И тут происходит то, что впоследствии аукнется мне ещё не раз. Лестница, которой наскучило стоять на одном месте, резко дёргается и неумолимо начинает уплывать вбок от площадки, оставляя вскрикнувших от неожиданности девочек и обалдевшего Рона вне досягаемости. Мы с Гермионой едва ли успеваем ухватиться за изящные ограждения, чтобы не упасть, а Ромильда молниеносно пользуется положением и буквально падает на меня, ловко целуя в губы под нестройный шорох ахнувших людей с портретов. По инерции и от неожиданности я слегка отшатываюсь назад, но девушка обвивает мою шею руками. Гермиона, уже не стесняясь, говорит что-то в полный голос, и это «что-то» звучит не очень дружелюбно, а я понимаю, что уже на ужине об этом поцелуе будет знать вся школа.
Так оно и случается. Не успеваем мы сесть на скамью и дотянуться до блюд, источающих сводящий с ума аромат, как немалая часть учеников начинает смотреть на меня с неподдельным интересом. Сжав челюсти, мне всё же удаётся сделать вид, что я ничего не замечаю, но в том-то и дело: это — только внешний вид. Внутри меня всё бунтует и возмущается. Какого Мерлина им всем так интересно, с кем я целуюсь? Пускай этот поцелуй был далеко не желанный, но даже если и так — кому какая разница?
Тыквенный сок попадает в дыхательные пути, и я с величайшим трудом подавляю кашель, когда Гермиона, отделяя кусочки куриного мяса от кости с неприсущим ей остервенением и нетерпеливостью, указывает подбородком в сторону чужого стола и небрежно произносит:
— Вы только посмотрите на неё. Она разве что не светится от осознания, что вся школа в курсе её поцелуя с Избранным.
Сидящая рядом Джинни странным образом напрягается, что не ускользает от моего внимания. Смахнув набежавшие слёзы, бросаю себе в тарелку немного брокколи и отрезаю:
— Даже не желаю видеть это, — за что получаю одобрительный взгляд подруги. — Похоже, ты был прав насчёт неё.
Последняя реплика обращена уже к Рону, который чуть ли не расцветает, как алый мак в выгоревшем на солнце поле.
— Так ты веришь мне? — шепчет он, едва ли скрывая своё ликование и совершенно не замечая укоризненного взгляда Гермионы.
— Конечно, верит, дурья твоя башка. Если ты не забыл, мы с Гарри — лучшие друзья, — сухо констатирует факт подруга, накалывая на зубчики вилки семена консервированной кукурузы.
Даже это не способно усмирить пыл моего рыжего друга, который принимается за еду с удвоенной силой и радостно жуёт, чем зарабатывает ещё один брезгливый взгляд аккуратной во всём Гермионы.
Таким образом, между мной и Роном устанавливается окончательный и непоколебимый мир.
Когда из-под высоких каменных сводов, скрытых жемчужными облаками, доносятся крики множества сов, я даже не поднимаю голову, как это делают многие, а смотрю туда, куда уж точно никто не будет смотреть в данный момент: в сторону преподавательского стола. Объект моего внимания сидит по правую руку от Дамблдора, аккуратно помешивает чай или кофе — в зависимости от того, что он предпочитает — и совсем как я не замечает всеобщего волнения по поводу получения почты. Впрочем, с грустью думаю я, точно так же он не замечает меня.
Мог ли я предположить, что причина его неожиданной отстранённости кроется в моей матери? И в мыслях не было. Более того, когда я услышал её имя, казалось бы, всё должно было стать на свои места. Не тут-то было. Ясности новое знание не добавило, а лишь преумножило количество вопросов.
Да, я — её сын. Сын той женщины, которую он любил и которая погибла. И теперь этот сын прицепился к нему, как назойливый репейник к полам мантии, и не желает отцепляться. Чёрт побери, а что он до этого думал?! Ведь позволял же и цепляться, и не только…
Я пока что смог сформулировать лишь один вариант ответа на все вопросы: он считает, что подобными отношениями оскверняет память о моей матери. На большее мой юношеский мозг пока что не способен.
