Глухая тишина, ни единого движения и совершенно потерянное:
- Мой Патронус не нашёл его.
Спустя неделю мы выигрываем в матче у Хаффлпафа.
Ещё спустя неделю разговоры друзей крутятся преимущественно вокруг Рождества, до которого остаётся ровно двадцать пять дней.
Только мне всё равно. Когда я смотрю на трепет тонких крылышек золотого снитча, покоящегося на моей ладони, когда я растягиваю губы в дежурной улыбке в ответ на радостные восклицания моей команды и преданных болельщиков, я не чувствую ровным счётом ничего. За две недели неизвестности во мне успевает перегореть множество чувств: от отчаянья до бессилия. Перегореть и осыпаться серым пеплом невыносимой тоски. Будто незримый дементор следует за мной по пятам рука об руку с моим личным боггартом, ежесекундно и неустанно демонстрирующим мой самый сокровенный страх – жизнь без любимых и дорогих людей.
К концу второй недели во мне что-то незримо меняется: всё словно покрывается тяжёлым слоем пыли. Такую можно найти на чердаке или в подвале – она серая и густая, укрывает кованые узоры сундуков и цветные витражи окон. Точно так же что-то необъяснимое скрывает все мои переживания, слабость и неуязвимость, но стоит притронуться – и обманчиво-надёжная защита сотрётся, оголяя ржавый от старости металл и потрескавшееся цветное стекло.
Но пока что пыль в моей душе никто не тревожит.
Директор понимает, что я слишком уязвим, и чуть ли не каждый вечер приглашает меня в свой кабинет. За длинными разговорами я постепенно понимаю своё исключительно невыгодное положение.
Момент, когда я однажды дал слабину и заговорил о сцене, развернувшейся в доме Сириуса в день нападения, подтолкнул размышления Дамблдора в верном направлении. Я даже не смею предположить, какого рода литература помогла ему, однако то, что он рассказал мне, вряд ли можно отыскать в школьной библиотеке. Оказывается, моя мама, узнав о Пророчестве, стала искать дополнительный способ защитить меня. Уж где она отыскала информацию о подобной магии – тайна, которую я никогда не узнаю, но то, что она сделала…
Ещё со времён Создателя существует сложнейший магический обряд, проведя который мать может даровать защиту своему ребёнку от любого проклятия, в том числе и от Непростительных заклинаний. Только цена подобной защиты – жизнь матери в обмен на жизнь ребёнка. Какая бы опасность ему не грозила, он выживет – более того, защита продолжит действовать даже после смерти матери.
Именно поэтому она произносила эти пугающие слова о том, чтобы он забрал её жизнь, но только не мою. Именно поэтому я выжил после Авады Кедавры, даже когда мама уже была мертва. Я отчётливо помню слова Дамблдора о том, что «Лили была не только сильной волшебницей, но и самой настоящей матерью, которая любила тебя без оглядки и, не раздумывая, отдала свою жизнь».
Что касается Волдеморта, здесь вопросов стало хоть не намного, но меньше. Активность Пожирателей, утаивание правды Министерством – всё это говорит о том, что Тёмный Лорд не исчез бесследно. По словам директора, он изучил огромное количество информации о перемещении магической энергии в другое тело, и информация эта неутешительная. Как оказалось, сильное волшебство, в том числе и мощная магическая защита, может обратить заклятие против того мага, которым оно было послано. Последствия могут быть самые разнообразные – в зависимости от того, какое заклятие маг использовал. Так, большинство боевых заклинаний могут отражаться от жертвы, как от Протего. В случае с Непростительными всё значительно усложняется. Проблема только в том, что история за всё время существования волшебников не знала подобных случаев. Я первый, кто выжил после Авады Кедавры.
Но зная, что меня спасло, уже можно предположить, что Непростительное обернулось против самого Волдеморта. Вполне возможно, что оно уничтожило лишь его телесную оболочку, в то время как душа продолжила своё существование в другом «сосуде».
