На улице шел крупный снег. Он покрывал белым одеялом пережеванный и выплюнутый войной город: местами черными пятнами выделялись грязные улицы, развалины, раненые деревья, уцелевшие стены домов. Стояла тишина, только издали доносилась стрельба.

В двух маленьких окнах полуподвального этажа двухэтажного дома без крыши и окон он различил свет. Осторожно пробрался к окошку. Но быстро отошел в сторону: горящее на улице газовое пламя отбрасывало свет, и это превращало Довта в отличную мишень для солдат. Около другого окна было темно — там куча мусора. Он подошел к окну и заглянул внутрь.

В комнате были дети — он увидел их в свете керосиновой лампы. Трое спали на вещах, разбросанных по углам. У стола, на котором стояла керосиновая лампа, сидела девочка лет десяти. Похоже, она плакала.

В это время один из спящих проснулся. Это мальчик, он чуть младше девочки.

— Айшат, ты плачешь? — обратился он к девочке.

— Нет, я плакала во сне, — ответила та. — Я видела во сне маму и сестру, убитую бомбой. Я знала, что это сон, знала, что, как только проснусь, они уйдут. Поэтому плакала.

— Пусть сон будет к добру, — произнес мальчик как взрослый. — Я тоже видел во сне родителей. Наверное, их души беспокоятся за нас.

— Мама! — вскакивая, закричал маленький мальчик лет пяти-шести. — Где мама? Она же только что была здесь.

— Мамед, это был сон. Мама еще не приехала, — обняла его Айшат.

— А когда она приедет, Айшат? — всхлипывает мальчик.

— Скоро приедет, Мамед, скоро, не плачь.

— А папа приедет?

— И папа, и мама — оба приедут.

Их голоса разбудили маленькую девочку. Протирая глаза, она подошла к мальчику.

— И наши родители приедут. Правда, Шама?

— Конечно, приедут, Хеда, — поглаживая малышку по голове, мальчик усадил ее рядом с собой.

— Она принесет мне много конфет, яблок, бананов…

— И мне принесет много чего, — подхватил мальчик. — Много хлеба, молока, сметаны… Я есть хочу! — закричал он.

— И я, — вступила маленькая девочка.

— Идите сюда оба, — Шама взял черную сумку, висевшую на стене на гвозде. — Нате, кушайте хлеб.

Мамед быстро съел свой хлеб.

— Я хочу мяса! — сказал он.

— Я тоже! — повторила за ним Хеда.

— Мясо нужно сварить…

— Айшат, поставь кастрюлю с водой, нужно сварить мяса, — распорядился Шама.

Айшат поставила кастрюлю на печь. Шама с черной сумкой в руках подошел к печи. Накрыв кастрюлю крышкой, он подозвал маленьких детей:

— Идите сюда, пока мясо варится, послушайте сказку, — усадил детей рядом с собой. — Жила-была Коза, у нее было три козленка: Однопузый, Двупузый, Трехпузый…

— Да ну ее, я уже слышал эту сказку, — прокричал Мамед.

— Раз слышал, расскажи ты… — Шама притворился, что обиделся.

— Рассказать? Я, папа и мама поехали как-то в село, — начал Мамед. — Там были дедушка и бабушка. Бабушка приготовила мне творог со сметаной и кукурузную лепешку. Потом мы с папой и дедушкой отправились косить. Там росла большая яблоня, а на ней много красных яблок.

— Это очень интересная сказка, — подхватила Айшат.

— И мне хочется рассказать сказку, — вмешалась Хеда. — На Новый год я с мамой и папой ходила на елку. Елка была большая-пребольшая. На ней было много игрушек. Гура-Дада^[2] подарил мне игрушку. И сфотографировался со мной… Шама, а когда будет Новый год?

— Когда на улице выпадет много снега, — ответил Шама.

В это время маленький мальчик подбежал к печке и снял с кастрюли крышку. Крышка, сорвавшись с его рук, упала на пол.

Мальчик закричал:

— Там нет мяса!

Подошла Хеда:

— А что там?

— Ничего, кроме воды! — плача, ответил Мамед.

Дети кинулись к Шаме:

— Ты обманул нас! Ты нас обманул!

