— Хорошо, — согласилась Мэйбл, поднимаясь с места. — Но я все-таки надеюсь, что вы сдержите слово и пошлете ее в исправительный дом на полгода. Тогда она уж, верно, перестанет безобразничать и показываться голой белым мужчинам.

11

Гонимый бушующими ветрами, ломавшими сучья и вырывавшими с корнем тунговые деревья и жакаранды, проливной осенний дождь начался в конце дня, когда ураган с Мексиканского залива пронесся дальше к северо-западу надо всем округом Сикамор. На лесопильном заводе и на окрестных фермах пришлось еще до конца этого дня бросить работу в лесу и в поле, и только редкие прохожие показывались на улицах Пальмиры во время урагана. Тротуары вокруг здания суда были затоплены, потому что стоки забило листьями и мусором. Кое-кому из лавочников пришлось заложить снизу двери мешковиной, чтобы вода не просочилась через порог и не попортила дорогой товар.

Когда ветер наконец улегся и дождь к наступлению ночи перестал, небо очистилось и звезды ярко засияли, но дорожки Большой Щели были все еще на несколько дюймов затоплены грязной водой.

Городской подрядчик уже много лет не выравнивал и не осушал короткий конец тупика, и после каждого сильного ливня Туземцу несколько дней приходилось надевать резиновые сапоги каждый раз, как он выходил из дому. Даже и через несколько дней после дождя в тупике круглый год оставались от одного дождя до другого ямы, полные грязи. Туземец давно бросил на это жаловаться: подрядчик обычно отвечал, что тупик не нанесен на утвержденную властями карту города и потому можно считать, что он вообще не существует, поскольку это его, подрядчика, касается. («Не стану я тратить время даром и ремонтировать улицу, где живет всего-навсего один избиратель. Пускай переезжает куда-нибудь в другое место, если ему там не нравится. У меня и без того полно хлопот с другими избирателями, поважнее, надо же, чтобы они были довольны и не жаловались».)

Ночь и темнота наступили после урагана по-осеннему быстро, и Туземец уже решил остаться дома и поработать — заняться приемниками, которые он обещал починить. Он знал, что ему придется сегодня посидеть гораздо дольше обычного, если он хочет закончить хотя бы малую долю той работы, какую он обещал сделать.

Туземец поел чилийских бобов с макаронами и выбросил пустые банки в окно, на мусорную кучу, потом уселся было за верстак, как вдруг кто-то громко постучал в дверь. Довольно долго он не обращал внимания на стук, надеясь, что посетитель, кто бы он ни был, уйдет и не надо будет отрываться от работы. Однако настойчивый стук продолжался, и Туземцу пришлось бросить свое дело. Идя к двери, он старался придумать приличный предлог, почему чей-нибудь приемник, настольная лампа или тостер еще не отремонтированы и не работают как следует.

Когда Туземец открыл дверь, на пороге, сердито хмурясь, стоял Эл Дидд. Башмаки и носки он держал в руке. Штаны он подвернул до колен, чтобы они не промокли, и между пальцев на ногах у него проступала бурая грязь Большой Щели.

— Погляди-ка на мои ноги, — сказал он, хмурясь еще сильнее. — Черт знает что, можно ли так перепачкаться взрослому мужчине. Как по-твоему, уж не вздумал ли я доказать, что мне десять лет от роду?

— Рад тебя видеть, Эл, — ответил Туземец. — Я боялся, что это кто-нибудь другой. Входи в дом.

Эл Дидд был старинный друг, и, как и Туземец, всю свою жизнь прожил в Пальмире. Эл был высокого роста, худой, с коротко остриженными черными волосами, и говорил глубоким басом. По профессии он был монтер и когда-то имел свое дело. Однако в мастерской не хватало работы, Эл не мог прокормить жену и пятерых детей, и последние несколько лет он работал линейным инспектором и получал от электрокомпании приличное жалованье. («Мне только и приходится делать, что ходить и глядеть на провода и вышки, не застрял ли там дохлый сарыч, да не устроили ли ребята короткого замыкания бумажным змеем, да не сгорел ли где трансформатор. Некоторые думают, что я загордился и слишком высоко задираю голову, а это у меня просто шея не гнется, оттого что я целый день гляжу на эти самые провода».)