Кстати, насчёт «сосуда». С того самого вечера, когда пропал Снейп, Дамблдор ни разу не выставлял на обсуждение тему существования части души Волдеморта внутри меня. Я не знаю мотивов старого волшебника, но данный факт более чем очевиден: Трелони второй раз сказала правду. Иначе как объяснить резкие перемены в моём настроении, эмоциях и мироощущении? Как объяснить ментальную связь со змеёй, чьё тело – я более чем уверен – также является новым временным пристанищем для ещё одной части души тёмного волшебника? Ответ как на ладони. Единственное, что однажды сказал Дамблдор: «Я никогда прежде не сталкивался с подобным расщеплением человеческой души». Если он не знает самого корня проблемы, то как, скажите, нам бороться с её плодами? Никак.
И последнее. Две недели меня не посещают никакие видения. Возможно, это удивительно, но я ждал их как надежду на то, что я могу что-нибудь узнать о Снейпе. Как назло, шрам спокоен, ни Дамблдор, ни Орден не знают, что случилось с профессором. Я был последним, кто видел его живым, тогда, в том затенённом зале, среди раненых Пожирателей…
Он известил директора о том, что в обеденное время воскресенья будет собрание Пожирателей Смерти, обещал вернуться вечером понедельника. И исчез. Он не оставил ни малейшего знака своего присутствия где-либо, не появился ни в Хогвартсе, ни в штабе Ордена, ни даже у себя дома. До сих пор.
О спокойном сне не может быть и речи. Стоит мне сомкнуть глаза, как на внутренней стороне век вырисовывается бледное лицо Снейпа из видения. Борясь с собственным воображением, мне едва ли удаётся заснуть, но беспокойные сновидения не дарят организму отдых: либо я блуждаю в неизвестном городе, окружённый безжизненными домами и полумраком, либо резко падаю с огромной высоты и, как следствие, просыпаюсь в холодном поту и с рвущимся из груди сердцем. В несобранном сознании успевает проплыть такая привычная мысль о том, что надо бы обратиться за помощью к Снейпу, но в следующий миг что-то нестерпимо начинает ныть в груди, и мне остаётся надеяться на то, что от подобного не умирают.
Нет, я ни в коем случае не желаю умирать, так как навсегда запомнил слова Ремуса о том, что родители не просто так отдали свои жизни за меня и я не имею ни малейшего права бездумно распоряжаться своей. Только в том-то и дело. Я никогда не смогу смириться с тем, что кто-то расстаётся с жизнью из-за меня. Я не могу допустить, чтобы близкие и родные люди умирали ради моего спасения.
Поэтому, когда первые лучи солнца подсвечивают ярко-красным светом опущенный полог моей кровати утром первого декабря, во мне поселяется непоколебимая вера в то, что в нужный момент я смогу поднять палочку и произнести всего два слова, которые раз и навсегда оборвут жизнь того, кто лишает меня семьи.
Ежедневно я подхожу к расписанию в надежде, что там появятся занятия по зельеварению, но моим надеждам не суждено сбыться: в местах пробелов – лишь дополнительные занятия для подготовки к выпускным экзаменам, которые ждут нас весной. Скрепя сердце, я пытаюсь жить нормальной жизнью, ходить на занятия, учить уроки, посещать с друзьями Хогсмид, бывать в кабинете директора и, главное, не думать о том, что, возможно, я больше никогда не смогу увидеть того, кто стал дороже всего золота Гринготтса. По этому поводу Дамблдор не устаёт повторять: «Мы не должны строить предположения без весомых фактов». Поэтому я стараюсь держать себя в руках, но, видимо, это плохо получается.
Я так отчётливо слышу в голове голос Снейпа, некогда сказавшего мне, что я похож на призрака, и немудрено, что от меня все шарахаются, ведь именно так и есть: многие смотрят на меня так, будто я – ходячий мертвец. Однажды, разглядев себя в зеркало, я понимаю, в чём дело. Вернулись былые тени под глазами и затравленный взгляд.
Только друзья стараются быть чаще рядом со мной, оберегать от отрицательных эмоций. Я даже слегка теряюсь, когда Рон рьяно начинает заступаться за меня прямо посреди Гриффиндорской гостиной в ответ на нелицеприятный комментарий в мой адрес на основе новой статьи в «Ежедневном пророке» – очередной чуши, приправленной щедрой порцией ложных фактов обо мне и моей семье. Не то чтобы я не могу самостоятельно постоять за себя, нет, я могу, просто мне совершенно безразлично, что пишут в этой несчастной газетёнке.