Довт оглянулся, утирая навернувшиеся слезы, и у окна, озаренного газовым пламенем, заметил какой-то силуэт. Пригляделся… О Великий Бог! Это же Дени! От неожиданности он растерялся, не зная, что предпринять… Появилась возможность отомстить за Берса. Но имеет ли он право на месть? Кто его на это уполномачивал? А если Берса убил не он?.. Хотя мысли его смешались, Довт не теряет рассудка. Напрягшись, как натянутая тетива, осторожно ступая, он отступил назад, обошел дом и с пистолетом в руках подкрался к Дени. Тот, заподозрив что-то неладное, быстро обернулся и потянулся к оружию.

— Не трогай оружие! Ты опоздал! — громко, так что услышал бы и глухой, крикнул Довт.

На несколько мгновений установилась тишина. Довту показалось, что прошла целая вечность. Наконец, тот тихо произнес:

— Это ты, Довт?

Дальше они продолжали быстро, словно насылая друг на друга молнии.

— Я, Дени, я, — послал Довт свою молнию. Потом включившийся в голове магнитофон завел привычную речь: — Посмотри на этих детей. Мы вышли завоевать свободу, чтобы наши дети не терпели эти лишения… Все это случилось потому, что вы не присоединились к нам, а встали против нас.

И ответ Дени был быстр, как молния:

— Если бы вы сидели по домам, не пытаясь совершить невозможное, и эти дети были бы сейчас дома.

— Нет, не были бы, над нашим народом каждые пятьдесят лет устраивается геноцид!

— Наслышались мы этих разговоров! То, чем занимаетесь вы, не что иное, как провокация, затеянная для истребления нашего народа!

— Если сейчас перетерпеть, наш народ навсегда освободится!

Довт удивляется себе: он повторяет слова тех, с кем вел споры последнее время.

— Зачем вести бесполезные разговоры? Делай то, что намеревался! Стреляй!

— Как ты в нашего друга Берса?

— Нет, я не стрелял в него.

— Как не стрелял? Когда мы стояли друг против друга, а он встал между нами…

— Он пытался помирить нас. Какой был парень!

— Поэтому ты убил его?

— Я его не убивал… Как только он встал между нами, погас свет… Раздался выстрел… Когда свет включился…

— Когда свет включился, Берс лежал, а в твоих руках был пистолет… — повысил голос Довт.

— Но я не нажимал на курок! — закричал в ответ Дени.

— Ты хотел выстрелить в меня, а попал в него!

— Это неправда!

— Я убью тебя! Говори правду! — взвел курок Довт.

— Я не убивал Берса — вот правда! — не отступал Дени.

— Как ты скажешь правду?! Ты же внук доносчика Денисолта.

Сказав эти слова, Довт сам поразилтся: откуда они взялись? Он никогда не слышал, что Денисолт был доносчиком. И отец этого никогда не говорил. Значит, он, сам того не сознавая, встал на путь оскорблений, надуманных обвинений, к чему до сих пор относился с презрением.

— Мой дед был представителем власти… Старался установить порядок в этом крае… Твой дед, Бага, этот порядок нарушал… Называя себя абреком, уводил коров, которых выгоняли на пастбище!

Да, Дени тоже не удержался, чтобы не встать на этот путь беспочвенных обвинений и оскорблений. Ждал только повода, хотя прекрасно знает, что дед Довты не уводил чужих коров. Наоборот, когда создавались колхозы и у крестьян насильно забрали скот, он, пробравшись ночью тайком на ферму, открыл ворота и отогнал коров по домам.

— Хватит! Я убью тебя! — закричал Довт.

— Так убивай! Стреляй, — невозмутимо произнес Дени.

Довт почувствовал, что рука с пистолетом дрожит. Испугавшись («Нажмешь нечаянно на курок, и тогда случится непоправимое»), он опустил пистолет.

— «Стреляй!» У меня была возможность убить тебя, как только увидел… — глубоко вздохнул Довт.

— Почему же не убил?

— Не знаю… Не смог, хотя ты и причинил много вреда нашим ребятам… Эти дети…

— Что мы будем делать с этими детьми?

— Не знаю. Жаль детей… То, что между нами, можно решить и потом.

Довт заметил, что Дени несколько успокоился.

— Я тоже так думаю, — сказал он. — Давай сначала хоть поговорим с ними.

— Хорошо, иди первым…

— Опасаешься идти вперед?

— То, что мне можно доверять, ты сейчас видел. А кто знает, что у тебя на уме?

— Эх, чеченцы! — закричал Дени. — Вот о чем, оказывается, пелось в наших илли: