— Почему же ты молчишь? — спросил он громовым голосом. — Разве ты не слышала? Я задал тебе вопрос! Я задал тебе даже два вопроса!

Джозина на мгновение прикусила губу. Потом весь ее страх пропал, и она спокойно подняла глаза.

— Мистер Бэрроуз, вы, может быть, считаете, что я недостаточно хороша, чтобы разговаривать и вести себя, как белая, — сказала она неторопливо и спокойно, — но моя мать была достаточна хороша для белого.

Он воззрился на нее.

— Для какого белого?

— Для моего отца.

— Кто это тебе сказал?

— Моя мать.

Далтон засунул руки в карманы и, прежде чем заговорить с ней снова, несколько раз прошелся взад и вперед по комнате. Как опытный адвокат, он отлично знал, что долгий допрос свидетеля, дружественного или недружественного, может только повредить его собственным интересам. Он всегда умел быстро обдумывать и решать вопросы на ходу и теперь соображал, насколько далеко можно завести этот допрос. Перестав мерить шагами комнату, он сразу изменил свою манеру разговаривать. Впервые за все это время он стал любезным и снисходительным.

— Скажи мне вот что, Джозина, — начал он, бегло улыбнувшись. — Для чего ты это сейчас говорила? Это очень любопытно. Откуда тебе столько известно о предполагаемых отношениях твоей матери с каким-то белым? Откуда ты узнала, что он твой отец?

— Так сказала мне моя мать. — Потом Джозина прибавила: — И бабушка Мэддокс тоже знает. Она даже больше говорила об этом, чем моя мать.

Далтон собирался было спросить ее, что же еще ей известно об ее отце, но вдруг передумал и отошел от Джозины. Он долго стоял у окна спиной к комнате, глядя на площадь перед зданием суда. Когда он заговорил снова, голос его звучал напряженно, но сам он казался спокойным и держался, по-видимому, дружелюбно и любезно.

— Сколько тебе лет, Джозина? — спросил он, не отходя от окна и повернув только голову, чтобы взглянуть на Джозину.

— Двадцать четыре года.

Он отошел от окна и медленно подошел к ней.

— Как зовут твою мать?

— Джозефина. Все зовут ее Джози.

— Сколько ей лет теперь?

— Ей около сорока.

— Кожа у нее такая же светлая, как у тебя?

— Не совсем. Она немножко темнее.

Его густые брови слегка приподнялись.

— Твоя мать была замужем, когда ты родилась?

Джозина отрицательно покачала головой.

— Почему ты носишь фамилию Мэддокс?

— Потому что это была фамилия моей матери, и моей бабушки, и прабабушки тоже.

— Твоя мать сейчас замужем, и у нее есть другие дети?

— Да, сэр.

— Где она живет?

— Она жила раньше в Пальмире, а теперь живет на ферме в деревне.

— Где ты родилась, Джозина?

— Здесь, в Пальмире.

— Ты живешь здесь всю жизнь.

— Да, сэр.

Далтон вернулся к своему столу и сел в зеленое кожаное кресло с высокой спинкой. Он хлопотливо передвинул бумаги и документы с одного края стола на другой, даже не глядя как следует, что он делает. («Когда вы становитесь взрослым и приобретаете некоторый жизненный опыт, вы нередко интересуетесь, поступили бы вы точно так же, как в прошлом, если бы пришлось начать жизнь сначала. Это трудно решить любому человеку, потому что плохое и хорошее и теперь смешивались бы так же, как это было тогда, и никто не знает, что в конце концов перевесит. В молодости я проделывал такие штуки, которых стыжусь теперь и в которых никому не признался бы, да мне и повредило бы, если б это обнаружилось, но в глубине души я счастлив, что пережил все это в юности».)

Немного погодя Далтон откинулся на спинку кресла и улыбнулся Джозине.

— Боюсь, я был сейчас не очень любезен, — сказал он извиняющимся тоном. Его глаза прищурились в улыбке. — Не знаю, что заставило меня выйти из себя и так разговаривать. Я сожалею об этом, Джозина. Я хочу тебе сказать, что, как только ты вошла сюда, я сразу увидел, что ты больше белая, чем негритянка, и мне бы надо было обращаться с тобой, как с белой. Я это ясно вижу по овалу твоего лица, по цвету волос, по форме бровей. Все это очень заметно… и к тому же очень привлекательно. Я бы сказал, что ты негритянка на одну восьмую — окторунка. И чем больше я на тебя смотрю, тем больше в этом убеждаюсь. Кроме того, Джозина, ты очень красивая девушка. Исключительно красивая. У тебя такого характера красота, что очень многие белые девушки отдали бы за нее все на свете. Тебе очень повезло, Джозина.

