— Закрывайте ставеньки…

— Заглохни ты, Пулнис, оглушил уже. Не глухие мы. — Цыкнули на ночного сторожа. — Теллита, а теперь-то чего будет?

— Не знаю.

— На рынке чего говорят?

— Сходи да послушай.

— Не могу я, ноги совсем отяжелели после родов. Завтречка заходи, поглядишь. Еле ворочаю ими.

— Я тоже зайду…

— И мне, если можно, отвори…

— Заходите, гостями будете. Не откажу. Всем дверь отопру.

— Вспомнила! Вызвали мага какого-то прямо от долины брездской.

— И что?

— Что, что? Ждут!

— Ай! Съехали мы. Чего коня упустил? Как выбираться будем? — Куча одеял в углу комнаты вздыбилась и из нее поднялось заспанное женское личико. Оно с удивлением осмотрелось вокруг, по-детски хлопая ресницами, подумало немного, скривило ротик и с непередаваемый по тяжести стоном упало на подушки.

— Приснилось чего? — спросил сидевший за столом холкун.

Он был молод, неплохо сложен, но уже отличался тем, что всегда наличествует у серьезного человека. Его красиво вышитую нательную рубаху топорщил книзу внушительный живот. Каумпор склонился над несколькими табличками, которые лежали перед ним на столе, и осторожно помечал что-то в них острой длинной костяной палочкой.

— Приснилось, — проговорили из-под одеял. — Мы с тобой выехали в Прибрежье. Там дом у нас, вроде бы. Великие воды я видела. Синие-пресиние! — Под одеялами разнеженно потянулись и блаженно выдохнули. — Красота неописуемая. Я даже воздух чувствовала. Овевал меня и пахло так вкусно. Всеми цветами, которые знаю. Но ты вдруг надумал возвращаться. Я ругаться с тобой принялась. Очи Владыки прямо над нами, а ты уж домой заторопился. Накричал на меня и поспешил в Фийоларк, но не доехали. Конь твой стороной пошел да дорогу потерял. Перевернулись мы… ой! — Женщина подскочила так, словно ее ткнули раскаленной иглой в приличествующее место. — А чего это мне такое приснилось?!

Каумпор повел плечами, продолжая что-то писать. Затем его костяная палочка заскользила по другой табличке. После снова вернулась на первую, прошлась по ней точечно. Холкун вздохнул, откинулся на спинку стула и нахмурился. Одними губами он прошептал неопределенное, нет.

— Спроси у Теллиты, — бросил он в тишину у себя за спиной, продолжая вглядываться в таблички.

— Каумпор, сынок. Ставни не запирай, — проговорили из другой комнаты. — Пулнис сказал, что не заметит.

— Хорошо, матушка. — Холкун отер небольшую в ладонь длиной бороду, аккуратно расчесанную и уложенную, и снова склонился над табличками.

— Айлла! Айлла, где ты есть?

— Здесь я, матушка. — Женщина окончательно вылезла из-под одеял, поежилась и выпорхнула из комнаты. — Приснилось мне…

Дальше Каумпор не слушал. Цифры в его табличках никак не сходились. Второй сезон кряду торговля в его лавках неуклонно затихала. Эти изменения были небольшими, но устойчивыми. Это его и тревожило больше всего.

Фийоларк, как и все холкунские города основным занятием держал производство черных кристаллов. Сами холкуны называли их треснями, потому что то, что получалось в конце производства называть кристаллом язык не поворачивался. После целого года обработки в руке оказывался камень изрубленный словно бы ударами тяжелого топора. Горели тресни плохо, а потому чтобы согреться покупать их нужно было в неимоверных количествах.

Дом Каумпора располагался на т-образном перекрестке. Одном из перекрестков, которые разделяли собой кварталы городских гильдий.

Сам холкун вот уже много лет входил в торговую гильдию и по праву считался потомственным конублом. Его прадед был дремсом и от него в доме до сих пор сохранились шкуры диковинных зверей и странное дремсское оружие. Прабабушка Каумпора всю жизнь прожила в Фийоларке. Тогда он, говорят, стоял много южнее прежнего места и был маленьким городком.

