Результатом этой оппозиции монастырской практики и богословия как науки стала проявляющаяся сплошь и рядом вплоть до сегодняшнего времени религиозная безграмотность: отрицание необходимости участия ума в деле спасения, чуть ли не анафемствование богословия в пользу «сердечной» молитвы и т. д., так что этот миф распространен даже в церковной среде. «Якобы следуя святоотеческой традиции, младостарцы твердят, что нужно отбросить ум, что он в делах веры бесполезен и даже вреден, а надо отдаться исключительно сердцу»[39]. Как тут не вспомнить слова честертоновского отца Брауна: «Вы нападали на разум. А это дурное богословие». Еще более странно отвержение богословия в России, где самые почитаемые святые боролись именно за православное исповедание веры: так, Серафим Саровский мало того, что вразумлял отпавших раскольников-староверов и иногда приходивших к нему католиков, так еще и прежде, чем исцелить Мотовилова, испытывает его знанием основных догматов: о Троице, о Богочеловечестве и Боговоплощении Господа Иисуса Христа и о силе молитвенного предстательства Богородицы.

Между тем важнейшей добродетелью в православии является трезвение — хранение ясного ума и чистого сердца. Кстати, именно в исихазме развивается практика «схождения ума в сердце», включающая в себя очищение сердца от страстей и ума от прилогов[40].

Итак, мы наглядно показали, что миф о примитивности православия связан исключительно с плохим знанием основ православного богословия, а представление о приниженной роли разума берет свое начало в распространенных искажениях православной традиции.

Прежде чем начинать опровержение этого мифа, следует заметить, что он древен, как и само православие. В давние времена возникло два течения — иконоборчество и иконопочитание. Иконопочитание победило и стало не просто мнением, но догматом Церкви.

Уже первые христиане очень бережно относились к символам и выказывали к ним определенное почтение. В римских катакомбах, где собирались древние христианские общины в первые века существования Церкви, находят на стенах изображения крестов, рыб (древний символ Иисуса Христа)[41]. Вряд ли можно сказать, что в своем отношении к символам христиане испытывали какое-то значительное влияние со стороны язычников — ведь христианство появилось изначально в иудейской среде.

У иудеев времен Ветхого Завета почитание материальных объектов встречалось в исключительных случаях: военачальник Неемия берет в память об исцелении в реке Иордан от проказы землю, от соприкосновения с костями пророка Елисея был воскрешен умерший (хотя в данном случае сознательного почитания не было — воскрешение произошло случайно). Изображения Бога действительно не допускались — это считалось тяжким грехом против второй заповеди («не сотвори себе кумира»). Идолопоклонство по Закону Моисея каралось смертью. В то же время язычники богов изображали и статуям, их изображавшим, служили.

Что же изменилось в христианстве, что оно стало допускать изображения Бога и святых?

Во-первых, христианство — это религия, проповедующая Единого Бога, пришедшего во плоти. Изображение Бога возможно лишь потому, что Сам Он явился в мир видимым образом. Мы уже упоминали учение о нетварных Божественных энергиях — необходимо указать, что икона как раз и является своего рода проводником этих энергий[42]. В этом состоит ее принципиальное отличие от идола: сущность языческого божества присутствовала в идоле. Например, если идола ударить, ему будет больно. Как можно догадаться, осквернение иконы — кощунство, тяжкий грех, но изображенный на ней святой или Сам Господь от этого не пострадает.

Во-вторых, можно спросить: «При чем же тут святые?» А святые здесь при том, что они, достигая совершенства (в христианской аскетике для такого совершенства используется термин «theosis», обожение)[43], сами становятся живым образом, иконой Бога. Изображая и почитая изображения их, христиане относят свое почтение и поклонение к Самому Богу.

Абсолютного обожения достигнуть не может никто, потому что нет ни одного человека, кто бы мог удержаться от хотя бы малейшего греха. Исключением является Дева Мария, которая по своей беспрецедентной добродетели, не совершив в Своей жизни ни одного сознательного греха, достигла совершенства и, в конце концов, соединения с Богом. Оттуда и особое почитание Богородицы в христианстве.

В иконописи специально используется особая техника: обратная перспектива, подчеркивающая, что изображенное на иконе гораздо больше нашего воображения, Бог с иконы сходит к нам, а не мы движемся к нему; встречаются сложные символы, «расшифровывающие» реальность на иконе. Например, слава Божья изображается в виде круга света — но часто не белого, а черного, чем показывает то, что мы даже не можем вообразить этот свет.

Почитание мощей имеет то же происхождение, что и почитание икон. Мощи — это уже не просто тлен и прах, это тело, которое испытало на себе прямое действие Божественной благодати. Именно с этим в христианском сознании связываются случаи нетленности мощей.

Вообще для христианства (особенно православного) характерно почтительное отношение к материи. Материя, на которую действует благодать, не исчезает, но изменяется, возвращается к своему первозданному состоянию, о котором в Библии сказано: «И увидел Бог, что это хорошо»[44]. На каждой службе возносится молитва Господу «о благорастворении воздухов» и «об изобилии плодов земных». Вода, освященная на обычном молебне или в праздник Крещения Господня, приобретает, как верят православные христиане, новые чудесные свойства. Молитва проникает во все сферы мироздания — не только в человеческую деятельность, но и в природу. В отличие от язычника, христианин не служит природе и не «договаривается» с ней, а, напротив, своим обращением к Богу демонстрирует, что она подчиняется Творцу.

Таким образом, мы видим, что отношение православного христианина к материи и материальным символам не языческое.

Однако, к сожалению, миф о язычестве в православии тоже возник не сам по себе. В народной культуре существует весьма интересный для культуролога, этнографа или фольклориста, но бесконечно далекий от настоящего христианства феномен: двоеверие — сочетание двух несовместимых религиозных картин мира в мировоззрении верующего. Приписывание христианским святым функций языческих богов (например, св. вмц. Параскева Пятница ассоциировалась со славянской богиней домашнего очага и женского рукоделия Мокошью, потому что Мокоши была посвящена пятница), соответствующие религиозные обряды (по сей день в селах иногда приносят комочки шерсти к иконе свщмч. Власия, которого связывают с богом Велесом — покровителем скота), укоренившиеся традиции и суеверия (святочные гадания — в дохристианскую эпоху приурочивались ко дню зимнего солнцестояния) — все это примеры двоеверия.

Яркий пример двоеверия в художественной литературе — рассказ Марьи Тимофеевны в романе Ф.М. Достоевского «Бесы»: «А тем временем и шепни мне, из церкви выходя, одна наша старица, на покаянии у нас жила за пророчество: „Богородица что есть, как мнишь?“ „Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого“. „Так, говорит, Богородица — великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная и всякая слеза земная — радость нам есть; а как напоишь слезами своими под собой землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься. И никакой, никакой, говорит, горести твоей больше не будет, таково, говорит, есть пророчество“. Запало мне тогда это слово. Стала я с тех пор на молитве, творя земной поклон, каждый раз землю целовать, сама целую и плачу».