«Трус!» – кричал воин в Комте. Но боор задавил воина в себе и стал политиком. Душа его почернела от этого, он чувствовал, но мысль, единственная мысль билась в его голове подобно тонкой жилке: «Без тебя они останутся сиротами, и претерпят многое из того, от чего ты их уберечь сможешь».

Комт получил власть, но сладка ли была она для него?! Нет, она была горька. Очень горька! Ее вкус на губах боора отливал предательством, трусостью и терпким металлическим запахом крови.

Глыбыр был оболган и очернен. Из него сделали предателя, свалив на бывшего боора все грехи боора нынешнего. За Глыбыром придумали некий народ, который обозвали холведами. По Владии усиленно разносились слухи о том, что Глыбыр был не брездом, а полукровкой, холведом, а потому все сделал, чтобы холведам жилось хорошо.

Владяне плохо знали окружающий мир, а потому не составляло большого труда ввести их в заблуждение. На вопрос о том, кто такие холведы, лжецы боора отвечали, что это подленький народец, веками проживающий в Холмогорье. Такого объяснения было достаточно, чтобы все вопросы отпадали. Реотвов и Холмогорье во Владии никогда не любили. И мало, кто знал, что придумке о холведах нет еще и тридцати зим.

«Фр-р!» встрепенулся за стенкой шатра грухх. Что-то приснилось ему, что-то неприятное, раз он проснулся в восклицании.

Могт вздрогнул. Его взгляд, из помутневшего, стал ясным и живым. Боор перевернулся на спину, а после сел. Выудив из-под подушки фолиант, он углубился в его чтение.

***

«Мой боор, благословения тебе и долгих зим пребывания над нами», – так начиналось то, что оставила одному лишь Комту известная рука на шкуре-фолианте. Боор поморщился. Давно, очень давно он перестал придавать значение высокопарности, а потому пробежал глазами еще с десяток строк и… улыбнулся.

После множества восхвалений и низкопоклоннических витиеватых фраз письмо вдруг и сразу стало сухим и по-деловому прямым. Перед глазами старого воина всплыл образ грязной клетушки с низким потолком, черным от копоти, и согбенная фигура, сидевшая за рассохшимся подобием стола. Рядом с ней сидела еще одна фигура, много моложе.

Комт никогда не называл имена этих двух существ, не позволял себе даже думать о них определенно, ибо это были олюди, которым он доверял больше, чем себе.

«Ты многое написал мне про пророчество, многое объяснил, но того не знаешь, что очистил под ногами моими сор, и я вижу, ясно вижу теперь дорогу, по которой проведу тебя.

Эвланд – предатель, и о том я говорил тебе не раз. Ежели ты ему об этом прямо сказал, преклоняюсь я перед тобой, а коли у тебя после этого ни колик, ни резей зубных, али животных не было, то правильно все мы с тобой порешили. Нынче ты им нужнее нужного. Нужнее, чем когда-либо нужен был.

Пророчество, которое Эвланд поведал тебе, не пророчество вовсе, а легенда. Есть в нем и пророчества чуток, но более обман. Как и тогда обман был, когда чернец-безымянец тебе советы давал.

Ты выступил. Я знал, что выступишь. Не сможешь долго такое удерживать. И ты не смог. За то преклоняюсь перед тобой, ибо предавший оправдает себя только, ежели от удара всеискупающего падет, и тем обернет предательство свое на славу тому, кого предал.

Эвланд многое сказал тебе, но одного не сказал, – тот, кто прошел равнины, тот, кого зовут они Маэрхом – не есть он начало возврата к истинам владянским, ибо должен он встать на перепутье, и куда пойдет Великонеобратимое не ему решать, но тебе. Ты есть и начало, и конец Великонеобратимому. Это они от твоего ума охраняют. Этого более всего боятся, а потому, едва белое око Владыки достигнет середины небес, отпей. Но прежде, чем отопьешь, вспомни того, кого предал».

Комт отложил письмо и поднялся на ноги. Осторожно выглянув из шатра, он посмотрел на небосклон. Луна находилась в зените. Боор возвратился в полумглу своего становища, освещаемую всполохами кристаллов, и с тяжелым вздохом опустился на ложе.

