Узнав впоследствии, что многие граждане желают силой освободить Юлию, он приказал перевезти ее в Reggio di Calabria и подвергнуть самому строжайшему наблюдению. Мало-помалу семейство императора Августа убавлялось. Лючий и Кай, которых Август очень любил, были назначены командирами легионов, один на восток, другой в Галлию и в Испанию. Оба они умерли в самых юных летах: Лючий внезапно скончался в Марсели, а Кай был зарезан изменником. Смерть обоих юношей и на этот раз молва приписала интригам Ливии.

И действительно, когда оба молодые люди умерли, Тиверий возвратился в Рим. Но император Август, не особенно любивший пасынка, отдавал предпочтение Агриппе Постуму, сыну Юлии. Но и это препятствие хитрая Ливия сумела устранить. При помощи интриги, фальшивых свидетельских показаний она сумела внушить подозрение Августу, и Агриппа Постум, совершенно неосновательно обвиненный, был сослан на остров Пияноза. Но в душе император не находил достаточно юридических данных к обвинению племянника. Августу очень хотелось повидаться с Агриппой Постумом. Открыто он этого сделать не желал, боясь гнева своей самолюбивой супруги Ливии, и решил секретно побывать на острове. Скрыв от всех свое намерение, император открыл его лишь одному сенатору Фабию Массиму, которого пригласил сопутствовать ему. При помощи Фабия, Август отправился на остров Пияноза для свидания с племянником. Во время этого свидания Агриппе удалось окончательно разубедить деда в своей вине. Август был глубоко тронут и со слезами на глазах объявил Агриппе, что в самом непродолжительном времени будет окончено его изгнание. Между тем, Ливия узнала, куда отправился ее супруг. Сенатор Фабий Массимо имел слабость поверить секрет своей жене Марции, а эта последняя сообщила его императрице. По возвращении Августа, Ливия стала его упрекать, почему он скрыл о своем путешествии. Август, зная что он никому не поверил своего намерения, кроме сенатора Фабия, решил, что последний ему изменил. Призвав к себе Фабия, император до такой степени разгневался, что несчастный сенатор, придя из дворца к себе домой, решился умереть. Между тем Ливия, боясь что Август призовет в Рим Агриппу, возвращение которого окончательно уничтожало ее планы относительно сына Тиверия, решилась на страшное преступление: она отравила мужа финиками, начиненными ядом. По крайней мере так говорил народ, обвиняя Ливию в смерти императора Августа. И ничего нет удивительного, ибо тщеславная Ливия была способна на всякого рода злодейство для достижения своих преступных целей.

Факт тот, что Август, имея желание встретить Тиверия в Беневенто, вдруг почувствовал страшные колотья в желудке. Несмотря на болезнь, он продолжал путешествие, но боли до такой степени усилились, что Август был принужден остановиться в Нолла. Почувствовав свой конец, он обратился с улыбкой к окружающим, которых просил аплодировать ему, если он хорошо сыграл комедию жизни. Затем, отпустив всех, он умер на руках Ливии в той самой комнате, в которой скончался его отец Октавий. Ливия употребила все средства, чтобы на первое время скрыть кончину императора: она заперла комнату, где он лежал, и никого туда не впускала. Снаружи был поставлен большой отряд гвардии, а в Иллирию она тотчас же послала письмо, в котором просила сына немедленно приехать в Нолла. Затем, когда Тиверий приехал, она вместе с ним возвратилась в Рим, объявила о смерти Августа и о том, что Тиверий был назначен его наследником. При этом императрица чрезвычайно искусно сыграла роль неутешной вдовы: она плакала, рвала на себе волосы, казалась неутешной. Члены муниципалитета и колонии перенесли труп императора из Нолле в Бовиле, откуда, в сопровождении большого отряда кавалерии, он был отнесен в Рим и поставлен в императорском дворце. В сенате было прочтено духовное завещание Августа, которым он назначал своими наследниками, во первых, Тиверия и Ливию, потом Друза, сына Тиверия, вместе с Германиком и его тремя сыновьями. Труп покойного императора был торжественно сожжен на военном Марсовом поле. Орел, поставленный на верху костра, был объят пламенем и, по свидетельству присутствовавших, душа покойного императора улетела на небо. Фувий клялся, что сам видел это собственными глазами, за что получил от неутешной вдовы Ливии премию в миллион сестерций (197 177 лир). Пепел был поставлен в мавзолее, воздвигнутом в честь императора Августа в Campo Marzio, между улицей Фламиния и Тибром; здесь же была поставлена и его статуя.