Бессилие застилает мою душу, как грозовые тучи — лучезарное небо. В такие моменты я превращаюсь в беспомощного ребёнка, который взбирается на шаткий табурет и становится на цыпочки в бесполезной попытке дотянуться до самой верхней полки серванта, где спрятана вазочка с лакомством. Мне тяжело признаваться в этом, но от правды не скроешься: я сам себя боюсь. Меня пугают перемены в собственном сознании, вспышки неконтролируемой злости, боль в шраме и эти треклятые видения. Чем больше я знаю о последних, тем печальнее моё положение. Дамблдор и Снейп — единственные люди, которые могут внести ясность, обнадёжить или же подготовить к худшему. Если с директором всё понятно — я уверен, со временем он всё расскажет мне, то в случае с профессором зельеварения всё гораздо сложнее. Чем дальше, тем я становлюсь всё более и более зависим от Снейпа, который, в свою очередь, вновь превращается в того человека, каким я знал его предыдущие шесть лет: просто «один из моих профессоров», как он сам выразился однажды.
Я не спорю, со смертью родителей многое во мне изменилось. Что-то сломалось и ушло безвозвратно, а на этом месте выросло нечто новое, но пока что не очень крепкое. Это касается и моего восприятия внешнего мира и общества, в котором я живу. Возможно, я слишком нуждаюсь в ребятах и друзьях моей некогда полноценной семьи. Возможно, я требую от людей невыполнимых вещей. Я не исключаю ни единого «возможно», ибо, как показала жизнь, иногда возможны даже самые нереальные вещи, такие как выживание после Авады Кедавры.
В своих мыслях о Снейпе я будто бреду по мутной воде, сквозь которую не видно дна, поскальзываюсь на толстом слое ила из домыслов и недосказанности. Профессор утверждает, что я нуждаюсь в присутствии более сильного человека, более того, сам позиционирует себя в этой роли. Я более чем уверен, что он по возможности старается не выпускать меня из поля своего внимания, особенно сейчас, когда узнал о видениях. Я видел, какое неподдельное беспокойство мелькнуло в его глазах, когда я впервые обмолвился о них. Я даже готов понять его отчуждённость, так как со стороны вся ситуация выглядит невероятно и чудовищно. Всё равно что Невилл, который теперь так же, как и я, фактически остался без родителей, будет вешаться на одного из своих преподавателей мужского пола.
Но я отнюдь не вешаюсь на Снейпа, как Ромильда — на меня, да и вообще не стараюсь классифицировать наши отношения. Я просто нуждаюсь в нём, как ни в ком другом из присутствующих в этом замке. Просто рядом с ним мне нечего бояться, будь то мои внутренние демоны или сам Волдеморт, даже если он каким-нибудь чудом вернётся.
Что-то стремительно падает сверху и задевает чёлку. Резко и неприятно вздрогнув, я моментально теряю нить своих размышлений и не без подозрения смотрю на огромные буквы заголовка Ежедневного Пророка, свёрнутого в тугую трубочку.
— Гарри Поттер: герой или марионетка в чужих руках? — тяну я в удивлении.
— Это ещё что за бред? — морщится Рон словно от приступа тошноты, наблюдая за тем, как я разворачиваю газету.
— Сейчас посмотрим, — откликается Джинни и начинает тихо зачитывать начало статьи. — «Гарри Поттер, известный магическому миру Великобритании как Избранный и Мальчик-Который-Выжил»…
На этот раз я давлюсь по-настоящему.
— Мальчик, который…что?! — восклицаю и дёргаю край газеты на себя.
Друзья как-то странно тушуются, чем вводят меня в состояние ещё большего недовольства. Первой подаёт голос Гермиона.
— Ты не знал, да? Ах, да, ты же не читаешь Пророк… Пресса окрестила тебя подобным образом, — осторожно поясняет девушка, но даже ей не удаётся скрыть брезгливую интонацию на слове «окрестила».
— Это отвратительно, — комментирую я свои чувства и веду плечами.
— Мы думаем точно так же, Гарри, — соглашается Рон, подтверждая свои слова уверенным кивком. Джинни уже собирается вернуться к статье, но её брат не даёт ей и рта раскрыть.
— У нас же тренировка сразу после обеда!
Он произносит это так громко, что я непроизвольно дёргаюсь. Обменявшись с Джинни вопросительными взглядами, спокойно отвечаю:
