Следы лежали на снегу, ясно оттиснутые самим Зыряновым и его мелконогим конвоем… Зырянов постоял в поселке с детьми. Вот они повели его в поле… Через поле — на ток. Зырянов как раз подошел к молотилке, и Савва увидел его.

Молотилка работала конным приводом, прямо на снегу. Шесть лошаденок неохотно ходили в приводе, и половина всех колхозников работала. Другие шесть лошадей кормились поодаль и отдыхали, а другая половина работоспособного населения отсыпалась в поселке. Колхоз был маленький, все его лошади были здесь.

Василий выбрал глазами единственного человека, стоявшего без дела, и рассеянно представился ему.

— Говори, — любезно сказал рослый председатель.

Но Василий молчал. Говорить было не о чем. Все было ясно — лошадей свободных не было. Все же Василий сказал:

— Мне нужны лошади до Жигалова. Мы тебе отработаем за лошадей.

Председатель плоховато понимал русский язык, ему представилось, что человек предлагает отработать вместо лошадей.

Председатель скользнул взглядом по щуплой фигуре прохожего человека и не ответил. Он, может быть, не думал в это время о лошадях, а больше о людях — людей не хватало в колхозе еще больше, чем лошадей.

В этот момент подошел Савва и протянул руку председателю.

— Договорились? — весело грянул он.

Лошади в приводе шарахнулись, на молотилке закричали, там что-то случилось. Председатель попытался вернуть себе руку, но веселый голос гостя, пугающий лошадей, настойчиво повторил:

— Договорились?

— Не знаю, о чем договариваться, — сказал председатель, чувствуя, что рука немеет в плену.

— Ну, вот и договорились, — сказал Савва. — Начальник правильно сказал тебе: колхоз не надо обижать. Мы отработаем за лошадей.

Председатель колхоза снова засветил «летучую мышь» на шесте. Значит, прошли еще сутки. Усталые лошади замедленно ходили возле молотилки.

— Может, отдохнете? — предложил председатель людям в мякинном облаке.

— Ничего, — прохрипел Зырянов за людей и за лошадей. — Еще поработаем.

— Пойдем, друг, — сказал председатель наверх.

— Слезай, слышишь, Буян! — сказал Зырянов.

Савва слез со стола молотилки. Он взглянул на председателя и пошатнулся. Буян удивленно и виновато обвел глазами людей, проверяя себя, и увидел, что все шатаются. Тогда он понял и поверил, что это он сам и шатается, а весь народ ходит крепко, и это успокоило его.

Председатель ласково обнял русского богатыря и увел.

К барабану встал Порожин. Это было замечено всеми сквозь одурь и мякинно-сонный туман в глазах. Но молотилка вымотала у геологов способность острить.

Почти все они были горожане, о сельской работе имели газетное и литературное представление. Молотилка удивила их, они отнеслись вначале с недоверием к самим себе — к своей чрезмерной усталости. Таня сразу высказала это со своей непосредственностью и балованной прямотой до наивности:

— Неужели вправду так трудно работать на молотилке?..

Сережа Луков, жалея Таню, возмутился:

— Какая это машина, если на ней так трудно работать? Чушь, такой машины не бывает!

Председатель не первый раз предлагал товарищам из Москвы отдохнуть ночку, смениться. Но кто-нибудь отвечал ему: «Ничего!..» Председатель звал Савватея Ивановича и уводил в поселок кормить.

Два часа без Саввы были самыми трудными. Только Небель еще мог продержаться на барабане все два часа подряд.

— Идет! — восклицала Таня.

И все с облегчением прислушивались к далекой песне. Савва вышел из деревни, он возвращается. Это всего два километра — через двадцать минут он будет принимать снопы на стол.

— Бернард Егорович, сменить? — закричал Зырянов.

Небель не ответил. Он задыхался и не хотел сдаваться Зырянову.

Савва желал петь после отличного обеда. Поэтому он предостерегающе кричал, выходя из председательской избы:

— Эй, на молотилке! Придержи лошадей!..

Лошади тревожились от его лихого пения.

Он приходил веселый, отдохнувший, и Таня хрипло командовала, передразнивая его:

— Эй, на молотилке! Долой со стола!

