Снова перед взором Сына Прыгуна предстал маг. Он не стал ждать охотника, но сам бросился на него. Людомар несколько раз уклонился от его рук, сделал пару ложных выпадов и вонзил меч под горло мага. Меч вошел словно бы в пустоту. Бездна на месте лица мага, внезапно, расширилась и вмиг втянула в себя охотника.
Он влетел словно бы в бездонную пропасть и стал падать в нее.
Темнота была кромешная. Сын Прыгуна не знал, сколько он падал. Его ослепила вспышка, взорвавшаяся за спиной. Он обернулся, но ничего не увидел. При этом свет снова переместился ему за спину.
В шее охотника стало взрастать сильное жжение. Оно распространялось по его позвоночнику и кололо кожу мириадами иголок. С удивлением, Сын Прыгуна поднял руки. Они светились, переливаясь, сине-зеленоватым огнем. Уста его самовольно произнесли:
– Силы Великолесья! О, силы Владии, выходите вон, как уготовано вам было. Час великой битвы пришел. Сражайтесь же!
Тело Сына Прыгуна вспыхнуло ярчайшей вспышкой, и темнота сотряслась грохотом и ревом. Охотник не видел, он лишь почувствовал, как все вокруг него закружилось с неимоверной скоростью. Падение прекратилось и началось воспарение.
Рев и крики нарастали.
Вскоре, ноги людомара ощутили твердость каменной почвы. Он поднялся с колен и понял, что вывалился из нутра мага. Он ничего не видел, ибо одеяние мага хлестало его по лицу, хлопач на неимоверной силе ветру, который бушевал вокруг.
Вдалеке, маленькие фигурки, перемещаясь с быстротой, не свойственной олюдям, бежали к поверженным желоргам, бившим крыльями; они дрались с сиппилями, нахлынувшими на них, подобно черной волне на скалистый берег, а над всем местом битвы возвышалась женская фигурка с воздетыми вверх руками.
Людомар не сразу узнал Анитру. Она стояла на вершине пирамидального камня, закинув голову вверх, вслед рукам. Из глаз ее и изо рта хлестало ярко-оранжевое пламя. В месте его пересечения висели фигуры семерых магов. Жрица опускала их прямо на голову людомара.
Сын Прыгуна не видел этого, но из его затылка вырывалось зелено-синее пламя, в котором сгорал первый доувен. Он ежился от боли и дико кричал. Та же участь постигла остальных.
Когда последний маг скрылся в этом жутком пламени, огонь Анитры и Сына Прыгуна соединился, создав между ними огненную дугу. Вдруг голова людомара вспыхнула ярким факелом, в котором сгорели волосы и вся плоть до костей.
Подбегавшие к нему спасители, остановились и в ужасе смотрели, как все его тело дымилось и пылало.
Наконец, все окончилось. Сын Прыгуна бездыханным телом рухнул наземь.
– Папа… папа! – закричала Лоова. Она пыталась вырваться из цепких рук воина, оказавшегося людомаром. Девушка рыдала навзрыд. Не выдержав страданий, она потеряла сознание.
Людомары толпились вокруг тела охотника, опасаясь подойти ближе. Они расступились, когда к ним приблизилась Анитра.
– Поднимите его, – сказала она величественно. Воины не посмели перечить странной женщине, расы которой они никогда не знали.
Тело охотника подняли и осторожно понесли в сторону грота. Долгий спуск привел процессию в невероятно большую пещеру, сплошь покрытую лесом.
Анитра улыбнулась. Хорошо, что она не разуверилась в своей загадке. Подземные леса, место, о котором ходили лишь легенды, оказалось не выдумкой.
Их встретили несколько сотен людомаров. Они стояли настороже, выставив вперед пики и наложив стрелы на тетивы своих луков.
– Народ мой. Я вернула вам того, кого вы ожидали здесь. Это Последний страж! – проговорила торжественно Анитра, и ее лицо расплылось в улыбке. – А теперь оставьте его мне, ибо наречена ему я богами Владии.
Воины уложили тело Сына Прыгуна у ее ног. Она опустилась подле, обнажила свою грудь и окропила кости черепа его своим молоком. Губы девушки шептали заклинания.
Постепенно, кости стали покрываться бледно-серым налетом. Анитра снова улыбнулась.
– Идите же, – приказала она воинам. – Мне нужно много времени, чтобы он ожил. – Она обняла череп и поцеловала его долгим поцелуем.