Дом, в котором умер Август в Нолла, был также обращен в храм божества. Когда Тиверий вступил на престол, ему было 56 лет от роду. Наружность его была самая обыкновенная: стан крепкий, склонный к полноте, большие черные глаза, которые, как утверждали, видели даже в темноте; все члены Тиверия были пропорциональны. Новый император считался великим государственным человеком, искусным генералом, очень умным и в высшей степени жестоким. Первый шаг его управления сопровождался преступлением.

Лишь только он вступил на престол, как тотчас же послал одного из гвардейских офицеров на остров Пияноза убить Агриппу Постума, единственного внука покойного Августа, остававшегося в живых. Несчастный Агриппа долго защищался против своих палачей, но в конце концов был ими убит. Когда офицер возвратился в Рим, чтобы доложить императору, что приказание его исполнено, Тиверий нагло отрекся и предложил сенату судить убийцу. Но осторожная Ливия не советовала возбуждать подобного щекотливого процесса. Таким образом, убийство Агриппы Постума было замято и предано забвению. Тиверий не забыл также и своей жены, несчастной Юлии.

После смерти Августа и восшествия на престол мужа сосланной принцессы, в Риме все думали, что она будет возвращена; однако, на деле вышло совсем иначе. Тиверий не только не простил своей жены, но напротив, усилил ее наказание: он отдал приказ заключить Юлию в отдельный дом, откуда она бы не смела ни на шаг отлучаться; около дома были поставлены часовые. Таким образом, вместо относительной свободы, которой до сих пор пользовалась Юлия, она была заключена в тюрьму. Затем на ее содержание Тиверий назначил до такой степени ничтожную сумму, что злополучная арестантка стала нуждаться в самом необходимом, даже в хлебе. Тяжело было Юлии переносить ее новое положение. Она привыкла к роскоши, к богатству, а тут должна была переносить нищету самую ужасную, сидеть без хлеба и чуть не умирать с голода, что, впрочем, и случилось, если верить народной молве: Юлия, действительно, умерла голодной смертью. К матери варвар Тиверий также относился не особенно нежно, несмотря на то, что, благодаря ее стараниям, он добился трона. Этот человек с мелкой, низкой душонкой, постоянно дрожал за свою власть и ни с кем не хотел ее разделить. Ему было завидно, что мать пользуется почестями императрицы. Сенат хотел восстановить закон, чтобы к его титулу императора были прибавлены слова: сын Ливии. Тиверий первый восстал против этого и объявил, что не допустит ничего подобного. «Женщине, говорил он, не следует воздавать чересчур больших почестей». Потом сенат хотел воздвигнуть алтарь в честь Ливии, но и против этого восстал Тиверий. Он говорил, что подобная почесть есть исключительная, и что он не желает, чтобы его матери воздавали исключительные почести. Сенат, разумеется, должен был согласиться с мнением императора. Такая неблагодарность Тиверия к матери маскировалась им, будто бы умеренностью, простотой и в глазах народа казалась симпатичною. На том же основании, будто бы умеренности и простоты, Тиверий приказал уменьшить штат придворных своей матери. Тщеславная Ливия, конечно, возмущалась поступками сына и часто напоминала ему, что он ей обязан титулом императора. Но упреки Ливии не вели ровно ни к чему: Тиверий продолжал держаться своей системы и очень сурово замечал матери, чтобы она не заявляла своих претензий и держала бы себя поскромнее. Поздно поняла Ливия, что сын ее есть ничто иное, как самый черствый, бездушный эгоист. И, действительно, он беспрестанно оскорблял самолюбие матери. Раз был такой случай: сенатор Пизоний, кредитор довольно большой суммы денег матроны Ургулянии, пользовавшейся особенной дружбой вдовствующей императрицы Ливии, подал свой документ ко взысканию и позвал должницу Ургулянию в трибунал. Последняя смеялась над этим, зная хорошо, что будет иметь прочную защиту в своей покровительнице Ливии, и, действительно, вдовствующая императрица просила сына поговорить об этом деле с претором, чтобы процесс был решен в пользу Ургулянии. Тиверий изъявил