Перед людомаром лежал омкан-хуут. Он не дышал. Его массивные челюсти были сжаты, а ноздри расширены. Сын Прыгуна невольно остановился. Ему показалось, что омкан-хуут вот-вот откроет глаза и взглянет на него. Руки охотника сильнее сжали посох, который ему зачем-то вручил Доранд. Это было единственное орудие в его руках.

«Не опасайся сил его. Я забрал их у него. Пред тобой лишь суть во плоти. Он слабее младенца».

Сын Прыгуна медленно выдохнул сквозь зубы и присел на корточки рядом с хищником. «Он хорош», – подумал охотник. «Не касайся его, и прочь стань», – посоветовали ему.

Едва людомар перепрыгнул на другую ветку, как за его спиной донесся рык и сопение, словно проснулся вулкан, изрыгнув из себя дым и пепел. Что-то шумно соскользнуло вниз и грузно плюхнулось под корни свидиги.

Сын Прыгуна спрыгнул к омкан-хууту и увидел, как он лежит, подняв голову и внимательно оглядывая одну из своих шести лап.

– Коли мыслишь для меня, то брось это. В этой… плоти не слышно мне тебя, – произнес зверь, сильно коверкая слова. Если бы не тонкий слух людомара, сказанное Дорандом через омкан-хуута могло бы показаться полной белибердой.

– Изранен ли ты? – спросил охотник.

– Не изранен я. Худо мне, ибо чужое приобрел я… не свое. – Омкан-хуут неуверенно встал на ноги. Он стал разминать затекшие члены и ходить туда-сюда. Затем поднялся на задние лапы, оперся на ствол небольшой найомы, произраставшей прямо из корня свидиги и, захрустев в спине, потянулся.

– Бренность утомляет меня, – выдохнул омкан-хуут, становясь на все шесть лап. Неожиданно, его тело собралось и пружиной взметнулось вверх.

Людомар проследил полет до ближайшей ветки, и внимательно наблюдал за тем, как зверь сначала сорвался с ветви, но успел зацепить ее когтями передних лап и теперь старательно на нее влезал.

– Мы пойдем промеж корней, – наконец прорычал омкан-хуут, спускаясь с ветви на землю. – Не держу при себе. Ты волен идти дорогой, привычной тебе. – Доранд повернулся и стал удаляться.

– Еще не пришло время сказать мне, куда мы идем?

– Нет. Боги молчат, а потому и мои уста сомкнуты.

Фигуры двух самых опасных хищников леса растворились в полумгле чащобы.

***

– Ты обмолвился, что оставил я позади себя дорогое мне, – сказал людомар, беспрестанно поводя ушами, приподнявшимися выше его затылка.

– Ты хочешь познать то, чего не должно тебе знать.

– Многое скрываешь обо мне ты, Доранд. Нет доверия ко мне?

– Ты силен телом и умом охотничьим, но слаб головой. То, к чему уготовили тебя боги; то, что записано напротив твоего имени в табличках Неогла – оно сильнее тебя окажется.

– Ты знаешь это?

– Да. Но не думай, что обижаю тебя, говоря такое. На правду нельзя обиду держать.

– Не в обиде я.

– Тогда, слушай и услышь. Пребывал я в пещере Неогла. Он встречал меня там, и так говорил мне: «Зачем пришел ты ко мне, беллер?» Отвечал я ему: «Многоликий указал мне на урочище твое и наказал увидеть письмена будущего». Тогда отступил Неогл и дал мне путь, и смотрел я письмена твои, Маэрх, и видел я тропу твою, и что на ней тебе под ноги брошено.

Когда спину мою тепло укрыло, подобно одеялу в зимнюю ночь, обернулся я и увидел Многоликого. Он явился мне в образе служки, и с тревогой в глазах смотрел на меня. Так сказал он мне: «Тот, на кого возложено бремя, под коим согнусь даже и я, да погибнет под ним, ежели не прибудешь с ним в час, когда ощутит он плечами своими тяжесть бремени». С тех пор при тебе я, а ты при мне.

– Ты видел мое будущее. Отчего ты рядом со мной. Коли мне ничего не грозит, то не нужен ты мне. А ежели смерть мне, сможешь ли уберечь меня?

– Да.

– Письмена… ты говоришь, их составляет…

– Неогл.

– … Неогл. Что сказал он?

– Он нем. Владыка лишил его языка в чреве матери, ибо с языком не совладал бы он от знаний своих. Потому ничего не сказал.