Савва смеялся и занимал свое ведущее место. Затем он оставлял его утром, когда председатель приходил гасить фонари.

Председатель оглядывал людей с любопытством и с восхищением при дневном свете.

— Может, сменить?..

Кроме того, наглядно приближалось время дать лошадей до Жигалова. Ему не хотелось.

— Спасибо, товарищ, ничего, — хрипло сказала Таня.

Председатель пробормотал что-то по-якутски и сам перевел:

— Русский говорит «ничего», пока совсем не околеет.

Он ухватил Савву Ивановича и увел, бережно пошатываясь под его мощной тяжестью, а к барабану встал Сергей Луков.

Иногда геологи шли в поселок по одному, по двое в избу, где Лидия кормила их остатками консервов и дорожными сухарями и поила чаем и, чуть не плача, будила уснувших:

— В дороге отоспитесь!.. Зырянов говорит, на санках сладко спится!..

Имя Зырянова она произносила с отвращением, а с ним самим не разговаривала.

Все знали, что на санях не будет места для людей, и, вздыхая, поднимались. Брели, открывая и закрывая глаза, в темное или ослепительно сияющее поле, — только по этой разнице в освещении отличая день от ночи.

Порожин когда-то предложил, в самом начале этой недолгой, но чрезмерной эпопеи, чтобы женщины дежурили в избе поочередно. Лидия возмутилась против того, что Зырянов назначил ее постоянной кухаркой. Это была непозволительная привилегия. И такая забота со стороны Зырянова была необычайно бестактной и неприличной, по ее мнению.

Зырянов заявил, что он этого назначения не отменит, и обозвал мещанским ее мнение об этом. Лидия была поражена.

— Лида, ты этому подчинишься? — спросила Таня дрожащим голосом.

Зырянов не обратил ни малейшего внимания на протесты Лидии и расставил людей на молотилке, заняв все места. Лидия оказалась совсем без дела, и в то же время кухня без Лидии оказывалась без хозяйки и раздатчицы питания.

— Итак, вы ставите нас на работу и в то же время лишаете питания, — сказал Небель. — Учтите хотя бы, в какое положение вы ставите Лидию Максимовну, подвергая ее такому обращению, на которое вы не имеете морального права в Советской стране, даже по отношению к сестре или жене.

— Когда я вас выведу на железную дорогу, вы успеете осудить мое поведение, — сказал Василий свирепо. И председателю колхоза: — Через час мы примем молотилку, подготовьте все, что надо.

Председатель ушел на ток.

— Я не понимаю, — сказал Небель, — каким образом Зырянов оказался руководителем экспедиции? Когда Александр Дмитрич передал ему свои полномочия? Почему все подчиняются самоуправству?

Вот как это произошло тогда, в первый день, давно… Так давно — в мякинном угаре бессонницы, — что это плохо вспоминалось.

Лидия сидела на лавке и разглядывала свою сильно пострадавшую обувь. Не вставая с лавки, надела якутский капор с реки Иннях. Поднялась и надела романовскую шубку. Разговор прекратился, все смотрели на нее. Не все: она видела боковым зрением или чувствовала, что Зырянов не смотрит. Но она ошиблась в этом: Василий замечал не меньше других.

— Куда ты? — испуганно спросила Таня, помогая Лидии надеть рюкзак.

— В Жигалово. Для общего блага.

— Это безумие, — сказал Небель, — мы не можем отпустить вас одну.

Она улыбнулась. Ей хотелось ответить: «Я это знаю, вы говорили это в Москве…»

— Не бойся за меня, Танюра, я вполне подготовлена, и это всего два дня пути.

— Но вы замерзнете без костра ночью, — сказал Небель, и действительно он был встревожен. — Вы не можете повалить деревья, сделать ночной костер, у вас топора даже нет.

— Почему я не могу?.. Василий Игнатьевич, конечно, одолжит мне свой топор.

За ее спиной Танины пальцы на пряжках рюкзака замерли. Но никто не смотрел на Зырянова.

— Безусловно, — ответил Зырянов за ее спиной, — костер я обеспечу.