Лоден, Унки и Бохт шли словно опьяненные. Их лица отражали великое умиротворение, поселившееся в душах. Стороннему наблюдателю могло даже показаться, что они просветлели глазами. Брезды, придерживая друг друга, ковыляли позади отряда. Длинные переходы не были их коньком. Все чаще воинам приходилось останавливаться для привала, и его отрицательно сказывалось на настроении Гедагта. Он был задумчив и раздражен.

Рана на его боку загноилась и нестерпимо болела. Лиар предупреждал его, когда давал травы.

— Они истянут проклятье из раны. Но ты будь готов к боли и не унывай.

Перед их уходом старик, казалось, смирился с предначертанным и больше не стенал впустую над какими-то легендами, бормоча их словно сумашедший.

Кломм шел небольшими шажками, отяжеленный телом своего товарища, но сносил треволнения и усталость с достоинством воина. И даже его лица коснулась улыбка, когда он отнимал глаза от земли под ногами и возводил их вверх.

— Какая же благодать! — неизменно выдыхал он на привале, с наслаждением вытягивая ноги и оглядывая прелестницу природу. — Раскинулась всей красой пред нами. Невозможно не залюбоваться.

Гедагт, глядя на него, криво усмехался. Он-то прекрасно знал, отчего вдруг Кломм стал таким романтичным. У него и самого подобное чувство попыталось пробиться сквозь боль, но было с рыком отброшено ей в самые дальние уголки сердца.

Лишь людомар и Рыбак шли впереди, будто бы не замечая окружающих умопомрачительных по красоте пейзажей.

Гонимый внутренним беспокойством, Сын Прыгуна уверенно двигался вперед. Никто не знал, что высокий охотник, которого воины знали до битвы с гирами, стал другим. Он никому не рассказал об этом. Он сам себе запретил рассказывать об этом. Слишком страшной была правда, слишком невыносимой, чтобы обрушивать ее на головы сотоварищей.

Нагдин устало следовал за людомаром, опираясь на свой тесак и поминутно отирая пот со лба. Лиар сменил ему одежды, поэтому Рыбак не выглядел больше как оборванец. После отравления, реотв сильно ослаб. Его мучили тошнота и слабость живота. Дошло даже до выпадения волос. Людомар успокоил Рыбака, сказав ему про яд и про то, как его остатки скажутся на нем.

Изредка Сын Прыгуна покидал отряд, чтобы вернуться поздней ночью, неся на плечах добычу. Охота в этих местах была символическим занятием, потому что зверье не знало людомаров и не боялось их.

Лес бесконечной прореженной чащей тянулся во все стороны. Все, кроме людомара, потеряли представление, куда идут. Высокие деревья не позволяли определить, с какой стороны поднимается солнце. Отряд видел его лишь тогда, когда оно всходило высоко над лесом.

Почва под ногами становилась тверже. Все чаще и чаще воины спотыкались о края плоских валунов, слегка вздымавших почву. Они были покрыты мхом и синим лишайником. Взбираясь высоко на вершины деревьев, людомар видел сквозь белесую пелену тумана и низко висящих облаков серые массивы гор, прорисовывающиеся в далеком далеке.

— Почему мы свернули? — удивился Бохт. Он единственным из всего отряда заметил, что их путь вдруг резко изменился.

По одному ему известным причинам Сын Прыгуна вдруг свернул круто влево и, не замедляя шаг, продолжил путь.

Нескончаемая вереница дней, в течение которых они двигались сквозь лесную чащу неожиданно прервалась порывом сильнейшего ветва, врезавшегося в лесную чащу, заставив деревья застонать от натуги, и растерявшего в борьбе со стволами свою былую силу.

— Ветер, — прошептал Унки, подставляя свое сильно исхудавшее лицо под порывы прохлады. Лес приучил его кожу к влажности и духоте.

— Объяснись, Маэрх, — подошел к людомару Гедагт. — Лиар указал нам идти к Меч-горе через Чернолесье, округ Холмогорья. Мы же пошли не туда. Это не Черные леса. Куда ты нас ведешь?

— Мы у Великих вод, — ответил охотник, медленно пережевывая свежеосвежеванную тушку мелкого зверька.

— Зачем мы здесь?

— Я не верил Лиару… и не верю.

Брезд помолчал некоторое время, размышляя про себя.

— Я тоже, — согласился он, — но почему ты не сказал мне об этом.