Эл вошел в комнату, наследив грязью по всему полу.

— Почему ты не заставишь город взяться за дело и осушить эту лужу перед твоим домом? Если она там навсегда останется, тебе придется завести поросят, и пусть это будет для них вроде садка. Если ты это сделаешь, то можешь потом хвастаться, что лучше твоей свиной лужи во всем округе нет. А когда проголодаешься, стоит только выйти из дому, заколоть одного поросенка и потом объедаться ветчиной и грудинкой сколько душе угодно.

— Беда в том, что я мало плачу налогов, — сказал Туземец, закрывая дверь. — Я сколько раз поднимал из-за этого шум, но никто меня не слушает и не собирается осушать эту воду. Впрочем, через месяц будут выборы, и если придут и спросят, за кого я собираюсь голосовать, может, мне и удастся на этот раз променять свой голос на что-нибудь стоящее — может, и сделают что-нибудь. Так давно все это тянется — просто ума не приложу, как выйти из положения.

Туземец принес ведро воды и разыскал в куче хлама чистую тряпку. Эл смыл грязь со своих ног и вытер их насухо. Потом начал было надевать носки и башмаки.

— Что со мной творится? — сказал он, глядя на свои ноги и качая головой. — Не знаю, для чего это я надеваю башмаки. Все равно придется снимать их, когда я буду опять переходить эту лужу вброд.

— Не беспокойся насчет этого, Эл, — сказал ему Туземец. — У меня есть лишняя пара старых резиновых сапог. С виду они неказисты, зато ноги у тебя не промокнут, пока ты доберешься до угла, где начинается мощеная улица.

Эл отворил дверь и выплеснул из ведра грязную воду. Закрыв дверь, он уселся в большое расшатанное кресло и закурил сигарету. Туземец вернулся к верстаку и сел на табурет.

Вдруг Эл вскочил на ноги.

— Что со мной творится? — громко заговорил он. — Должно быть, я до того разозлился на это свиное болото перед твоим домом, что совсем забыл, зачем сюда пришел.

— Не помню, чтобы ты мне оставлял что-нибудь для починки. Это был приемник или еще что-нибудь?

— Я ничего не оставлял для починки.

— Так о чем же ты тогда говоришь?

— Дело неладно, — серьезно сказал Эл, подходя к верстаку. — Так неладно, что из рук вон.

Туземец положил инструменты и взглянул на Эла. Тот медленно качал головой.

— Вот почему я и пришел сюда повидаться с тобой, как только ливень кончился. А не то я сидел бы дома и ужинал со своей старухой, — теперь она будет ворчать на меня за то, что я вовремя не вернулся домой.

— А что такое неладно, Эл?

— Многое неладно. Я тебе расскажу точно так, как сам слышал. Это будет самое лучшее. Вот только что Клайд Хефлин разговаривал с кем-то на углу около почты. А я шел посмотреть, нет ли писем в моем почтовом ящике, но он говорил так громко, что я полюбопытствовал и остановился послушать. Клайд расхвастался, как сам сатана в субботнюю ночь, насчет того, что он нынче собирается делать. Он сказал, что все было бы уже сделано, если бы не начался ураган и не бушевал так долго. Ну, ты ведь знаешь, каков бывает Клайд, когда собирается задать неграм трепку. Он как будто в лихорадке: лицо все красное, подбородок заплеван. Вот такой он и был на углу около почты. А орет так, что за целый квартал слышно.

Туземец поднялся с табурета и стал, прислонившись к верстаку.

— В жизни не видел человека, который так ненавидел бы черных, как Клайд Хефлин, — продолжал Эл. — Иной раз мне кажется, что он только для этого одного и живет на свете, чтобы их ненавидеть. Как бы я ни взбесился, я бы ни с кем не мог так обращаться, как он обращается с неграми, — ждет только подходящего случая. Чтобы стать таким, как он, надо насквозь пропитаться какой-то особой подлостью. Не знаю, зачем им нужен помощник шерифа или полицейский, который ведет себя подлец подлецом. Разве только потому — другой причины не придумаешь, — что у него и в Пальмире, и по всей округе имеются десятки дядюшек и братцев избирателей, а для такого политика, как шериф Гловер, это-то и есть самое важное.