- Да ну тебя, - отмахиваюсь я. – Можно подумать, Кембридж лучше. А Лондон – чудо. Кажется, я влюбилась в этот грешный городок.

Остаток дня мы прибираемся в доме. Вернее прибираюсь я, а Эль просто крутится рядом, оказывает мне моральную поддержку и контролирует ситуацию, по его словам. Я же быстро пробегаюсь по всем поверхностям влажной тряпкой, чтобы убрать хотя бы часть скопившейся там пыли, иногда сопровождая сей незамысловатый процесс громким чиханием.

Настроение Эля, последние несколько часов болтающееся на отметке «Паршивое», вроде бы немного исправилось, но только до того момента, когда мало-мальски приведя дом в божеский вид, я спрашиваю, зачем мы, собственно, вообще летели в такую даль.

- Просто я хочу, чтобы ты кое-что увидела, - произносит он тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Ты говорила, что в восторге от этого паршивого города… Что же, я покажу тебе, насколько ты заблуждаешься. – А немного помолчав и отойдя к окну, занавешенному тяжелыми бархатными портьерами, добавляет. – Мой ад на земле. Наш с ним общий ад…

В голове назревает очередная туча вопросов, но я не спешу их задавать. Уж слишком щепетильного они все характера. Но, с другой стороны, когда еще спрашивать, если не сейчас? В тот момент, когда Эль, наконец, решил открыть карты.

- С ним… - медленно повторяю я, когда в молчании проходит около минуты. Перед глазами возникает комната Эля, разделенная на две части, отражающие друг друга, словно зеркало. – Ты говоришь… - я запинаюсь, но потом все же беру себя в руки и поднимаю взгляд, - …о своем брате, верно?

По взгляду Эля, повернувшегося ко мне лицом, ясно видно - он рад, что я сама до этого додумалась. С другой стороны, скорбной тоски в его глазах вовсе не становится меньше, но меня это не останавливает, потому что мы с ним словно негласно договорились – еще тогда, когда собирались в эту поездку, - о том, что он расскажет мне все, что я хочу знать, а я могу без опасения задавать любые вопросы. Но то, что сперва казалось просто, на деле оказалось далеко не таким…

- Я ничего о нем не слышал уже десять лет, - спустя какое-то время, говорит Эль. – До первого января этого года, когда он оставил возле общежития этот чудный подарок. – Он горько усмехается в несвойственной ему манере и замолкает.

Многое встает на места после этой фразы, и, к своему удивлению, я понимаю, что меня это ничуть, ну ни капельки не удивляет.

- То есть, тот, кто совершил все эти убийства… «Гарвардский палач»… Это твой брат? – на всякий случай осторожно уточняю я почти шепотом. Не знаю, почему, но мне кажется, что скажи я это вслух, громко и отчетливо, то произойдет непоправимое. – Но откуда такая уверенность?

Эль испытующе смотрит на меня некоторое время, словно обдумывая, что сказать, а потом резко срывается с места и идет в прихожую.

- Пойдем, Кристен, - доносится до меня его голос. – Я покажу тебе все на месте. – Из прихожей доносится возня и звук застегиваемой молнии, но даже сквозь этот шум я слышу, как он тихо добавляет. – И вопросов уже не останется…

Я иду за ним и быстро натягиваю куртку и сапоги, после чего мы снова выходим на улицу, чуть было не забыв запереть за собой дверь. Уже начало темнеть, дело идет к семи часам, однако, Эля это нисколько не волнует.

«Что неудивительно, учитывая, что по ночам он не спит вовсе», - мысленно отмечаю я.

Я не задаю ему никаких вопросов. Ни когда он покупает билет на автобус обратно до Лондона, ни во время этой поездки, ни когда он тащит меня по улицам и темным переулкам неизвестно куда, пока, наконец, не останавливается перед мрачным на вид двухэтажным домом, в котором явно никто не бывал давным-давно. На входной двери виднеются старые куски желтой клейкой ленты, которой полицейские обычно опечатывают место преступления. Эль опять мрачнее тучи и смотрит на дом, как приговоренный к смерти на гильотину, и желанием туда заходить вовсе не горит. Ровно как и я… У меня от этого «шедевра лондонской архитектуры» мурашки по спине бегут. Стоит только глянуть на темные оконные проемы, и охвативший ужас просто парализует.