Мятеж
Главная улица Эсдоларга была пустынна. Лишь кучи грязи и мусора, не выметенного еще холодным осенним ветром, напоминали о том, что в этом месте недавно кипела жизнь. Прямо посреди улицы была брошена телега и лошадь, тянувшая ее, видимо, с раннего утра, мирно спала, опустив голову вниз. Изредка, ее уши вздрагивали, реагируя на колебания воздуха производимые чешуйками брони да еле слышимым скрежетом доспехов.
Кто-то из воинов резко втянул в себя воздух и звук этот, как кнут огрел запустение и сонную дрему улицы.
Дигальт стоял, смотря прямо перед собой. Его тяжелый прямоугольный щит с узким и острым шипом посередине, принимал на себя легкие толчки, передававшиеся от руки воина. Все внутри брезда кипело от бешенства, но он сдерживал внутреннее волнение, ибо в который уж раз приходило ему на ум, что раж, обуревавший его в таких ситуациях, мало когда шел ему на пользу. Так бывало и в драках в харчевнях и тавернах Эсдоларга, в коих он поучаствовал достаточно и потерял два зуба; так бывало и в битвах, двух битвах, им с трудом пережитых опять же из-за неуемного бешенства, вырывавшегося наружу.
Что пробуждалось в нем, часто думалось ему, что заставляло опускаться перед глазами кроваво-грязную пелену, словно дешевую, замызганную донельзя занавесь площадного театра, дававшего представление по праздникам у выгребной ямы? Обида? Сожаление? Злость? Он и сам не ведал.
В этот раз все было по-другому. В этот раз все должно быть по-другому потому, что, сам не зная, он оказался втянут в такую интригу, о какой и подумать не мог до самого последнего момента. Только сейчас, стоя здесь, посреди пустынной улицы и смотря в глаза своей смерти, Дигальт до конца осознал, что боги – вот уж весельчаки! – вознесли его на давно желаемую вершину, чтобы показать, как долго и больно с нее падать.
– Чего мы ждем-то? – обратился к нему Аэрн.
– Я думаю, – ответил ему Дигальт и сплюнул, – не мешай. – Но мысли шли все не те, которым следовало приходить в такие минуты.
Аэрн, хотя и был саараром, но служил в пехоте. Причиной такого унижения были не его несносный нрав – хотя он был именно таким, и не его огрехи в службе – их, как раз, и не было, – причина мыканья Аэрна в среде пехоты была банальна и проста: он был настолько огромен, что мог соперничать в росте с брездами, а потому ни одна лошадь просто не могла долго его носить.
Подобная прихоть богов сделала любого другого олюдя или реотва счастливцем, но только не саарара. Быть всадником, считалось у них, – быть мужчиной. Ноги считались женской частью тела, а потому чем неразвитее они были, тем лучше. Многие саарары с завистью смотрели на оридонцев и их короткие ножки. Оридонцами восхищались. Им поклонялись.
У Аэрна был дурной характер, но главное, что нравилось в нем Дигальту – саарар-гигант не врал (не умел, даже когда и хотел), был справедлив и исполнителен.
Ветер усилился.
– Нельзя нам здесь начинать, – проговорил Лугт – брезд, умудренный годами службы. Он стал воином тогда, когда Дигальта и Аэрна еще не оторвали от материнских грудей, и воевал во всех кампаниях, которые проходили во Владии и на островах. За живучесть и воинскую хитрость его и сослали в Эсдоларг.
Удивительным образом сложил рок судьбы этих существ. Они, неожиданно для всех, соединили свои усилия и теперь стояли здесь – на грязной улице призамкового городка.
– Ветер крепчает. В глаза нам бить будет. Обойти их надо. Встать к ветру спиной. Хорошо и то, что подумают, будто боимся их, – шепнул на ухо Дигальту Лугт.
– Эй, Аэрн Ходуля, – закричали с другой стороны улицы, которую перекрывала сплошная стена всадников-саараров, – ты предал нас не только ногами, но и мыслями! – Послышался смех.
– Кто это там визжит? – взревел Аэрн. – Ты ли, Унго?
– Я, Аэрн, – насмешливо отвечали ему.
– Слушай меня, Унго. Когда мы встретимся сегодня, а мы встретимся, то держи руки пониже, я помогу тебе собрать в них твои потроха.