Перед его взором встало молодое, но волевое лицо Глыбыра Длинномеча. Он смотрел на Комта с улыбкой, открыто и ласково. Никогда иного взгляда не видал от него Комт. Тем тяжелее было предательство, на которое пошел старый теперь боор. Эвланд призывал убить Глыбыра и всю его семью до третьего колена. И Комт поддался его уговорам, но когда воины вернулись на место битвы, то не смогли найти тело прежнего боора. В Боорбрезде также не оказалось ни самого боора, ни его семьи. Погоня настигла их лишь у Эсдоларга, но город не выдал их Комту. Потом была осада и резня за неповиновение, но и в том кровавом месиве семью боора эсдоларгцы сумели спасти и переправить за Меч-гору.

Комт заскрипел зубами. Как и всегда, когда он долго думал о Глыбыре, образ последнего перед его взором становился все более размытым и приобретал очертания зверя с ощерившейся пастью. Глаза его более не смотрели дружелюбно, но горели огнем ненависти.

Комт не выдержал, отвернулся и замотал головой. После этого, судорожным движением он схватил небольшой бутылек, вокруг которого был обернут фолиант, и залпом осушил его. Со вздохом облегчения боор улегся на ложе и тут же заснул.

***

Войско боора шло с севера на юг. Везде и всюду на пути движения брездских войск сообщалось, что боор идет наказывать саараров за наглость, которая толкнула их на разбой в землях холкунских и пасмасских.

Однако у самой границы Прибрежья армия Комта резко развернулась и спешным маршем пошла на восток, к Холведской гряде.

***

Гулкий лязг от камня, соскользнувшего в небольшую расщелину, громом отозвался в ушах Глыбыра Длинномеча. Он задохнулся от набежавшего потока крови и, не открывая глаз, вскочил на ноги.

– Боор? – окликнули его осторожно.

Глыбыр открыл глаза и осмотрелся. Всюду, насколько хватало глаз, он натыкался на воинов, лежавших на камнях. Брезды, холкуны, пасмасы, реотвы и даже саарары пребывали в войске, которое ему удалось собрать для решающей битвы за Владию.

Много зим он готовился к этой битве; много сил было потрачено на переговоры и убеждения, и вот, наконец, срок пришел. Под его началом находилось более двадцати тысяч воинов. Почти все пехотинцы, но была и конница. Немного, но была.

«Не надобна она мне особо», – успокаивал себя Глыбыр. Полководческое чутье говорило ему, что он прав. Битва произойдет у стен Эсдоларга. Конница при штурме твердыни ни к чему. А если к проклятому Грозору – холларгу Эсдоларга, подоспеет подкрепление, то местность у крепости лесистая и Глыбыру без труда удастся остановить удар конников. На этот счет уже даны были распоряжения, и отряд дровосеков был готов вытесать колья, едва армия достигнет лесов у твердыни.

Особо душу Глыбыра грела мысль о том, что в крепости у него много сторонников, и, возможно, Грозора ему просто швырнут со стены, а врата сами собой откроются.

Длинномеч потянулся и широко зевнул. Кольчуга на его могучей груди вздыбилась, как шерсть на хищнике и со звонкими переливами опала, едва он опустил руки. Тут же ухватив свой любимый меч, Глыбыр поднял его над головой и несколько раз взмахнул им. Он почувствовал, как напряглись мышцы, а по сосудам волнами разошлось тепло от прилившей крови.

– Гедагт, – позвал он, – спишь ли?

– Нет, отец. Я жду сигнала.

– Не вернулись еще глаза наши?

– Нет. Я указал им не возвращаться, но знак подать рочиропсами во-он с того склона.

– Хорошо. Поднимай войско.

– Похо-о-од! – зычно закричал Гедагт, вставая на ноги при помощи громадного топора.

– Похо-о-од! – подхватили его клич в разных концах воинского стана.

Подошва горы пришла в движение. Из-под грязно-серых плотных шерстяных плащей один за другим появлялись воины. Зевая и протирая глаза, они нехотя поднимались на ноги и сходились к тропе, по которой намеревались продолжить движение, прерванное на ночь.