Людомар напал на след старого эвра. Он знал это. Он мог даже приблизительно описать его внешность.

Остаток ночи и все следующее утро, не зная ни сна, ни отдыха людомар преследовал купчину. На одной из его остановок, охотник ощутил запах детских фекалий, дикого ужаса и тот же самый тонкий сладкий аромат, который исходил и от мужичонки.

Охотник нагнал эвра на повороте дороги к вечеру следующего дня. Эвр тяжело шел, ведя за руку маленького мальчика лет семи, нескольких девочек меньшего возраста и странное толстопузое животное, уныло тянувшее повозку, сокрытую под грузом поклажи. Эвр представлял собой довольно крупного детину, грузно припадающего на правую ногу. Во всю дорогу, во всю округу, а людомару показалось, что и во все Чернолесье разносился сладковато-приторный запах его тела.

На дороге, по которой шел эвр, было множество народа. Олюди с отвращением взирали на толстяка и с жалостью на детей, а он лишь улыбался им в ответ, похлопывая ладонью по спинам и попам детей. Услада светилась в его глазах, услада ненасытной жадной похоти.

Сын Прыгуна, едва завидел эвра, тут же свернул в сторону, и некоторое время шел далеко от него, выжидая удобного момента. Иисеп следовал поодаль, принюхиваясь к чуждым для него запахам Синих равнин.

Дождавшись, когда на дороге не окажется никого, кроме них, охотник стремительно приблизился к эвру. Окрестности сотряслись – так показалось людомару – от клокота, который вырвался из живота старого сластолюбца, когда тот увидел перед собой людомара.

– Что такое? Почему ты загораживаешь мне путь, дикарь? – сделал вид, что удивился он, вытаскивая из ножен меч. – Мои воины ждут меня вон там, – он указал рукой на харчевню вдалеке, – если я…

Людомар указал на мальчика и сделал жест, отдай.

– Что? Его? Я? – Во Владии ходило несколько поговорок про эвров, но самой распространенной была: «Эвры богаты, но не найти беднее их, если попросить отдать хотя бы и грязный камень из-под их ноги». – Я его не крал, – искренне возмутился толстяк. – Тебя обманули. Презренные пасмасы, грязные ублюдки… Он сам мне его отдал. Я его купил. – Людомар заметил, что эвр и впрямь удивился. – Ты молчишь… Трудно говорить, когда молчат. Дикарь, тебя обманули. Я не крал его, а купил у его отца. Там, у Онеларга. Ты меня понимаешь? Я заплатил за него три рочиропса. Что ты еще хочешь услышать? Ты не веришь? Вот, смотри. – Эвр достал пасмасский пояс. – Это пояс его отца. Он здесь развязан. Не порван. Это означает, что пасмас совершил сделку добровольно. Хотя, откуда тебе знать об их традициях. Ты же дикарь. Но ты снова не веришь. Тогда, – эвр расплылся в широчайшей улыбке, – тогда спроси у самого мальчика. Ну, говори же, говори! – Дернул он за руку испуганного ребенка.

– Папа отдал меня, – подтвердил мальчик. Он был очень грустен. Его заплаканное лицо содержало следы недавних побоев и грязные разводы.

– Ты слышал, дикарь, малец не врет. Пасмас отдал мне его… и немного себя, – вдруг не удержался и скокетничал эвр. – Он оказал мне очень полезную услугу… там. Я не хотел его покупать. Он мне не нравится. Слишком своенравен и капризен. Мы договорились, что отца сменит сын… лишь на время… а потом он продал его, но с обещанием, что мальчик будет жить хорошо. Я пообещал и сдержу слово… – Мальчик неожиданно сморщился и потрогал себя рукой сзади.

Людомар присел на корточки, раскрыл свои большие глаза и задудел губами. Звук проникал в уши стоявших перед ним олюдей и заставлял их оцепенеть. Зрачки детей медленно расширились, а эвр затрясся в ужасе – он, видимо, знал этот звук.

Ни дети, ни эвр не уловили стремительного движения иисепа, которому людомар дал команду на атаку. Не издав ни звука, эвр умер и был стащен с дороги. Лишь сухой щелчок переломанных шейных позвонков сообщил миру о его кончине.

Сын Прыгуна перестал дудеть. Мальчик и девочки встрепенулись, словно бы только что пробудились ото сна, и стали молча оглядываться по сторонам.