Людомар задумался и остаток дня, и всю ночь шел молча рядом с омкан-хуутом.

Ночное Око Владыки смотрело на них с иссиня-черной вышины, внимательно разглядывая путь под их ногами. Его взор осветлял кроны деревьев и серебристыми ручейками стекал вниз, разливаясь там небольшими лужицами. В них изредка мелькали маленькие тельца ночных обитателей Чернолесья. Все вокруг дышало видимым покоем, укрывающим собой беспрестанную смертельную схватку между хищником и жертвой.

В этом нескончаемом потоке жизни и смерти лишь омкан-хуут и людомар казались чужаками, ибо им ничего не угрожало, и они могли позволить себе не замечать и не видеть.

Идущими они встретили рассвет и очередной закат.

Едва солнце скрылось за зелено-синими валами лиственного моря, омкан-хуут остановился, вперив глаза перед собой.

– Пора, – проговорил он.

***

– Знаешь ли ты, что видят глаза твои? – спросил Доранд. За прошедшие дни он довольно хорошо овладел телом хищника и говорил более членораздельно, чем раньше.

– Гиилу, – только и проговорил охотник. Его глаза остановились на растении, напоминавшем медузу, перевернутую вверх тормашками. Тонкие стебли-щупальца исполняли одной ей известный танец, медленно извиваясь в стремлении к небесам.

Здесь, у корней лесных великанов было жарко и влажно. Воздух был сперт настолько, что, казалось, будто бы лес потонул в величественном море с удивительно прозрачными водами. Среди такого представления гиилу выглядел не совсем уж и странно.

– За ним Боголесье. Урочище Мемабана. Людомары Зверобогом называют его. В их ли ты числе? – спросил Доранд.

– Да. Мне не ведомо большинство богов, каких взрастила для вас Владия.

– Сын лесов, – омкан-хуут попытался улыбнуться, но у него вышел оскал и грозное шипение. – Ведомо ли тебе, что за гиилу?

– Смерть для олюдей и всякого, кто проникнет туда без ведома Зверобога. Смерть и тебе, коли пойдешь туда.

– Я был там. – Омкан-хуут принюхался. Людомар удивленно посмотрел на него. – Из земель Мемабана произросла нечисть, заполонившая Великолесье.

– Я слыхал об этом, но не верил.

– Нет, не подходи к нему, – остановил омкан-хуут охотника. – Он не должен узнать тебя. – Рука, которую людомар приготовился вложить в щупальца гиилу, была отдернута языком омкан-хуута. Сын Прыгуна в недоумении посмотрел на Доранда. – Дабы пройти путь, проложенный тебе, и свернуть там, где не установлено тебе, должен идти ты в Боголесье без ведома Мемабана.

Людомар долгое время молчал, стоя над гиилу, продолжавшим танцевать свой размеренный танец, словно бы ощупывая пространство над собой.

Тьма поглотила лес, окрасив духоту у его кореньев тяжелой непроницаемостью. Людомар прекрасно видел в темноте. Его глаза и глаза омкан-хуута светились в темноте. Они были устремлены на гиилу.

– Когда Владыка откроет новый день, и опадет роса на листву, что у наших ног, тогда преступим мы черту, что сторожит гиилу, – произнесла тьма рыком омкан-хуута.

***

– Ступай же, – морда зверя ткнулась в спину Сына Прыгуна, но тот не мог пошевелиться, скованный многовековым страхом вторгаться в урочище Зверобога без разрешения последнего. Этот страх, как оказалось теперь, въелся в кожу охотника, проник в самые отдаленные закоулки его существа, и восстал всюду разом, едва Доранд направил людомара в земли Зверобога мимо гиилу.

Тугой и, в то же время, вязкий комок зародился где-то в глубинах живота Сына Прыгуна и подступил к самому горлу. Он обволакивал носоглотку так плотно, что стало тяжело дышать. Мелкая дрожь пробежала по телу охотника. Второй раз в жизни он испугался.

Омкан-хуут напирал, и людомар поддался ему. С трудом держась на ногах, ставших вдруг одновременно тяжелыми и ватными, он вступил в Боголесье.

– Всякое, что явится тебе – то лишь плод мыслей твоих. Оно не пред тобой, но в голове твоей. Не верь явлению. Не видь, что видишь; не слушай, что услышится тебе. Иди и не ставь ноги рядом, покуда не достигнем Прозрачной реки, и не коснутся руки твои Камня Кровяного, – напутствовал его Доранд.