглянуть в комнаты. Он подумывал, уж не обойти ли кругом, к фасаду, выходящему на улицу, может быть Мэйбл отопрет парадную дверь, но тут же решил, что это только отнимет время. Он упрекал себя за то, что мало поговорил с ней, не сказал еще чего-нибудь, пока была возможность, пока она еще не захлопнула перед ним дверь и не заперла ее, но он понимал, что теперь слишком поздно придумывать такое, что хоть сколько-нибудь помогло бы делу. Кроме того, он пришел к Мэйбл совершенно уверенный в том, что она сама будет говорить все время, и приготовился выслушать всю брань и все наставления с ее стороны, лишь бы только войти в дом и съесть приготовленный ею обед.

На крыльце становилось все холоднее, и он дрожал, засовывая руки поглубже в карманы, чтобы согреться. Когда порывы ветра проносились над крышей, а потом по крыльцу, он чуял уютный запах дыма и по этому запаху понял, что в гостиной у Мэйбл жарко полыхает камин.

И тут он услышал, что в доме торопливо передвигают стулья и со стуком захлопывают ящики комода, и снова начал изо всех сил стучать в дверь. Скоро, заглушая этот шум, послышался громкий стук посуды, второпях составленной в кухонную мойку. К этому времени у него заболели костяшки пальцев на правой руке, и он начал стучать левой.

После всего этого прошло едва несколько минут, как Мэйбл отперла дверь и распахнула ее настежь. На сей раз она уже не выглядела встревоженной и растерянной, а, напротив, была спокойна и безмятежно улыбалась. Она сняла выцветший халат и надела одно из своих новых платьев с цветочками. Волосы были наскоро причесаны и подвязаны розовой ленточкой. На лице у нее оставались пятнышки пудры, которую она не успела стереть как следует.

— Мое почтение, Мэйбл, — сказал он живо. — Я уж боялся, что вы меня сперва не узнали. Думал, что вы поэтому заперли дверь и не хотели меня пускать.

Она смотрела на него, помаргивая глазами.

— Ну и ну, Туземец Ханникат, а знаешь ли ты, что мне следовало бы сделать?

— Что?

— Взяться хорошенько да и ругать тебя целый век на чем свет стоит за то, что ты приходишь вот так, стучишься ко мне в дверь и застаешь меня врасплох. Я была поражена, как никогда в жизни. Если тебе показалось, что вид у меня немножко удивленный, так именно поэтому.

Мэйбл говорила с ним, и в ее голосе не слышалось ни малейшего гнева. Глаза у нее все так же моргали, и она даже приятно улыбалась ему.

— Ничего не имею против, если побранят немножко, — сказал он. — Я вроде как бы ожидал…

— Я просто никому на свете не решилась бы показаться в этом старом, замурзанном халате. Я иной раз его надеваю на время уборки или пыль стереть, чтобы не пачкать хорошее платье. Ты, должно быть, подумал, что я выгляжу просто ужасно, когда я открыла тебе дверь в первый раз. Страх как обидно, что ты видел меня такой неряхой и растрепой. Мужчина должен отнестись снисходительно, если застанет иной раз женщину в неприбранном виде. Могу только надеяться, что ты не думаешь, будто я всегда такая хожу.

С широкой улыбкой, расплывшейся во все лицо, Туземец осторожно шагнул вперед.

— Ты, верно, хочешь узнать, где твой узел с платьем, что ты оставил, и то самое ружье и удочка? — спросила она, все еще держа дверь распахнутой настежь. — Я знала, что ты беспокоишься насчет этих вещей. Что ж, сказать тебе по правде, я их не выкинула на улицу, как обещала. Так я до них и не добралась, не знаю уж почему. Это на меня похоже. Во всяком случае, все твои вещи тут, в доме, лежат там же, где ты их оставил. Все в целости и сохранности.

Она вдруг остановилась, озабоченно хмурясь.

— Ну, в чем теперь дело? — встревоженно спросил он.

— Не знаю, что со мной такое. О чем я только думаю. Ты весь дрожишь от холода. Нельзя тебе стоять здесь в такую погоду — еще простудишься насмерть, схватишь воспаление легких. Сию минуту ступай в комнату и грейся у камина! Я только что подложила дров в огонь. Тебе теперь будет тепло и уютно. Входи в дом.

Он живо протиснулся бочком в прихожую.