Путь самого холкуна в торговую гильдию начался тогда, когда отец всучил ему мешок со всякой всячиной и пустил по улицам ее продавать. Даже и теперь Каумпор с содроганием вспоминал, через какие мучения ему довелось пройти, прежде, чем его язык стал достаточно мягким, чтобы договориться с любым холкуном и пасмасом.

Едва двенадцатая зима сошла с полей перед городом, молодой холкун совершил свой первый выезд в заполье — так холкуны называли все земли за стеной своего города.

Безбрежный простор — до этого Каумпор ни разу не покидал город — пленил его, очаровал и раздразнил. Первая поездка закончилась полным провалом. Он набрел на пасмасский кабак и спустил там все деньги, какие должен был потратить на найм пасмасов.

Выволочка от отца и дядьев навсегда запомнилась не только его мозгу, но и другим частям тела. Этот случай был единственным необдуманным поступком за прошедшую жизнь. Возможно, тот единственный день был его однодневной юностью, когда он позволил себе быть беспечным.

В первые зимы после захвата Владии оридонцами жилось очень тяжело. Отец хватался за любую работу. От этого и погорел, хотя семья едва сводила концы с концами. Он умер, когда Каумпору не подошла еще и пятнадцатая зима, оставив на своем старшем сыне жену, его мать, и пятерых младших братьев и сестер.

Период между смертью отца и возвращением из первого длинного путешествия по Трапезной тропе, когда дела их семьи наконец-то поправились, холкун помнил плохо. В его памяти это время запечатлелось бесконечной чередой серых однообразных дней, когда на душе было плохо, а на сердце тяжело; когда мир казался жестоким и мизерно маленьким, все вокруг серым и мутным.

С тех пор Трапезная тропа, по которой холкунские торговцы доставляли в свои города пищу из других городов, стала для Каумпора единственным торговым путем. Он не брался больше ни за одно другое начинание. Полностью сосредоточился лишь на поставках продовольствия. Изучил Трапезный тракт вдоль и поперек. Знал все шайки, промышлявшие на нем. Не раз общался с воинами охранных отрядов, мало отличавшихся от разбойных шаек. И платил, платил, платил.

Платить приходилось за все: за пользование трактом и тропой (одна дорога называлась двойственно, но за каждое название причитался налог — холкуны так и называли его "налог на название"), за остановки в подорожных трактирах, за хранение груза, за выпас быков и коней, за проход, проезд, прополз в обе стороны, за благосклонность и "закрывание глаз", за недовольство и "открывание глаз" — за все!

Путь был долог и опасен, но какое-то время Каумпор мирился с этим. Тракт давал ему пропитание

Однажды он объединил капиталы со своим лучшим другом, Лормом. Они попытали счастье на тракте и едва не разорились. Взаимные обиды были преодолены путем мордобоя. После этого пришло осознание отсутствия вины каждого и наличия глупости каждого.

Второй торговый поход по тракту стал приносить постоянно повышающуюся прибыль. В их компанию вступили еще несколько друзей и знакомых. Наученные горьким опытом, оба: и Каумпор и Лорм обусловили их вступление неучастием в торговых предприятиях, на что все без исключения с удовольствием согласились.

То было время, когда день через день в ворота города въежала траурная зелено-синяя повозка, везя домой очередного убиенного торговца. Разбойники лютовали. Был неурожай.

Каумпор всегда подмечал волю богов, даже если эта воля выражалась в делах или на телах других холкунов. Он не только последовал примеру других конублов и нанял охрану, но и сам пришел к холларкским палатам и попросился на обучение традиционному холкунскому бою.

Всю зиму он упорно занимался боем на пиках, метанием копья, а также обучался управляться традиционной холкунской палицей. За это время он сильно похудел, но занятий не бросал.

С приходом весны его голову посетила примечательная идея. Впервые за двадцать пять лет своей жизни он поехал не по Трапезному тракту, а по Дубильному. Никто и не подозревал, что причиной такой резкой смены курса стали слова иногороднего торговца, оброненные им в присутствии Каумпора.

В трапезной, что у Птичьего рынка, до слуха холкуна донесся жалобный говор. Невдалеке от него, в углу трапезной сидели два конубла. По замечательным выражениям их лиц наметанный глаз Каумпора сразу распознал перед собой должника и кредитора.