Далтон наклонился и нервным движением руки поправил бумаги на столе.

— Знаешь что, Джозина? — сказал он задушевно. — У меня две дочери. Одной восемнадцать лет, другой — двадцать, почти твой возраст. Я считаю их тоже очень красивыми и очень люблю обеих. Сейчас они уехали в колледж, их нет дома. Для них я все на свете сделал бы. Больше всего мне хочется, чтобы они выросли и были счастливы, — ну и, конечно, вышли бы удачно замуж. Этого каждый отец желает дочерям — счастья в жизни и удачного замужества. Но в этом я мало могу им помочь — я не могу купить им счастья. Я могу только советовать им, ободрять их и создавать для них возможности. — Он помолчал и провел рукой по лицу. — Но к чему я все это говорю? Ты сумеешь найти свое женское счастье. Все это к тебе не относится, не правда ли?

Он опять встал из-за стола, большими шагами подошел к окну и выглянул на площадь. По улицам шли фермеры, приехавшие в город купить продовольствие, а на каменном крыльце здания суда, как обычно, сидели все те же мужчины, которым нечего было делать. День был ясный, веселый и теплый на солнечном пригреве — такие дни нередко выпадают в это время года.

— Не знаю, почему я столько наговорил про своих дочерей, — сказал Далтон, не поворачивая головы. — Может быть, потому, что ты мне их напоминаешь. — Он вернулся к столу и остановился перед Джозиной. Он долго смотрел на нее пристальным взглядом, словно стараясь запомнить. — Сказать по правде, Джозина, так причина именно эта. И потому мне хочется дать тебе совет, — если ты его примешь, — так же, как я дал бы совет тем двум девушкам и подбодрил бы их. Я хочу, чтобы и ты была счастлива.

— Совет насчет чего, мистер Бэрроуз? — спросила она.

Далтон подтащил стул через всю комнату и сел рядом с Джозиной.

— Мы об этом еще не говорили, Джозина, но я про тебя знаю больше, чем ты думаешь. Все, что происходит в Пальмире, очень скоро становится известно всем. Этого и следует ожидать в таком маленьком городе. Всякий лезет в чужие дела. Кто-нибудь проболтается, а охотников слушать всегда много.

Так вот, я собираюсь быть честным и откровенным. Собираюсь говорить по существу. Мне известно, что ты жила, если можно так выразиться, с Туземцем Ханникатом у него в доме, а днем служила горничной у миссис Фрэнк Бауэрс на Черри-стрит. А после того как мистер Ханникат женился на миссис Бауэрс, ты опять, по привычке, явилась к нему в дом, и она застала тебя в его обществе — причем фартучка и наколки горничной на тебе не было.

Что ж, теперь всем в городе это известно. И это и послужило причиной всей беды. Нельзя осуждать миссис Бауэрс за то, что она рассердилась и взволновалась при таких обстоятельствах. Ее первым побуждением было отомстить, сделать так, чтобы тебя арестовали и ты понесла наказание. В результате погиб молодой негр… тот самый, за которого ты собиралась выйти замуж. Об этом следует сожалеть, это непростительно и не должно было случиться. Но все же случилось, и человека уже нельзя вернуть к жизни. Некоторым людям свойственна дикость и зверская жестокость. Быть может, она является врожденной, быть может, приобретенной, а быть может, представляет сочетание того и другого. Во всяком случае, если в человеке оно есть, так время от времени прорывается наружу, словно хроническая накожная сыпь. Вот и все. Мне искренне жаль Харви Брауна. Ты не могла бы найти себе мужа лучше него. Это был хороший, работящий человек, законопослушный гражданин.

Так вот тебе мой совет, Джозина. Уезжай отсюда, уезжай из города и не возвращайся. Тебе уже не найти работы у белых в Пальмире. Слишком много было разговоров и сплетен, а будет и еще больше. Забери с собой и дочку. Отошли бабушку в деревню, к твоей матери. А тебе я советую поехать в Джексонвилл, Атланту или Новый Орлеан. Только уезжай куда-нибудь, подыщи себе работу получше, заведи новую семью ради своей дочери и начни новую жизнь. Ты молода, у тебя привлекательная внешность, у тебя есть способности и умение работать. Ты не получишь рекомендации от миссис Бауэрс, но я тебе дам другую, очень хорошую.