- Идем, - наконец, говорит Эль, пересилив себя и поднимаясь на крыльцо.

- Постой, - я мертвой хваткой вцепляюсь в его руку. – А вдруг там кто-то есть?

- Поверь мне, там нет никого, - спокойно произносит он, и в его голосе звучит такая уверенность, что вся моя нерешительность начинает быстро сдавать позиции.

По-прежнему не отпуская его руку, я молча наблюдаю, как он, внимательно оглядев стену по правую сторону от двери, считает кирпичи.

- Четыре вправо, два вниз, - бормочет он себе под нос, а потом небрежным движением легко вытаскивает кирпич из стены и извлекает из открывшегося тайника ключ, отлично сохранившийся до нашего времени: на нем нет ни грязи, ни ржавчины.

Открывшийся взгляду интерьер совсем не радует глаз. По сравнению с домом Ватари, что лондонским, что кембриджским, это самая настоящая конура, типичные трущобы. Стоит какой-то старющий диван, производство которых по-моему, прекратили годах этак в 50-ых, торшер, гардины без штор – в общем, довольно унылое зрелище. Но не оно привлекло мое внимание, совсем нет. В этом доме была ужасно-тяжелая давящая атмосфера. С первой же секунды, как я зашла сюда, я поняла, что мне тут совсем не нравится, просто до тошноты, но пришлось себя пересилить.

- Что это за место? – я не узнаю собственный голос, прорезавший повисшую тишину. И так как Эль не спешит с ответом, высказываю первое, что пришло мне в голову. – Вы… жили здесь со своими родителями?

- Бог с тобой, Кристен! – Эль возмущенно таращит на меня свои огромные глаза, и в темноте это выглядит очень жутко. – Разумеется, мы жили не здесь, - уже спокойным, но совершенно бесцветным тоном продолжает он негромко. – Но того дома больше нет.

- А ваши родители… - медленно начинаю я, не сводя несмелого взгляда с его лица и наблюдая за реакцией, - …они умерли, да?

Эль на пару секунд закрывает глаза, а потом отвечает ровным голосом, тем самым, по которому захочешь – не определишь, что на уме у говорящего.

- Да. Нам тогда было всего пять лет.

У меня в мыслях внезапно всплывает «Декстер», первый сезон которого в свое время потряс Эля до глубины души. Когда я услышала от Эля, что не ошиблась по поводу его брата, я сразу поняла, что все это мне что-то до ужаса напоминает. И вот, наконец, вспомнила. Но возможно ли?! Как вообще может быть такое невероятное жуткое совпадение?!

- Прости, - поспешно извиняюсь я за этот бестактный вопрос. – Мне, правда, жаль…

- Я практически ничего не помню из того дня. – Он будто не слышит меня и говорит так, словно повторяет заученный наизусть текст, а взгляд пустой, остекленевший. – Помню, что… был вечер… ранний вечер… потому что было еще светло… и мы сидели и играли в нашей комнате… на втором этаже… Мы с Бейондом – так его зовут – всегда были не разлей вода. У нас никогда не было друзей. Нет, не потому что у соседей не было детей, а потому что нам никто не был нужен. Не знаю, понимаешь ты или нет, каково это, когда ты живешь в своем маленьком мире только для двоих. Помню, нас ничто не волновало. Беззаботное золотое детство. – Эль горько усмехается своим воспоминаниям.

- Наверное все же понимаю… - задумчиво говорю я. – Хоть у нас с сестрой и не самые близкие отношения, но, кажется, я действительно понимаю. – А потом по спине бежит холодок, потому что я понимаю еще и то, что же он будет рассказывать дальше. Через силу, но я все же выдавливаю из себя слова. – Ваших родителей… убили, да? У… у вас на глазах?

- Не совсем, - качает головой он. – Ты знаешь, Кристен, хоть мы и близнецы, но Бейонд всегда был старшим. Не знаю, почему, но он всегда понимал все намного больше и намного лучше, чем я… Я, правда, почти ничего не помню из того вечера… Помню только его руки, когда он закрывал мне глаза и бесконечно повторял «Не смотри, не смотри». И плач мамы… И чей-то смех… И я не видел ничего… Ни тогда, ни после, когда мы сидели в гостиной почти двое суток рядом с трупами родителей, пока в дом не пришла полиция. Я не видел, потому что он мне не позволил.