согласие и в день разбора по прошению сенатора Пизония, сам отправился к претору. Но по обстоятельствам, совершенно непредвиденным, впрочем, вполне зависевшим от Тиверия, он пришел к претору именно тогда, когда дело было уже кончено и состоялся приговор в пользу сенатора Пизония. Самолюбивая Ливия, обещавшая свою протекцию Ургулянии, была поражена этим новым ипокритством сына и принуждена была внести свои собственные деньги за приятельницу. Вообще, Тиберий беспрестанно язвил самолюбие свой матери. В одном лишь он с ней сходился — в ненависти к Германику и его жене Агриппине. Ливия, как и ее сын, ненавидела всех, кто пользовался доброю славой, а Германик и его жена Агриппина были чрезвычайно популярны. Германик, сын ее сына Друза, умершего во время битвы с германцами, наследовал от своего отца все добродетели и таланты; с юных лет Германик зарекомендовал себя как прекрасный полководец. Кроме того, он был умен, добр, обладал возвышенной душой и отличался своей справедливостью. Солдаты обожали Германика и несколько раз предлагали ему возвести его на трон, но честный юноша всегда с достоинством отвергал эти недостойные предложения. Среди римских граждан Германик также пользовался общей любовью и уважением; даже его враги никогда не говорили о нем ничего дурного. Жена его, Агриппина (дочь Юлии и Агриппы), по уму и благородству как нельзя более к нему подходила. Поведение Агриппины было образцовое во всех отношениях, Не только в Риме, но и в целом государстве не было человека, который бы осмелился дурно говорить о жене Германика, — ее уважали все без исключения. Агриппина, как и ее муж Германик, пользовалась громадной популярностью. Ненавидя лесть и сплетни, Агриппина гордо, в самом лучшем значении этого слова, держала себя, сознавая свои достоинства и недостатки. Главной, отличительной чертой характера этой женщины была строгая справедливость: Агриппина не могла переносить нарушения прав, в каком бы виде оно ни проявлялось, Ливия, как умная женщина, понимала Агриппину и сама в душе не могла не согласиться, что жена Германика вполне заслуживает всеобщее уважение, тем не менее ненавидела ее и искала случая погубить. Тщеславная Ливия не могла равнодушно слышать отовсюду раздававшиеся похвалы по адресу Агриппины. Мелочной и самолюбивый Тиверий по тем же причинам ненавидел Германика. Таким образом сын и мать были вполне солидарны в своих преступных целях: первый решил погубить честного Германика, а вторая — его жену Агриппину. Для исполнения этого плана прежде всего требовалось удалить из Рима ненавистную чету, что и было сделано. Германика назначили командующим легионами на востоке и с ним вместе послали губернатором в Сирию известного негодяя Пизония, которому дана была секретная инструкция поднять народ и солдат против Германика; буде же представится удобный случай, то прямо убить его. И так как Германик отправлялся вместе с своей женой и детьми, то Ливия посоветовала Пизонию взять с собой его жену, которая по мнению императрицы, могла быть полезна для Агриппины и ее детей. Жена Пизония, само собой разумеется, была посвящена в планы всего заговора, и так как по своим нравственным качествам вполне подходила к своему достойному супругу Пизонию, то и могла быть полезною для исполнения гнусных планов Ливии и Тиверия. И действительно, эта достойная чета не замедлила проявить себя. Пизоний, назначенный на самостоятельный пост губернатора в Сирии, начал с того, что при помощи денег и вина стал бунтовать солдат Германика, склонять их к нарушению дисциплины, небрежно относиться к исполнению служебных обязанностей и т. д. Жена Пизония, Планчина, в свою очередь помогала супругу, распространяя в народе и между солдатами разные нелепости о Германике и Агриппине. Но как тот, так и другая с презрением отнеслись ко всем этим грязным интригам и, в конце концов, во всей стране стали пользоваться тем же всеобщим уважением, как и в Риме. Между тем, по делам службы Германик должен был на время уехать в Египет; пользуясь его отсутствием, Пизоний взбунтовал солдат.