– Где Пукки? – спросила одна из девочек боязливо. – Нам нельзя без него.

Людомар показал жестами, он ушел. Дети еще несколько раз повертели головами по сторонам и… расплакались от радости.

– Верни меня к маме, людомар… пожалуйста, верни меня домой… мы хотим домой, – бросились они к охотнику, невзирая на то, что о людомарах на Равнинах ходила незаслуженно дурная слава.

Сын Прыгуна растерялся, когда его ноги обхватили шесть детских ручонок. Он рассчитывал привести родителям одно дитя, а что делать с другими – не имел понятия. Мысль об омкан-хууте неотступно преследовала его, а дети, прильнувшие к ногам, означали только одно – много потерянного времени.

– Эй, ты! Чего это… ты? – окликнули высокого охотника из-за спины.

Сын Прыгуна обернулся и увидел холкунов, шедших по дороге торговым караваном. Первая лошадь уже приближалась к охотнику, когда последняя только выходила из ворот далекой харчевенки.

– Гляди, холы, это нерожденный.

– Людомар ли?

– Он самый!

– Фью-ю!

Холкуны были веселым народом, не боялись людомаров, зато людомары опасались их, ибо как первые не понимали жизнь в вечном сумраке Чернолесья, так вторые не могли взять в толк прелести проживания в смердящих городах.

– Откуда это у тебя столько детей? – насторожился один из холкунов, видимо, старший. Лязгнуло железо, и холкуны направили в сторону охотника топоры, мечи и пики.

– Не бейте его! – закричала вдруг одна из девочек и расплакалась. Она встала так, что ее хлипкое тельце преграждало путь к людомару.

Лица воинов смягчились.

– Потерялись они, что ли? – спросили караванщики.

Но мальчик Квава произнес лишь одно слово, «эвр», и холкунам тут же стало все понятно.

– Гляди, холы, вот это животина! – раздалось из задних рядов, и в траву полетело копье.

Прежде, чем кто-нибудь успел что-то понять, людомар стянул с плеча лук, наложил стрелу и пустил ее в копье. Стрела впилась в древко оружия, и копье бесполезной палкой отлетело в траву.

– О-о-о! – пронеслось по рядам воинов. Обе стороны снова пребывали в замешательстве.

– Оставь его, ребята! – приказал, наконец, старший. – Заберем детей, и пусть идет, куда ему вздумается.

Дети снова заревели, но людомар сам поднес их холкунам и помог водрузить на подошедшие телеги. С облегчением Сын Прыгуна продолжил было путь, но нутро его скребла неотступная въедливая мысль.

Никто не заметил, как ночью маленького Кваву выкрали из телеги.

Неся восторженно озиравшегося мальчика на своих плечах, людомар улыбался – что бывало редко – ибо слово, данное у соуна, должно было быть исполнено.

Намного опередив караван, охотник снова вышел на дорогу, а после и вовсе запрыгнул на выехавшую из полей телегу. Правивший ею пасмас был настолько стар, что помнил людомаров и не боялся их. Он лишь удивленно покряхтывал от возможности лицезреть высокого охотника и, говоря, «охо-хо» накручивал кончик грязной бородки. И никто, кроме людомара не слышал и не чувствовал, как далеко в поле, вместе с ними тяжелой поступью шел иисеп, сжимая в челюстях полу съеденное тело эвра.

***

Возвращение ребенка не оказалось радостным. Мужичонка, протрезвев и поняв, что вместе со своей честью он продал у харчевни и сына, повесился, от чего его жена пришла в еще большее отчаяние. Пасмаска билась в истерике и оглашала обветшалую хибарку истошными воплями в тот момент, когда людомар вошел внутрь, сопровождаемый молчаливым конвоем из деревенской детворы, любопытно-пораженной видом лесного охотника.

– Ой, что же ты наделал-то! – набросилась голосящая баба на сына. – Папку извел! – С этими словами она со всей своей бабьей дури начала хлестать мальчика по щекам.

Людомар стоял с заткнутыми руками ушами и с удивлением смотрел на нее. Охотнику трудно понять то множество эмоций, которые часто охватывают пасмасов. Собственно, этим, да еще своей неопрятностью и бедностью данный народец и знаменит.