— Ты должен хранить силы и мысли при себе.

Левая бровь брезда взметнулась на середину лба.

— Не проси объяснить это. — Людомар проглотил пережеванный кусок мяса и отпил воды. — Сам пока не понял я… что это.

К ним подошел Кломм и грузно повалился наземь. Небольшое деревце заскрипело, принимая на себя вес его торса. Гедагт тоже сел.

— Поведай же то, что тебе понятно, — проговорил он.

— Мы должны идти к Великим водам.

— Почему?

— Не знаю. — Сын Прыгуна поднялся. — Оно ведет меня туда. Нам нужно идти туда.

— Боги, — ткнул локтем Гедагта Кломм. Тот нахмурился, но все же кивнул.

— Мы идем с тобой, — сказал он. — Веди нас.

Еще через два дня они вышли на холмогорское Прибрежье. Оно было поделено на неравные доли большими реками, стекавшими сюда с Холведской гряды и Доувенских гор и обрывалось в Великие воды каскадом водопадов, над которыми клубами вздымалась водяная пыль. Равномерный строй водопадов, низвергавшихся в море, был надвое разделен скалистым мысом, уходящим на несколько полетов стрел в Великие воды.

Путники, сокрытые от посторонних глаз густой прибрежной растительностью, рассматривали открывшуюся им великолепную панораму.

— Нам нельзя выйти к Великим водам. Нас могут увидеть, — сказал Нагдин. — За теми расщелинами… там… сокрыта рыбацкая деревня. Наши лодки повсюду. Мы не останемся незамеченными.

— Если мы спустимся там, — Бохт указал на едва заметную тропку, вьющуюся вдоль реки.

— Когда есть тропа, то недалеко и ноги, возделывавшие ее, — проговорил Кломм. — Мы не пойдем там.

— Посмотрите, — людомар указал вдаль.

Темная синева моря скрывала своими волнами приземистые корабли без мачт и парусов. Острый взгляд Сына Прыгуна без труда разглядел их. Всем остальным пришлось некоторое время всматриваться.

— Это саарарские гуркены, — сказал Рыбак. — Сколько их, Маэрх?

— Семнадцать.

— Семнадцать. — Реотв что-то забормотал про себя. — Четыре тысячи воинов. Проклятье, — он тяжело опустился и сел прямо на землю. Все обратили на него немые вопрашающие взоры. — Мы никогда не победим их, — прошептал Нагдин с неожиданной подавленностью, — никогда!

— Не надо так думать, — подошел к нему Унки. — Боги не любят, когда подобное лезет в голову. Зачем им помогать тебе, если ты заведомо обрек себя на поражение?

— Я не… — Лицо Рыбака дрогнуло. По нему пробежала тень то ли неимоверной усталости, то ли отчаяния. — Не… Простите меня, — тихо промолвил он, опустив голову. — Простите.

Слова реотва угнетающе подействовали на отряд. Все, кроме людомара, попросились на привал. Силы вдруг разом покинули их.

Шел третий день с тех пор, как охотник не спал. Сил у него было достаточно, чтобы продолжить путь, но остальные воины выглядели жалко. Оборванные, истощенные, грязные и подавленные длительными скорыми переходами и безвыходностью своего положения; оторванные от родных мест, вынужденные скрываться от всех и вся они представляли собой ту разновидность отряда, которому больше подходило название "шайка".

Углубившись в чащу, людомар принялся кружить вокруг места привала, выискивая дичь и все, чем можно питаться. Довольно скоро он набил несколько упитанных птиц, с десяток странного вида зверушек, выличиной с ладонь, а также набрал вкусно пахнущих древесных червей, прибавлявших силы.

Сложив все добытое в свой плащ, он взобрался на вершину дерева и подвесил его там. Прокормить пять дородных воинов было делом не простым.

Продолжая прочесывать лес, Сын Прыгуна отошел достаточно далеко от лагеря, когда услышал шум, напоминавший волновавшееся море. Поднявшись на вершину ближайшего дерева людомар оглядел небосклон. Небеса явили ему редкое в этих краях явление абсолютной безоблачности. Спустившись вниз, охотник прислушался к шуму, а после пошел в его сторону.

Ему пришлось пройти довольно далеко и оказаться на краю одного из водопадов, чтобы утолить свое любопытство. С вершины уступа бросавшего струи воды на скалы далеко внизу, людомар разглядел два небольших войска готовых к бою.