– Дитяти, что ли, у тебя, хол?

Ран обернулся. Из окна на него смотрела Теллита. Ее лицо показалось ему таким прекрасным, что даже дух захватило.

– Дитяти, хола.

– Твои, али украл, али… продаешь? Коли продаешь, тогда иди вон…

– Мои.

Холкунка скрылась за окном. Дверь заскрипела, и девушка появилась на пороге.

– Кормить их надобно, да?

– Кормить. Тяжко мне одному с четверыми управиться. Хозяйка мне нужна. Без нее никак. – Словно по команде, четыре детские глотки возопили в небеса.

– Чего это? Чего это вы? – сбежала к телеге девушка. Она взяла на руки двух малышей, прижала их к себе и принялась баюкать. – Не буйный ты? – спросила она и зарделась. Потом насупилась, но, взглянув на детей, улыбнулась. – Иди в дом, – не оборачиваясь, приказала она Рану. – Всю округу перебудили.

– Ты… знай… других детей и не будет… – сказал вдруг Ран. Он удивился своим словам. Ни в мозгах, ни на языке до этого их не держал.

Теллита кивнула:

– Поглядим. Коли хозяйка нужна, так вот она я.

Битва бооров

Грухх трубно заурчал и зашевелил своими маленькими ушками. Его мощные лапы, обутые в красивого покроя мягкие сапожки, вокруг которых обвилась железная лоза с позолоченными жилками, нетерпеливо переступили одна подле другой.

– Бургон, – ласково проговорил брезд в простой одежде, подошедший к стойлу.

Брезд был немолод. Его лицо сморщилось от времени и рубец, раскрасневшийся от холода на щеке, потонул среди других похожих рубцов, бывших морщинами. Холодно-серые глаза брезда с теплотой ласково смотрели на боевого грухха.

Брезд вытащил из-за пояса широколезвийный топор на короткой ручке и протянул грухху. Животное с довольным урчанием принялось лизать холодную сталь.

Мальчик-брезд, стоявший подле старого воина и едва доходивший ему до пояса, с восхищением смотрел на это действо.

– Видишь, Налагт, только боевой грухх лижет оружие, поднесенное ему. Только боевой… – довольно проговорил старик. Он погладил нос животного и похлопал его по мощной скуле.

– Поедем ли, деда? – спросил мальчик и настороженно ожидал ответа.

Старый воин с улыбкой смотрел на него. Он завидовал мальчику. Для него все было вновь: и грухх, и первый выезд в долину, – все, что приелось и стало обыденным для старого брезда.

– Сильно хочется? – поинтересовался с деланным безразличием дед.

– Очень сильно. – Голос мальчика дрожал от волнения.

– Ну, коли сильно, то поедем…

– Деда! – не дал договорить ему внук, и прижался к ноге воина.

– Чего ты? Не кричи, а то вон Бургон на тебя глядит, как на девку. Девкам кричать к лицу, а воинам – нет.

Налагт испуганно отпрянул и уставился на Бургона.

– Не девка я, Бургон, ты не попутай нас, – заговорил он в свое оправдание.

– Комт, дозволь говорить тебе, – раздалось позади них.

– Девок я видел… как кричат они, особливо, когда за ними гонются. Не такой я. Ты не думай чего… – Мальчик, казалось, позабыл обо всем на свете.

В конюшне стояли, помимо них, еще несколько брездов. Двое из них почтительно расступились и склонили головы, зажав их между своими ладонями. Между ними стоял высокий брезд, волосы которого были абсолютно белы.

– Ты снова пришел тревожить мое спокойствие, Эвланд. Не хочу видеть тебя; говорить с тобой не хочу, – отмахнулся устало Комт.

– Я не отступлю, боор, и ты знаешь, что не можешь отослать меня. Всяким здесь можешь повелевать, но не мной. Я буду говорить с тобой, а ты будешь слушать. Боги дали мне право говорить с тобой, когда время придет.

– Оно пришло? – без тени раздражения спросил Комт.

– Да. Теперь не отстану я.

Старый воин зевнул.

– А ну-ка! – Он подхватил внука на руки и посадил на грухха. Бургон с интересом наблюдал полет маленького брезда, от которого пахло молоком и чем-то сладким, а когда тот оказался у него на спине, стал деликатно его обнюхивать. – Не трепыхайся. Он знакомится с тобой. Покуда не фыркнет, ты руки к нему не тяни. Откусит враз.

– А когда фыркнет – можно?

– Да, тогда можно. – Комт отошел от внука и предстал перед беллером. – Где говорить будешь со мной?

– Буду говорить там, где душа твоя открытие всего. Ты хотел быть с Налагтом, так будь с ним.

Комт недоуменно посмотрел на мага. Эвланд взмахнул рукой. Нечто холодное пронеслось по левую руку от боора, лязгнула щеколда, и дверца стойла открылась. Маг издал странный гортанный шипящий звук, и грухх заурчал ему в ответ. Животное вышло из стойла и подошло к боору. С высоты восьми локтей на них взирало восторженное личико Налагта.

Беллер повернулся и пошел прочь из конюшни.

У выхода боора поджидала его личная стража в количестве двадцати топоров, но Комт увидел их спокойно-безмятежные лица и понял, что маг уже околдовал воинов и они не двинутся с места.

В замке, по двору которого они шли, время, будто бы замерло. Комт дивился тому, что даже служанка, наливавшая воду в большую бадью, в которой потом будет стираться белье, замерла, подняв на уровень груди тяжелое деревянное ведро. Вода, выливаясь из него, также замерла.

Комт невольно ухмыльнулся.

– Угадал ли я, боор, что по душе тебе придется? – спросил беллер, не оборачиваясь.

– Угадал, шельма, – хохотнул по-детски Комт, – давно не водил ты меня по Остановью.

– Бургон, посмотри, видишь ли ты во-о-он ту башню? – Налагт продолжал говорить так, как будто ничего необычного не произошло.

– Разве он не заметил, Эвланд? – спросил боор.

– Заметил, но для него это не волшебство. – Беллер начал спускаться по мосту, ведущему на склон горы, уводивший путников по широкому тракту в Брездскую долину. – Я не побоялся показать ему Остановье, потому что дети близки нам, магам. Они верят в чудеса и принимают их безбоязненно. Они дивятся каплям дождя, но безропотно, как обычное, встречают даже самую грозную магию. Ты не знаешь, Комт, но маги – это взрослые дети, овладевшие уменьем повелевать и убивать, вот и вся разница между нами.

– Ты прав, беллер. Не надивлюсь я на него, когда рядом с ним, – согласился боор. – Долгие зимы, что я провел в походах, сделали мои глаза слепыми. Я видел лишь то, что шевелится. Он для меня живое. Иного не видел ничего вокруг себя, пока Могт не принес мне внука. Ты знаешь, Эвланд, он говорит с камнями. Он видит в них жизнь. Он знает птиц, и они о чем-то советуются с ним. Мой топор и меч – даже и они поведали ему за день более, чем мне за все те зимы, что провели на моем поясе. Это волшебство, беллер. Это магия!

– Погоди, – усмехнулся Эвланд, – пройдет совсем немного зим, и Налагт ослепнет так же, как и ты ослеп. Как ослеп твой сын. Как слепнете все вы, которые зовете себя воинами.

– Когда мы утрачиваем это, беллер?

– Беды накрывают покрывалом наши головы. Они слепят нас. Боги наперед выдумали это, дабы не наделали вы Владии большой беды, ибо, пока дети вы, нет сил на свершение волшебства, а когда сильны – то исчезает волшебство.

– В этом есть смысл, Эвланд. Боги, как и всегда, мудры.

Они стали спускаться по тракту, старательно огибая повозки и путников, замерших на нем.

– Я слышу песнь души твоей. Она поет о Слезе Огвиды, – сказал Эвланд. – Направим же туда стопы свои, и там будем говорить, мой боор.

Они неспешно пересекли долину и спустились в небольшой овраг, который вывел их к могучему дереву, на стволе которого из причудливого смешения коры проступало печальное лицо брездки. Дерево стояло подле озерца, опустив к нему свои руки-ветви. Ходили легенды, что дерево это было в стародавние времена Огвидой – брездкой, так и не дождавшейся своего любимого из дальнего похода. В успокоение боги послали ей лик воина, проступивший на большом камне, но девушка еще больше печалилась и наплакала озеро над каменным ликом, а сама окаменела от горя.

Слеза Огвиды было местом встреч вдов и влюбленных, ожидавших своих возлюбленных из долгого путешествия или дальнего похода.